Трамвай Надежды

Вы не замечали, что ранним летним утром, пока потоки машин еще не задушили все звуки и запахи, пока улицы чисты и просторны, — в эти минуты трамваи похожи на будильники? На те механические будильники, которые звенели в нашем детстве — деликатно, чуть покряхтывая и подпрыгивая на тумбочке.

И как услышишь сейчас за окном трамвай-будильник, так сердце радостно екнет и вспомнишь, как когда-то в каникулы трамвай вызванивал: мол, хватит спать, посмотри, какое утро! Ведь пропустишь рассвет — и не увидишь, как ползет жуком поливальная машина, раскинув свои водяные усы; как сорочата смешно прыгают в блестящей от росы траве, пытаясь летать; как бежит от одной городской окраины к другой красный вагон 18-го трамвая…

Как же здорово, что я не проспал сегодня, успел запрыгнуть в еще почти пустой вагон и вот теперь радостно вглядываюсь в родной город — давным-давно я не видел его таким свежим и светлым. Нет, не зря так складно, без натяжки рифмуются трамвай и рай.

Еду и слушаю, как водитель трамвая Надежда Ивановна Марченкова то и дело объявляет заботливо: «Во время движения держитесь за поручни, пожалуйста… На остановке Блюхера можно сделать пересадку… Выходя из салона, не оставляйте свои вещи…»

Даже немудрящие и давно привычные названия остановок звучат в ее устах как-то удивительно ласково, почти по-матерински. «Улица Сахалинская… Улица Мира… Оперный театр… Улица Слесарей…»

Восемнадцатый маршрут бежит через весь город — с Шарташа на ВИЗ, а потом обратно. Солнце, поднимаясь откуда-то из сосновых далей, пронзает дворы, превращает в сверкающие паутинные нити трамвайные рельсы, слепит водителя, и Надежде Ивановне приходится опускать шторку, чтобы как-то заслониться от этого половодья света.

— …Я люблю утренние смены. Особенно летом. Зимой-то надо стрелки чистить, а не почистишь — не проедешь. И сколько раз за день надо выскочить на мороз! Нет, летом веселее. Когда в начале семидесятых я пришла работать на трамвай, то как на праздник бежала в депо, пешком через полгорода. Вообще-то я акробаткой мечтала быть, спортсменкой. В гимнастический кружок ходила и в танцевальный. Я и сейчас перед сменой встаю в три утра, чтобы гимнастику сделать. Полчаса кувыркаюсь…

Не девчачий характер

…Родилась я в 1945 году. Папа вернулся инвалидом с войны, он был на Ленинградском фронте, его там изранило всего, в госпитале ампутировали ногу выше колена и комиссовали. Жили мы в Зеленкино, это деревня в Пермской области. Нас было трое братьев и я, младшая. Они со мной обращались как с парнем. Они на крышу — и я на крышу. А что такое в куклы играть — и не знала. Характер у меня не девчачий получился.

В школу пошла в поселке, в леспромхозе. Хотела поступить в спортивную школу, но когда приехала в Свердловск после седьмого класса, набор закончился. Домой я уже не хотела возвращаться и поступила в строительное училище на маляра. Три года отучилась, на стройке поработала, а потом меня в армию взяли: парней было мало и принимали девушек. Я с удовольствием пошла. Служила связисткой. Гимнастерочка, юбочка, китель. Два года отслужила.

После устроилась на фабрику одежды. Однажды услышала, что набирают на трамвай. Это был, кажется, 1972 год. Тогда ходило еще много деревянных трамваев, как до войны, только двери автоматизировали и кабину отгородили от салона. Год ездила на деревянном по одиннадцатому маршруту. Очень мне понравилось, спасибо отцу. Это он мне еще раньше говорил: «Надюша, тебе бы на трамвае работать…»

Сейчас самый любимый мой маршрут вот этот, восемнадцатый. Он считается сложным — извилистый, через центр, где очень сложное всегда движение. Но мне чем труднее, тем больше нравится.

