За день до того, как я отправился в путешествие по трассе «Дон», на Каширском шоссе ограбили водителя-дальнобойщика. Подошли, постучали в стекло шоферской двери, он открыл, у него отняли деньги. Водитель позвонил в профсоюз водителей-профессионалов, профсоюз позвонил «02», «02» послало водителя писать заявление в ближайшее отделение полиции, но туда дальнобойщик не явился. Скорее всего, он плюнул на потерянные деньги, сел за руль своего старенького грузовика и покатил на юг, где и затерялся на разбитых провинциальных дорогах.
Почему он так поступил? 80% дальнобойщиков — нелегалы. У них нет ни лицензии, ни патента. В кармане у них может быть черный нал, а может быть и полная пустота. Выживающие непонятно как, проводящие семь дней в неделю за рулем, таскающие любые грузы за любые деньги на любые расстояния, нанятые за копейки прижимистыми хозяевами, часами и сутками терпеливо ждущие, пока их груз примут на складах, — дальнобойщики ведут на бесконечных дорогах и бескрайних просторах нашей страны свое странное, молчаливое существование. Партии, политика, оппозиция, Дума, «Фейсбук», чашечка кофе в кафе, книжечка, чтобы почитать на досуге? Не смешите, это всё — в другом мире. О дальнобойщиках мало кто знает, мало кто слышит, они ездят на свой страх и риск, живут в серой зоне полулегального существования и ни от кого не ждут помощи и защиты.
Чтобы забраться в кабину грузовика Volvo со ставропольскими номерами, я становлюсь одной ногой на ограждение трассы, другой — на перекладину лесенки. Залезаю на двухметровую высоту и плюхаюсь в кресло. Дальнобойщик Сергей в черной курточке с маленькими эмблемами «Мерседеса» на плечах. У него смуглое лицо, усы над верхней губой, общая складность в движениях, фигуре и разговоре. На лобовом стекле три иконки, еще одна — у рычага переключения скоростей. Еще в кабине лопата и топор.
Ему 36, за рулем грузовика 10 лет. А что делал до этого? Был контрактником в армии. А не страшно, вот так останавливаться на обочине и пускать людей в машину? Оружие в кабине есть? «Не, оружия нет», — смеется он каким-то уклончивым смехом, так, что понимаешь: может, и есть… «Я видел вас. У меня наметанный взгляд…» Он мнется секунду, потом говорит: «Я сидел, там учишься сразу распознавать людей». — «За что сидел?» — «Избил капитана».
Сергей — редкий случай полностью легального, оснащенного всеми документами дальнобойщика-частника. Он работает не по найму, машина его собственная. За десять лет грузовик, пробег которого перевалил за миллион километров, дал ему заработать на квартиру и машину. Но сейчас положение ухудшается. «Обещали отменить транспортный налог и ввести акциз, в результате налог оставили, а цена на солярку все равно растет; диспетчеры забирают все больше, вводят платные дороги, зарабатываешь все меньше». Теперь, с запретом езды по МКАД, будет еще труднее. Сергей считает, что все это делается с целью вытеснить мелких перевозчиков с рынка, чтобы потом передать его кому-то крупному, своему. Год назад он сам, своими руками, перебрал грузовик и теперь надеется, что тот проездит еще года три. А потом? У него неликвидный бизнес, продать старый грузовик невозможно, на новый заработать нереально. Бывший военный, умеющий только стрелять, взрывать и крутить руль, — смеется. «У нас Кавказ рядом, вы же понимаете… Может, уйду к браткам… Будем на дорогах кое-чем заниматься, ну вы же понимаете…»
В районе Домодедова, на подъезде к гигантским складам логистических компаний, гигантские пробки. В цепочку вытянулись десятки запыленных фур. Это на много часов. Такие же гигантские пробки я вижу на шоссе 107, это первая бетонка в 50 километрах от Москвы, и такие же огромные пробки на шоссе 108, это вторая бетонка в 90 километрах. Огромные машины стоят посредине полосы, освобождая для легковых правый ряд, чтобы они могли пройти к съездам и уйти с узкого, наглухо забитого шоссе.
