На сцене парижской Opera Bastille в пустом зале показали долгожданную «Баядерку», премьера которой должна была состояться год назад. Несмотря на отсутствие публики, артисты соблюдали весь ритуал — кланялись, улыбались. На сайте Оперы тут же появилась запись балета, собравшая десятки тысяч просмотров. Главную мужскую партию исполнил этуаль Жермен Луве. Он и рассказал «Известиям» о работе над последней постановкой Рудольфа Нуреева, для которого «Баядерка» стала квинтэссенцией всех его спектаклей.
— Не обидно танцевать в абсолютно пустом зале?
— Публики действительно не было, мы оказались лишены ее энергетики, поддержки, аплодисментов, но знали, что она с нами, невидимо присутствует, смотрит балет дома. Конечно, адреналина у исполнителей было немного меньше, но стресс оставался, а главное — танец приносил нам не меньшую радость, чем раньше. После всех ковидных потрясений артисты ощущали необычайный подъем.
— «Баядерка» — последний балет Нуреева, который он поставил для Парижской оперы уже смертельно больным. С тех пор прошло почти три десятилетия, но все его спектакли от «Лебединого озера» и «Спящей красавицы» до «Ромео и Джульетты» по-прежнему пользуются в вашем театре наибольшим успехом. Почему они так востребованы?
— Он совершил революцию в классическом балете — прежде всего в Парижской опере. Нуреева отличал мультикультурный подход: его корни, русская школа, нью-йоркский балет Баланчина и многое другое. «Баядерка» в известной степени стала квинтэссенцией всех его постановок. Рудольф понимал, что умирает, и хотел оставить нам свое танцевальное наследие, свое видение балета — великолепного, грандиозного, всеобъемлющего.
— Действительно ли нуреевские балеты танцевать труднее, чем постановки других хореографов?
— Каждая партия — особенно мужская — требует большой работы, глубокого погружения. Чтобы добиться результата, Рудольф не искал легких путей, напротив — выбирал самый сложный. Для него поиск красоты заключался именно в преодолении трудностей.
— Что для вас было самым тяжелым во время балетного локдауна?
— Не хватало привычного ритма, который держит в форме и помогает идти вперед, — это классы, репетиции, выступления. Артисты же все эти месяцы были предоставлены самим себе, каждый как хотел распоряжался собой и своим временем. Это требовало жесткой самодисциплины, ведь когда ты один, тяжело себя мотивировать.
Это первое, а второе — то, что с раннего детства балет для меня был коллективным действом. В студии мы всегда работаем с педагогом, пианистом. Поэтому больше всего мне не хватало не сцены, а ощущения, что на тебя смотрят и готовы помочь. В пандемию ты остаешься наедине с зеркалом или без него и нет никого рядом, кто мог бы сказать, что ты идешь неверным путем. Для этого компьютерный экран или Zoom недостаточны.
— «Танцевать — это делать безумные трюки», — заявили вы. Что вы имеете в виду?
— Это значит избавляться от рутины, чего-то устоявшегося, общепринятого и даже идти против законов физики. Мы пытаемся делать вид, что не подвластны закону притяжения, что поднимать балерину или совершать высокие прыжки легко.
— Именно ради этого вы готовы идти на жертвы?
— Надеюсь, что большинство танцовщиков делает это ради удовольствия. Мы танцуем, потому что нам нравится, мы увлечены. Конечно, приходится чем-то жертвовать в плане отдыха, личной жизни. Например, мы не можем заниматься экстремальными видами спорта или регулярно ходить на вечеринки, выпивать и т.д. Мы знаем, что утром должны быть в классе, поддерживать форму, чтобы вечером выйти на сцену.
— Вы собираетесь вакцинироваться против коронавируса?