Ночные вагоны

…В то время последний вагон заходил в депо двадцать минут третьего. А в четвертом часу утра первые вагоны уже выходили на линию. Заводы-то работали в три смены, и мы развозили рабочих. Ходили еще вагоны, которые так и называли — «ночные»: для случайных прохожих, для опоздавших, для тех, кто с вокзала или еще откуда приблудился. Почти с каждого маршрута ходило по одному такому вагону — он в одиннадцать вечера выходил и до утра кружил, только часов в восемь возвращался в парк. Но потом были нападения на наших девушек и ночные вагоны отменили. Я тогда работала, помню, по десятому маршруту. И вот едешь ночью — одни мужики на остановках стоят. Однажды один стал приставать ко мне, лезть в кабину, но и я не промах — оттолкнула его, дверь закрыла.

Раньше у нас связи-то не было, это только два-три года как рации появились и можно помощь позвать или, если поломка, ремонтную бригаду. Но если что-то несложное, я сама справляюсь. Двери заклинило, к примеру. Так бывает в час пик, когда много народу набивается, створки выдавливают и ролик выскакивает из желоба. Я быстрехонько гайки ключом откручу — и ролик на место. Раньше еще проще было: двери держали длинные кронштейны, ломиком их подцепишь — раз и все.

Я люблю старые чешские трамваи, а наши «спектры» новые — они до ума еще не доведены. Часто ломаются, вон половина в парке стоит. Я на них не хотела учиться, в приказном порядке заставляли.

«Не святые, но очень добрые…»

…Раньше народ был почестнее, оплачиваемость была лучше, а если кто-то приставал к водителю, обижал, то защита всегда была — пассажиры могли помочь. Мы не страшились даже ночью. А сейчас если обижают — ни один не вмешается. Это пошло с тех пор, как один мужчина вступился за женщину, так парни-отморозки выволокли его из трамвая на дорогу и чуть до смерти не испинали.

Вот почему в кондуктора теперь никто не идет? Мало того что платят копейки, так ведь обижают со всех сторон, за людей не считают, могут оскорбить. Ужасно неблагодарная работа. Сейчас кондукторы у нас почти все неместные, из Режа (райцентр Свердловской области. — Д.Ш.). Там живут какие-то удивительные люди — может, и не святые, но очень добрые и терпеливые. Таких в Екатеринбурге, видно, не осталось.

Раньше мужчин на нашей работе было больше, но потом многие поувольнялись — нервы сдали. На улицах все стало разрешено: и люди, и машины лезут на рельсы. Я уж на что крепкая, а то и дело шепчу: «Господи, помилуй…»

В июне, когда футбол, помните, что творилось? Сколько лет работаю, такого не видела. Утром еду первым рейсом, слышу, как по рации наши водители сообщают диспетчеру, что молодежь встала на путях, куралесит, флагами машет, на буферы лезет, вагоны не пропускает. А ведь у нас график, и если рейс сорвется и нам его не засчитают, то зарплату срежут. И люди ведь нас ждут на остановках, на работу опаздывают. Вечером вернулась домой, а из телевизора: патриотизм, патриотизм… Может, я чего-то не понимаю, но у нас патриотизм какой-то хулиганский получается.

В советское время в трамвайном парке места не хватало и оставляли вагоны прямо на улице. Причем порой даже двери не закрывали. Влюбленные там целовались. Идешь утром, а они оттуда выпархивают. Но ведь никто ничего не трогал. А потом такой разбой пошел, что даже в парке, под охраной, вагоны не всегда могли уберечь. Однажды утром пришли на работу — с половины вагонов сняли фары. А как без них? Выехали на маршруты с опозданием на час или полтора.

…Вы хотите про меня как про ветерана писать? Тогда вам надо не про меня, а про мою сменщицу Галю, она сорок третьего года и раньше меня в парк пришла. Вот для нее все хорошие слова и приберегите.

* * *

После работы Надежда Ивановна снимает видавший виды форменный оранжевый жилет, складывает его в хозяйственную сумку и покидает депо той летящей походкой, какой девушки возвращаются со свидания.

По дороге она старается купить что-то вкусное. Водителя трамвая № 18 ждут дома три дочери, пять сыновей и десять внуков.

Шеваров Дмитрий