Стоять, ждать, стоять, ждать. Это судьба дальнобойщика и его жизнь. В «карманах» на трассе «Дон» — это затянутые мокрым снегом пустыри и площадки у шоссе, за въезд на которые нужно отдать 150 рублей, — скапливаются в течение дня десятки грузовиков. Они ждут, потому что по рации им сказали, что подъезды к складам забиты, или склады не готовы принять их груз, или сегодня рано еще, или сегодня поздно уже. У них нет денег на ночевку в мотелях, да и мотелей особенно нет. И вот они стоят. Идет какой-то гигантский, превосходящий все понятия расход человеческой жизни и человеческого времени, но в этом деле так было всегда и так принято. Сами водители даже и не понимают, что такого особенного в долгом ожидании. «Не, я в этот раз быстро, полтора дня всего стоял… Однажды под Питером я полторы недели стоял, ждал», — говорит мне другой Сергей, сидящий в кабине своего грязно-белого грузовика в одних носках. Ноги отдыхают. В кузове у него 47 тонн железа вместо разрешенных 38. Ну ничего, доедет.
В Европе грузоперевозки на больших машинах существуют в условиях идеальной, по часам и линеечке выверенной логистики. Шофер должен минута в минуту подать грузовик к воротам одного склада, точно по графику пройти трассу, отдыхая каждые четыре часа по 40 минут, и опять точно по графику и минута в минуту подать свой грузовик к воротам другого склада. Наш дальнобойщик живет в условиях кошмарной логистики, от которой Европа в три дня сошла бы с ума. Русская логистика предполагает не только полторы недели жизни шофера в кабине в ожидании, пока у него примут груз догнивающих овощей (а торговец не хочет его принимать, потому что еще не продал предыдущие помидоры), но и полный, абсолютный хаос в перевозках. Пять миллионов машин в русской армии дальнобоя — это 5 миллионов молекул в броуновском движении, про маршруты которых никто не может сказать ничего определенного. Ежедневно, еженощно и ежечасно эти машины гудят на дорогах, взбираются на косогоры Средне-Русской возвышенности, плутают по проселкам Урала, наяривают по ямам Сибири. Как они там ездят, куда, откуда, зачем, что возят, кому, почем? Никто толком не знает. Это движение существует вне статистики, вне анализа, вне плана. И в тот момент, когда сидящий в носках в своей машине улыбчивый Вова тащит 47 тонн железа из Москвы, кто-то другой тащит 47 тонн совершенно такого же железа в Москву.
Олег сидит в кабине своего грузовика в 57 километрах от Москвы, на асфальтированном пустыре. Пустырь огорожен забором, из которого почему-то исчезли целые секции; в углу пустыря в снегу похоронен и забыт автобус; на боковой снеговой дороге на два десятка метров тянется череда огромных покрышек, стертых до полной гладкости. Кто-то когда-то переобул здесь своего мастодонта и уехал. На высоком кузове грузовика веселенькими буквами написано: «Азовхалва», в кузове 15 тонн халвы, которую Олег из Азова везет в Мытищи. Я спрашиваю, когда он начал заниматься дальнобоем, он отвечает: «Как родился!» И действительно, эти мужики так долго сидят за рулем, что им и самим начинает казаться, что у них ничего другого в жизни никогда не было.
25 дней в месяц в рейсах — это нормально. Так они все живут. На жену и детей остается дней пять-шесть. Нас, оседлых жителей мегаполиса, полагающих, что выезд на дачу — это небольшое путешествие, их маршруты поражают. На обочине стоит Volvo с поднятой грязной кабиной морковного цвета, двое бедолаг возятся с мотором. Вид у них совершенно бродяжий: мятое тряпье, отвисающие на коленях штаны, засаленная шапка… Я подхожу: «Что случилось? Чего делаете?» — «Фильтры забились, соляра плохая...» Рядом стоит воткнутый в снег лом. «А откуда куда идете? Из Москвы?» — «Нет, сначала были в Питере, потом в Москве, теперь на Воронеж, а оттуда пойдем в Смоленск». Я не спрашиваю, куда пойдет из Смоленска это пожизненное, терпеливое, смиренное, чумазое перекати-поле: может, в Ростов, может, в Тамбов… Я смотрю на шофера: у него кривоватое птичье лицо, улыбка человека, привыкшего к тому, что жизнь над ним издевается, куцая лыжная шапочка в пятнах масла, на руках резиновые красные перчатки, на ногах затертые до черноты кроссовки.
