Сын актера Владимира Басова объяснил его раннюю смерть

В кино Владимир Басов сыграл больше восьмидесяти ролей. В основном это были эпизоды, иногда совсем крошечные, но какие! Многие из них знает, наверное, у нас каждый зритель. Его полотера из «Я шагаю по Москве» и продавца пиявок Дуремара из «Приключений Буратино» разве забудешь?

Накануне юбилея мы поговорили с младшим сыном Владимира Павловича и актрисы Валентины Титовой — Александром Басовым. Он пошел по стопам отца, стал кинорежиссером, снял фильмы «Лесная царевна», «Японский бог», «Дом, милый дом» и собрал книгу воспоминаний, назвав ее «Сколько себя помню».

— Как будет отмечаться столетие вашего отца? Вы принимаете участие в каких-то мероприятиях?

— Я даю интервью. Никаких мероприятий вроде бы никто не затевает. А кто это должен делать?

— Да мало ли кто? Любой кинотеатр мог проявить инициативу и собрать ретроспективу. На государственном уровне могли что-то организовать.

— У меня об этом информации нет. Может быть, я сам должен был этим заняться? Но я не знаю, как это делать.

— То есть отметите юбилей в тихом семейном кругу?

— Видимо, так.

— Сегодня чаще всего вспоминают фильм вашего отца «Щит и меч» 1967 года. А у него было немало других хороших картин. Как вам кажется, не забыт ли Владимир Павлович?

— Как забыт? Я постоянно даю интервью. Пока дети смотрят Дуремара, всегда найдется повод вспомнить моего отца. В честь него канал «Культура» сделал фильм, который выйдет, видимо, 28 июля. Но я его еще не видел.

— Вашему отцу было всего 64 года, когда он ушел из жизни. Как объяснить столь раннюю смерть?

— Он фронт прошел. У него была контузия. Все это сказывается. Отец вел не очень правильный образ жизни. Сердце у него было больное. Он перенес инфаркт. Правда, умер от инсульта. Но все же взаимосвязано. Сосудистые заболевания для мужчины — серьезное дело. Жизнь была такая нервная. Все вместе это и сказалось. Рано, конечно, он умер, но многие в поколении отца рано ушли.

— Отец вам рассказывал про войну?

— Много рассказывал. Давным-давно вместе с его поклонницей, которой тоже уже нет и которая была влюблена в творчество отца и всячески мне помогала; я собирал о нем все, что было можно. В советское время существовала такая интересная услуга, как подписка на газетные вырезки. Можно было подписаться на все упоминания о себе. Какие-то бедняги сидели и ножницами все это вырезали из газет. Если даже в каком-то районном издании хоть что-то было опубликовано о тебе или на интересующую тебя тему, то все это присылали. Благодаря этому скопился внушительный архив. И у меня были какие-то записи. Я иногда их делал, хотя жалею, что мало записывал. Крохи! У нас дома хранились письма отца с фронта. Они теперь переданы в РГАЛИ. Я смонтировал ненаписанные воспоминания из текстов отца, из того, что было опубликовано в газетах, из его интервью и назвал их «Владимир Басов: «Сколько себя помню». Там много более или менее аутентичных текстов от первого лица. Долгие годы я пытался выпустить фотоальбом с фотографиями отца разных лет, но ни одно из издательств этим не заинтересовалось.

— Так о том и речь, что забывают даже таких удивительных людей.

— Естественно, время идет. Многое забывается, но все-таки моего отца это в меньшей степени касается. Его держат на плаву роли в детских фильмах. Даже у людей, которые младше меня на 10–20 лет, первая реакция на его имя — это Дуремар и Худой Волк из фильма «Про Красную Шапочку». Детские фильмы живут дольше.

— А сам он как относился к тому, что яркие эпизоды в кино принесли наибольшую популярность?

