Я пытаюсь собраться с мыслями. Будто бы писать можно только в состоянии восторженности о предметах и вещах, кажущихся незыблемо красивыми, переливающимися, манящими. Происходит тонкая, долгая настойка глаза, так, как если бы его можно было отточить невидимым механизмом, придать форму хрусталику. И вслед за формой глаза изменить формы окружающего. Стройка. Замечаю повторы навязчивые снова. Взгляд часто цепляется за одно и то же, за некий абсолют устоявшийся. Я сажусь за монтаж, понимаю, что передо мной несколько тысяч кадров фонарей. Одних и тех же неизменно выплывающих из темного сжирающего нечто. Поворота. Угла. Неба. Несколько тысяч одних и тех же кадров окон, всегда замыленных, с запотевшими стеклами. Я не знаю, кто внутри. Тёмных безликих фигур, медленно шаркающих по улицам. Странно переставляющих ноги, переваливающих корпус, кажущийся бескостным. Я смотрю на них, и красота запечатывается в повтор. Я пытаюсь сохранить восторженность обнаружения подобного. Почему эти явления так сильно бьют и несут в себе точное, до конца разобраться трудно. Плоть при виде них вначале замирает, готовясь к напряжённому прыжку, а после медленно растекается, осознавая, — поймано. Но пока жест не совершён до конца, замирание несёт в себе так много болезненного, что это почти что припадок, почти что лихорадка. Возбуждённое мельтешение неуёмное закручивается внутри оцепенения. Страх пропустить или обмануться сказочным. В этот момент кажется, что всё увиденное и придуманное — не твоё. Оно, принесённое кем-то ещё, аккуратно встраивается внутрь. Неприятнее, когда болезнь не приходит, не случается, когда окружающее сминается в единую серую массу. Такой комок удобно сжимать в руках, расправлять на ладони, рассматривать сгибы, а после снова сдавливать. Бессмысленное запечатанное само в себя упражнение. Кажется, что я занимаюсь им чаще, чем падаю в обнаружение. Ничего не смотрится и не читается. Я всегда стараюсь находить новые интонации в текстах, фильмах, через них проводить тоненькие ниточки, если сама реальность не отдаёт нужные образы. С помощью увиденного подтверждать устойчивость мира или же откидывать просмотренное, как невозможное. В этом успокоение. В этом понимание, что ты не замкнут один в квадратной комнате. Но новый голос не находится, я брожу вокруг старых, всё ещё помню об их красоте, но внутренне стремлюсь куда-то дальше. Здесь должен возникнуть волшебный хлебный мякиш и увести меня тропинкой, но его нет. Сэмюэль Беккет часто описывает поглощающие абстрактные пространства. Рассчитанные по сложным технологиям, они запирают человеческое. Стремление никуда не приводит, остаётся нереализованным. Я стараюсь тихо смиряться с этим, продолжать изучать изгибы мятого, бумажного. Успокаиваться известными строками, интонациями. Я читаю их как молитвы. Я думаю о том, что они окажутся моим зеркалом. Но невозможность движения бьёт снова и снова. Красота — наркотик, лишившись которого, некуда пристроить голову. Она будет вынужденно катиться по кругу. Яблочко, аккуратно выложенное на тарелочку. Окружающие, напитанные, имеющие особенно развитые хрусталики, способные рядом танцевать, уводить в дионисийское, пленяют. Я знаю, что у них что-то получается. Но забрать это невозможно, ведь оно «их». Возвращение. Лишь стороннее наблюдение за окружающими, но не прямое проникновение. Остался час. Я посушу волосы и выйду на улицу. Я буду стараться вглядываться. Аббас Киаростами снимает фильм «Take me home» про крошечный мяч скачущий. Он пересекает лестницы, улицы, выпрыгивает из-за поворотов. Мяч куда-то стремится. Такая простота длящегося времени. Оно растягивается, а ты уже внутри движения, путешествия. Лёгкая и изящная конструкция, как слово. Точное слово должно найтись на улице в разбитом асфальте, чужих спинах, шуршании машин, звоне колоколов. Точное слово. Заговариваю и иду. Внешнее налетает интенсивностью. Оно режущее и активное, от чего тело в супротив обмякнет. Попытка сосредоточиться на последнем действии. Я окажусь у экрана рядом с оживленной дорогой, игнорируя её, пространство заполняют стулья. Экран медленно загорается, на нём показывают облака Джеймса Беннинга. Наблюдение за «Десятью небесами» продолжится ровно 101 минуту. Движение и развитие здесь гораздо медленнее, нежели у мяча, сосредоточеннее. Оно уводит всё глубже в себя, стараясь запереть. Мысли при направленности взгляда в одну точку, в один и тот же практически неизменный объект, начинают скакать. Здесь всё: от нервических страхов до будничного планирования следующего дня. Этот полный шаг в свою сторону затягивает зыбкостью песков. Но при попытке выскользнуть из него, окажешься в точно такой же затягивающей реальности. Она бойко посылает детей бегать напротив экрана, включает их голоса как можно громче, повышает гул машин и шелест соседей, размещает постороннюю голову посреди изображения. Она дарит облака реальные, скромно располагает их позади экрана. И от них не отвести взгляда. Так одно изображение соревнуется в красоте с другим. 16-мм плёнка и глаз человеческий. Объект реальный и изображаемый. Я случайно оказываюсь в ловушке завороженности, все предыдущие мысли рассыпаются. Повтор.
«Десять небес», реж. Джеймс Беннинг
Екатерина Савельева