Случилось что с машиной на трассе, как у этих двоих, — никто тебе не поможет. Сам корячься на обочине с огромным колесом или лазай по мотору. Это у нас, у горожан, служба спасения и ангелы на оранжевых эвакуаторах, которые приезжают по первому звонку. А дальнобойщику надеяться не на кого: ангелы в этом мире обслуживают только избранных и уже давно работают исключительно за деньги. А какие у него деньги? Хозяин от щедрости своей даст 5 тыщ на ремонт, вот тебе все деньги. Этот грузовой бомж часами и днями сидит за баранкой тяжелого грузовика, останавливается на обочинах, чтобы пописать у колеса, спит в кабине, ест в вечной придорожной кафешке, где за угловым столиком целый день играют в нарды три восточных человека, ищет, где взять ворованную солярку и сэкономить таким образом хоть немного деньжат. Сергей, четкий, подтянутый ас с военным, лагерным и шоферским прошлым, сейчас зарабатывает тысяч 40 в месяц; Олег, постоянно работающий на сладкую «Азовхалву», имеет тоже 40 тысяч, но иногда может взять и 60, и 80 тысяч; а мужичок в островерхой дурацкой шапочке, ломом прочищающий фильтры шведского мотора, услышав вопрос о деньгах, — начинает вдруг улыбаться улыбкой блаженного дурачка. «Зарабатываем? Да как мы зарабатываем? Вот у меня кореш в рейс ушел с 5 тыщами, вернулся с восемью...»
Летит серая лента шоссе, оглушительно трещит рация, слышны переговоры дальнобойщиков в радиусе 10 километров. Мужские голоса, все бесконечно уверенные в себе, все витальные, грубые, то веселые, то мрачные, и всем палец в рот не клади. Эфир заполнен матом под завязку, без мата тут ни спросить, ни ответить. Спрашивают про дорогу, а один беспрерывно повторяет, что возьмет солярку за 26 рублей. Что-то просительное в его голосе. Доездился до пустого бака, что ли? «Ребята, в сторону Воронежа кто сдает топливо? Возьму 500 литров соляры по 26 рублей». Имеется в виду ворованная, на заправках-то она в регионе Москвы стоит 33. Это, кстати, дороже 95-го бензина. Отклика нет, тогда он повышает цену закупки до 27 рублей.
Сообщают друг другу о каком-то кафе, где «еда кошачья, грёбаная еда!». В ответ дикий гвалт в эфире. Всё, кафе обречено, его, конечно, не сожгут, как сжег криминал одно придорожное заведение, чье пожарище до сих пор украшает лирический пейзаж Подмосковья, но сегодня в этом кафе ни один дальнобойщик есть не будет. Разматывается шоссе, разговоры вьются, врывается в эфир один голос, потом другой, получив ответ, все корректно говорят: «Принято… Принял!» Начинают говорить о девушках, а вернее, о придорожных девушках. Вот где они лучше, поделитесь опытом, парни: в Кончинке — это место по пути на юг, под Веневым, Тульской области — или в Воронеже? И почем? Врывается кто-то с криком: «У тебя фара левая висит, б…!» Другой отзывается басом: «Тиха-а-а украинская ночь!» Хотя сейчас день.
Язык дальнобойщика можно изучать как подвид и диалект русского. Усилитель радиостанции, который дает возможность быть услышанным не за 10 км, а за 100, называется «кирпич». «Сорокач» — большой контейнер, «двадцатка» — короткий, маленький. «Заполоченный груз» — это когда везут груз, который вставляют в кузов на поддонах. «Паровоз» — кузов с прицепом, а «племянник» — это и есть прицеп. Есть еще «юмба», так отчего-то называют прицеп с низким уровнем пола, дающий возможность возить высокие грузы. А диспетчера, который ищет для шоферов груз и берет с груза свой процент (или назначает цену с тонны. Олегу вот назначили 300 рублей с каждый из его 47 тонн железа; обдираловка жуткая!) — диспетчера, значит, называют «табуреткой». Обычно это женщина, у которой, кроме табуретки и компьютера, ничего и нет.
У Владимира красное лицо, редко стоящие во рту зубы, серая майка с короткими рукавами обтягивает его могучую грудь и дюжие руки. В кабине его грузовика натоплено, как в бане. Он показывает мне свое хозяйство с удовольствием зажиточного хозяина. У других в доме нет такого порядка и изобилия, как у него в грузовике. Начинает он с пищи духовной — в машине есть телевизор, dvd-плеер и даже ноутбук, на котором он на стоянках запускает скайп и по мобильному интернету говорит с дочками (их две) в Калининграде. Теперь переходим к пище другого рода. «Мне показать проще, чем рассказать!» — и он начинает длинную экскурсию по своему дому на колесах.