— Несомненно, как только появятся такая возможность и надежная вакцина. Но в Парижской опере нас заставлять не будут. Я не разделяю антипрививочных настроений среди своих соотечественников. Есть и немало врачей, которые с недоверием относятся к новым препаратам. Так или иначе, вначале вакцину предложат пациентам домов престарелых и медицинскому персоналу. Когда же дело дойдет до нас, я сделаю прививку с удовольствием, потому что артисты постоянно находятся в тесном контакте, а в масках выступать трудно.
— Однажды вы сравнили социальные сети с дантовским адом. Неужели в них так страшно?
— Для меня это изобретение из ряда тех, что порождают иллюзии и видимость счастья. Мы попали в некую виртуальную действительность, в фальшивый мир, там все кажутся счастливыми и довольными, хотя в реальности дело обстоит иначе. Поэтому соцсети вызывают у меня в какой-то степени чувство отвращения. Тем не менее мне приходится их использовать, чтобы побуждать людей ходить на балет, предлагать им современный взгляд на это искусство. Иногда на него смотрят, как на нечто устаревшее и нелепое. В этом случае интернет и соцсети становятся платформой, которая помогает объяснять то, чем мы занимаемся.
— Французское культурное сообщество требует скорейшего открытия театров, кинотеатров, музеев. Как вы относитесь к этим требованиям?
— Я пребываю в состоянии фрустрации и возмущен, что правительство не открывает театры. Очень трудно смириться с непоследовательностью властей, она ведет к краху культурных институций. Конечно, это не касается Парижской оперы, ей государство очень помогает. Но есть масса маленьких театров, небольших трупп, ассоциаций, которые закрываются. С одной стороны, французы пользуются переполненным общественным транспортом, ходит в магазины, где толпится масса народа. С другой, блокирован весь культурный сектор, где риск подцепить инфекцию сведен до минимума. В театры люди идут в масках, рассаживаются, соблюдая дистанцию, не разговаривают, не едят, не пьют, а по окончании представления сразу уходят.
В более широком плане меня еще больше беспокоит то, что наше общество всё дальше уходит от культуры, она остается главным образом на телевидении и на таких больших платформах, как Netflix. А культура, связанная с театрами, — государственными или частными, — оказывается в стороне. А ведь она — незаменимый источник знаний, которые дает нам, в частности, театр.
— Артисты, по вашим словам, не существуют в параллельном мире, вне политических и социальных реалий. Помимо пандемии, что вас больше всего беспокоит в окружающем мире?
— Гонка безудержного потребления — покупать, покупать, иметь всего как можно больше. Это только усиливает колоссальное неравенство между людьми и одновременно обостряет экологические проблемы. Между тем наши политики озабочены краткосрочной перспективой и не в состоянии предвидеть, что произойдет с Землей через 50 лет. Необходимо затормозить всепоглощающий капитализм.
— Вашу точку зрения разделяют другие артисты?
— Да, мы часто обсуждаем эти проблемы. Для меня культура — такая же важнейшая форма госуслуги, как образование или здравоохранение. Она абсолютно необходима для благополучия общества, которое должно быть открытым, толерантным, прогрессивным. А сегодня мы идем путем приватизации культуры, она все больше принадлежит частному сектору, по сути, рынку. Если несколько групп людей будут решать, что можно создавать, а что нет, что мы можем говорить, а что нет, это будет очень опасно для общества. Я знаю, как функционирует культурная система в Соединенных Штатах. Ни в коем случае не хочу сказать, что культуры там нет, но когда наблюдаю за танцевальными компаниями, понимаю, что это просто катастрофа. Если зависишь от частного сектора, то подчиняешься закону джунглей, где надо выживать. Поэтому культура уходит на второй план, артистам приходится заниматься другим делом. «Нью-Йорк Сити Балет» закрылся восемь месяцев назад и вновь откроется только в сентябре 2021 года. Это просто ужасно.
— Классика все-таки нуждается в обновлении?