— Он не был актером по убеждению. Если бы отец хотел быть артистом, то он бы им стал. А он им не стал, потому что не хотел. Так получилось, что все это пришло, когда ему было за сорок. Он же снимался почти в каждом своем фильме в какой-нибудь маленькой ролюшке начиная с 1953 года. Все говорили, как это здорово, как смешно. Не более того. И только после фильма «Я шагаю по Москве» все изменилось. Георгий Данелия позвал отца на небольшую роль, как гласит легенда, потому что актер запил. А отца Данелия случайно в коридоре поймал. (Не ручаюсь за достоверность этой истории.) И отец, как в таких случаях говорят, проснулся знаменитым. В каком смысле знаменитым? Его стали активно приглашать на роли. Для него это было и развлечение, и хлеб. Он относился к этому как к хобби. А то, что это были эпизоды, его вполне устраивало. Когда папе предлагали большие роли, он отказывался. Это же надо работать с режиссером, а он этого не любил. Он сам был режиссером своих ролей. Все знали, что он неуправляемый актер и переломить его невозможно, что он сыграет так, как сам придумает, и это будет камео. Все, что отец сыграл, по сути, и есть камео, яркие вставные номера, репризы. Но это мои рассуждения.

— Каждая картина давалась ему с трудом? Или все пути были открыты, не надо было никого убеждать в своей правоте?

— Отец прожил большую киножизнь. В разные времена он был на разном счету у начальства, испытал на себе и приливы любви со стороны партии и правительства, и периоды охлаждения. Бывало, что его замыслы без проблем проходили, а что-то не давали запустить. Он был всеядным, как Джон Форд (американский кинорежиссер и сценарист. — С.Х.). У него не было распространенной в 1960-е позиции, что либо я создаю шедевр, либо не буду вообще работать. Грубо говоря, что давали, то он и делал. Может, это не очень романтично звучит, но так было. Он снимал то, что было можно. Что-то будет получше, что-то похуже, но одно из трех названий непременно выстрелит. Отец любил сам процесс и относился к кино не по-мессиански. Он не пришел спасать мир. Он пришел делать кино. Потом уже появилось целое поколение режиссеров, и каждый начинал проповедовать. До этого были только писатели, готовые спасать мир, что в известной степени испортило писательскую братию и сказалось в XX веке. Отец принадлежал к редким в его поколении людям, которые не чувствовали себя спасителями мира. Кино в первую очередь полезное, обучающее и воспитывающее развлечение. В слово «искусство» отец не вкладывал религиозного смысла. Это не проповедь.

— Мог бы он заниматься чем-то еще помимо кино?

— Даже не знаю. Очень смешная была история. В детстве отец жил в Марах — в Туркмении, на границе с Афганистаном. Дед мой был пограничником. Он там и погиб при невыясненных обстоятельствах. Тогда это была горячая граница. У отца сохранились вырезки из гарнизонной газеты, находящиеся сейчас в РГАЛИ. Там была статья о том, что Владимир Басов стал лучшим учеником школы в младших классах. В той же заметочке сообщалось, что он мечтает стать кинорежиссером. А было ему тогда лет 7–8. То есть у него было это стремление к кино, о чем он позднее рассказывал. Его дядя Виктор Муромцев, брат моей бабушки, учился во ВГИКе. Он был оператором и лауреатом Сталинской премии за картину «Югославия». А погиб под Триестом в 1945-м. Он был одним из фронтовых операторов. Так что какие-то позывы в сторону кино в семье были.

Есть такое понятие «великая американская мечта». А у нас в доме была великая советская мечта. Отец — по сути безотцовщина, сын убитого красного командира и учительницы младших классов, да еще из поповского рода (она была дочерью священника), книгоноши, ходившей по учебным заведениям, детским домам. Низы, низы... В общем, они лишенцы до 1936 года. Было такое понятие. Нищая жизнь, коммуналки, переезды. И мечта — великая, советская…

— И Владимир Павлович пошел поступать во ВГИК?

— Окончил десятилетку и понес документы во ВГИК. Но тут грянула война. Надо было идти на фронт. У отца длинная и извилистая фронтовая история. Он закончил войну гвардии капитаном, с трудом мобилизовался и опять пошел во ВГИК. Окончил институт и почти сразу начал работать. Ему с его другом Мстиславом Корчагиным повезло. Пырьев запустил их с фильмом-спектаклем «Нахлебник» по пьесе Тургенева. И дальше отец почти без перерыва снимал и снимал, получал награды. Это почти по аналогии с американской — сбывшаяся советская мечта. Мальчик с детства хотел быть кинорежиссером и стал им, работал на студии «Мосфильм» и всего добился. Социальный лифт сработал стопроцентно. Отец был везучим человеком, правда, не во всем.