В выдвижном ящике под задним диваном, на котором он спит, у него в идеальном порядке расставлены: банка с кофе, банка с медом, банка с сахаром, стаканы и тарелки. А есть еще отсек в боку кабины. Он натягивает модную красную курточку гонщика, всю в наклейках и лейблах, я сыплюсь с лесенки вниз, а он степенно слезает за мной. О, чего в отсеке только нет! Шмат сала кило весом (без сала он из дома не уезжает, это лучшее средство подкрепиться в дороге), коробка яиц, масло и сыр, даже пакет со специями, а еще упаковка мяса, купленная в магазине «Мираторга», чью продукцию он возит по России. Тут же польский газовый баллон с горелкой — плитка, на которой он готовит.
Десять лет назад — «Вышло так», — говорит он, — у него умерла жена. И с тех пор этому 60-летнему мужику легче в дороге, чем дома. Он — элита дальнобойщиков, в 90-е возил цветы из Голландии в Испанию, узнал там нравы арабов, которые тычут в водителя шприц с клофелином и, ввергнув его в сон, чистят кузов… а сейчас ездит по графику в «Мираторге», потому что «охлажденку» и «потребиловку» (это полуфабрикаты, идущие сразу в торговый зал) надо доставить точно в срок. Тут логистика есть и сроки выдерживаются.
Начинал он на ГАЗ-51, где приходилось спать сидя. А тут у него диван, ноутбук со скайпом, сало, собственная кухня с продуктами и даже старая советская пивная кружка, чтобы можно было вечером на стоянке взять разливного и немного отвести душу. Говорю с этим здоровенным, добродушным, общительным дядькой-дальнобойщиком и чувствую: после потери жены — невероятно одинокий и при этом счастливый в своей работе человек…
Смотришь на грузовики и видишь всю жизнь, всю страну. Идут они грязные, с бортами, на которых до сих пор не стаял снег Архангельской области; с колесами, в которые впечатались камешки Алтая; с капотами, пропыленными на Кубани; с лобовыми стеклами, на которых серьезные люди вывешивают табличку «Пломбы», а весельчаки сообщают постам ГИБДД: «Пустой. Трезвый. Денег нет». Притормаживаешь у «карманов», где собираются стада запаленных, тяжелых, уставших от пробега импортных грузовиков, которые первый свой миллион километров прошли в Германии или Америке, а доживать свою жизнь приехали в Россию, — и видишь этих тихо-улыбчивых и каких-то потерянных мужиков, для которых родная страна не построила на обочинах ни гостинички с дешевой койкой, где бы он мог поспать четыре часа; ни душевой кабинки, чтобы мог он смыть с себя даже не пыль и грязь, а въевшуюся в тело усталость; ни прачечной, где бы ему могли в полчаса простирнуть его пропахшее соляркой и потом белье. Так он и прется в солярке и поте со своими 47 тоннами металла и 15 тоннами халвы, придавливая к полу педаль газа, дергая правой рукой рычаг, чтобы перейти со скорости на скорость. А дергать ему долго: у огромного иностранного грузовика Volvo, Scania или MAN мотор в 500 сил и 16 скоростей.
Наши тоже на дорогах бывают. Вот плетется старый ЗИЛ с голубой кабиной и газобаллонным оборудованием. У него ростовские номера, и его занесло со случайным грузом в Москву, а теперь он опять уходит на родной юг, чтобы прихватить там кирпич и везти на север, а там прихватить брус и везти на юг. Он еле ездит, но все равно колупается, и барахтается на дороге, и тоже хочет жить, и имеет надежду на счастье, и считает, что у него «бизнес». А вот с натужным ревом прется в Москву белая «Газель» с обитым досками кузовом, в котором стоят, притиснутые друг к другу, 20 баранов. В кабине «Газели» два джигита. Рации у них нет, связаться с ними невозможно, да они и не хотят ни с кем связываться, они гордо едут сами по себе. А слева от меня вдруг проносится с воем огромный американский грузовик, отличающийся от европейских выступающим вперед двухметровым капотом. Капот в случае удара защищает водителя, отчего про такую машину и такого дальнобойщика говорят: «Два метра до смерти!» Вообще-то у грузовиков встроены ограничители скорости, не позволяющие им ездить быстрее 90 км в час, но умельцы режут провода, передергивают зажигание на ходу и снимают ограничение, и тогда про них говорят: «Он отвязан!» Этот, на своем «американце», прет все 120. Жутко смотреть на яростно летящий в левом ряду огромный грузовик, но происходящее в мозгах шофера я понимаю. Жизнь идет, жену не видел с конца февраля, дочка нахватала двоек по геометрии, в кузове 30 тонн скоропортящегося продукта, денег в кармане грош с копейками, в рации мат, на обочине караулят менты — а ну-ка, мужики, пропустите меня, мне до вечера надо проехать еще пол-России!
Алексей Поликовский