— Нуждается в обновлении не ее язык или техника, а скорее мизансцены и либретто. Всегда полезно смотреть на классику современным взглядом. Сегодня мы исполняем балеты, созданные в середине XIX столетия. За минувшие 200 лет мир полностью изменился. Можно, конечно, по-прежнему возвращаться к старым историям как к наследству минувших эпох, но при этом надо соблюдать дистанцию. Возьмем мой случай. Я, Жермен Луве, представляю на сцене то, что чувствует 27-летний молодой человек, выросший в XXI веке. Даже когда я рассказываю истории принцев и принцесс, то выражаю мои сегодняшние чувства.
— С вашими внешними данными, считают критики, вы были обречены на роли принцев. Не надоедает из года в год изображать одних и тех же героев далекого прошлого?
— Действительно, мне частенько хочется снять корону и сыграть самого «нормального» персонажа. Тем не менее я очень рад изображать принцев в «Лебедином озере», «Жизели» или «Спящей красавице». В эти роли я пытаюсь внести современные нотки, придать образу нечто свое. Хотя во мне, выходце из скромной бургундской семьи, нет никаких благородных кровей. Сегодня у нас другой взгляд на архетип сильного красивого мужчины.
— Остаются ли у вас какие-то нереализованные замыслы?
— Мне еще предстоит выступить в «Даме с камелиями» и «Манон». В «Онегине» я исполнил партию Ленского и теперь надеюсь на заглавную роль. Только что в «Баядерке» впервые танцевал Солора. С юных лет мечтаю о бежаровской постановке «Болеро» Равеля, о балете «Юноша и смерть» — он планируется на этот сезон в Парижской опере, я уже сообщил дирекции о своем желании. Кроме того, мне хотелось бы поработать с замечательными современными хореографами, у которых есть свои идеи.
— Недавно много шума наделала постановка барочной оперы — балета Жан-Филиппа Рамо «Галантные Индии» в Опере-Бастилии. На сцене исполняли хип-хоп, крамп, брейк и прочие танцы неблагополучных столичных пригородов. Постановщик Клеман Кожитор объявил, что это «французская молодежь взяла Бастилию». Может быть, настанет день, когда Кожитор потеснит Нуреева в театральной афише?
— Не думаю, что он обладает талантом Рудольфа. Но вполне возможно, что однажды новые хореографы займутся классикой и предложат абсолютно новый взгляд на великие шедевры. Как-никак, сегодня нуреевским постановкам 30–40 и даже больше лет. Но я уверен, что они всегда будут востребованы и останутся в нашем репертуаре. Разве что в дальнейшем их может стать меньше.
— Вы сотрудничаете со знаменитыми домами Dior и Gucci, участвовали в дефиле, и в частности в прощальном показе знаменитого модельера Жан-Поля Готье в начале нынешнего года. Что связывает миры балета и высокой моды?
— Есть тесная связь — великие модельеры сотрудничали с великими хореографами. Но для меня это не более, чем времяпрепровождение, занимаюсь им ради собственного удовольствия. Мода никогда не займет место, которое в моей жизни принадлежит танцу.
— От танцовщиков часто слышишь, что их жизнь целиком принадлежит балету. Может быть, она все-таки шире танца?
— В этом отношении есть разница между моим поколением танцовщиков и теми, кто лет на двадцать старше. Сегодняшний мир более разносторонний, он позволяет пробовать себя в разных сферах, которые друг друга подпитывают. Общаясь с фотографом или режиссером, модельером или дизайнером, порой открываешь что- то полезное для танца.
— Знаменитый танцовщик Сергей Полунин в последнее время много снимается. Вам не хочется попробовать свои силы в кино?
— Забавно, что вы спрашиваете именно сейчас. Меня это действительно очень интересует, и я только что снялся в небольшой роли во французском фильме, он пока еще не вышел на экраны. Посмотрю, что получилось. И если первая попытка окажется удачной, непременно продолжу.
Юрий Коваленко