— Он же учился у выдающихся мастеров Сергея Юткевича и Михаила Ромма?

— Еще будучи студентом, отец работал ассистентом у Юткевича. По-моему, это был совместный советско-албанский исторический фильм «Скандербег» о национальном герое Албании. Дело в том, что Сергея Юткевича, набиравшего мастерскую, из ВГИКа выставили за космополитизм. А дальше можно только смеяться. Вместо него мастерскую возглавил Михаил Ромм. Странная была борьба с космополитизмом. И отец выпускался у Ромма, у которого тоже работал ассистентом то ли на фильме «Корабли штурмуют бастионы», то ли на «Адмирале Ушакове».

— Вас в режиссуру отец подтолкнул?

— Нет, он не подталкивал, но я в этом варился. Мне лет девять было, когда в ящик для посылок я вставил лампочку, сам сделал кассеты. На бумаге для оклеивания окон рисовал фильмы, вставлял их в ящик, в котором загоралась лампочка. Я усаживал дедушку, бабушку, своих друзей по двору и крутил бумажную пленку. У меня эти фильмы сохранились. Один из них я принес на защиту во ВГИК, чтобы показать, какой большой путь прошел. Кино у меня было немое, я комментировал происходящее, имитировал музыку. Конечно, все пришло от родителей. Я же вырос на киностудии.

— То есть жизнь вас воспитала?

— Родители тоже воспитывали. Они постоянно твердили: «Не ковыряй в носу», «Здоровайся», «Мой за собой посуду». Но воспитать из меня наследника художественного рода никто не стремился. Такого точно не было. Папа меня научил делать рогатки. Отчетливо помню, как на съемках «Карусели» Михаила Абрамовича Швейцера, где отец ходил в юбке из травы, он сделал отличную рогатку. Конечно, когда я стал постарше, мы что-то с ним обсуждали. Наши вкусы совсем не совпадали. Я был весь такой модернист. Мы спорили, ссорились, ругались по художественным вопросам. Но я не могу сказать, что он меня как-то воспитывал. Нельзя, конечно, говорить, что это ошибка, но я жалею, что пошел по пути отца. Может быть, следовало выбрать другую профессию. Идти по стопам — неблагодарное дело.

— Известная фамилия мешает или помогает?

— Вообще не помогает. У меня, по крайней мере, не было такого, чтобы помогала. На тебя все время показывают пальцем. Кроме праздного любопытства и классового раздражения известное имя ничего не вызывает. Пока отец был жив, он сам мне помогал. А имя не значит ничего, как бы некоторые не были уверены в противоположном. Кто думает, что оно означает причастность к чему-то. Увы, нет.

— Владимир Павлович знал толк в артистах, правильно их выбирал и многим открыл дорогу в жизнь.

— Он считал, что очень хорошо их чувствует, почти как экстрасенс. У него были свои соображения по поводу актерских тонкостей. Отец довольно ревностно, иногда критически относился к актерам, которые сейчас уже попали в число великих. Он видел, где они недотягивают. Отец был о себе очень высокого мнения, считал себя безумно одаренным и таковым был. У него был нарциссизм, самовлюбленность. Не будь этого, он не смог бы стать актером. Они все нарциссы и получаются из детей, которых ставят на табуретку читать стихи перед гостями. Почти всех ставят на табуретку, но некоторые на ней мучаются, мечтают скорее убежать, а кому-то там кайфово, потому что все на них смотрят. Без получения удовольствия, когда на тебя глазеют и ты в центре внимания, наверное, по-настоящему хорошим актером стать нельзя. Ты должен получать удовольствие от процесса. В отце это было. Он был самоуверен, чувствовал себя центром мира, полным таланта и обаяния, но так и было. Я всегда так отвечаю на вопрос, почему сам не стал артистом. Я из разряда тех, кто невообразимо мучается на табуретке. Мне хочется с нее сбежать.

— Женщины, включая актрис, наверное, любили Владимира Павловича? А какие красивые жены у него были!..

— Мы с отцом расстались на этой земле, когда мне было 22 года. Не так много. А сейчас с вами разговаривает седой человек под 60. И конечно, то, что он сейчас думает, это совсем не то, что он думал когда-то. Мои воспоминания в значительной степени уже выдуманы. Я-то считаю, что отец отвечал взаимностью не тем бабам, которым надо. Не знаю, можно ли вообще тут давать советы… Однажды я его видел с Натальей Яковлевной Величко. Несмотря на то что это была очень древняя влюбленность начала 60-х, как эта женщина смотрела на отца, как с ним разговаривала!.. Я почувствовал, что она его действительно любила и продолжает любить. У нее сияли глаза. Вот ей отец был люб, но он на это чувство не ответил. Те чувства, на которые он отвечал, были неудачным решением. У отца все время были не те женщины. Это я как взрослый дядя могу вам сказать. Хотя никогда не знаешь, где поскользнешься…

— В семье и на съемочной площадке он был властным?

— Он был собранный, организованный, энергичный, остроумный и всегда бодрый человек. Про него говорили «человек-мажор». Он иногда грустил, но печаль ему была чужда. Таких, как отец, называют искрометными. Про съемочную площадку я мало вам могу рассказать, поскольку бывал там ребенком и тогда меня занимали совсем другие вещи. Я не изучал, что отец там делал в плане режиссуры. Но строгим он точно не был. Как муж и отец он был мягким. Отец здорово умел общаться с людьми. Он был веселый человек. Я никогда не чувствовал с ним разницы в возрасте. Помню, году в 1979-м спросил: «Папа, почему ты не запускаешься?» — «Да сценария хорошего нет». — «Так давай я тебе напишу». — «Напиши. Напиши как «Вишневый сад». Он всегда серьезно разговаривал с детьми, не свысока, но не сюсюкал. Это очень объединяло его с детьми. После нашего разговора я пошел читать «Вишневый сад». Никаких сомнений у меня не возникло. Настолько все было серьезно сказано. Не думаю, что отец подтрунивал. А вдруг и правда я напишу «Вишневый сад»? Кто его знает? Отец был моим лучшим другом. Больше у меня такого друга не будет. Я по нему очень скучаю.

— Можете назвать его лучший фильм или роль?

— Лучший — не знаю, но мне нравится «Тишина» и, конечно, «Дни Турбиных», но они всем нравятся. Из недооцененного — «Возвращение к жизни». Эту картину практически не показывают, а мне кажется, что она самая его, одна из самых авторских. Мне нравится «Метель» — пророческое произведение, снятое против всех правил. Это сейчас она не вызывает тех сомнений и нареканий, которые вызывала когда-то. А из ролей, пожалуй, назову контрабасиста Смычкова в «Карусели» Михаила Швейцера. Это просто он, его характер и чувства. То, что я назвал — мой частный список. А самая успешная картина отца «Щит и меч». Она и в момент выхода была коммерчески успешной, принесла самые большие деньги, и теперь крутится бесконечно — в общем, оказалась самой «долгоиграющей». Мы со Станиславом Любшиным, который сыграл в «Щит и меч» одну из главных ролей, соседи по даче. Иногда встречаю его и вспоминаю, каким он был молодым, когда сам я был ребенком.

— Слышала, что вы собираете средства на свой новый фильм…

— Нет, не собираю, поскольку пытался это делать дважды за последние десять лет. Но как-то ничего не собиралось. Проект у меня давно есть, но я не нахожу продюсера. Нет компании, у которой были бы шансы получить финансирование.

— Неужели решили сложить крылышки?

— А что мне остается? Финансирование получают только крупные компании. Можно, конечно, создать свою, чем я безуспешно пытался заниматься 20 лет… Нет заинтересованности в этом.

— Вспоминаю, в каких муках рождался ваш «Японский бог».

— Это не муки. Просто все долго происходило. «Японский бог» и «Дом, милый дом» — ультрамалобюджетные проекты, которые еще как-то можно было поднять в течение длительного времени. За «Японского бога» я до сих пор выплачиваю долги, хотя это скромные деньги с точки зрения кино. Но для частного человека, обывателя — неподъемные средства. Я выиграл в Екатеринбурге два года назад в сценарном конкурсе, но на Минкульт это впечатления не произвело. Наши регалии никого там не интересуют. Это как две параллельные жизни.

Светлана Хохрякова

Источник