Пять лет жил здесь хирург Алексей Мартынов, начинавший карьеру врачом соседней Ново-Екатерининской больницы, вернувшийся в Москву профессором медицинского факультета Харьковского института, чтобы принять должность ее главного врача.
Алексей и его младший брат Андрей после рязанской гимназии поступили в Московский университет. Они не эмигрировали, советская власть, несмотря на дворянское происхождение Мартыновых, терпимо относилась к докторам и «ботаникам», выходцам из враждебного сословия. Старший брат в Москве заслужил репутацию «хирурга от бога», специалиста по щитовидной железе и грыжам.
Младший брат не лечил, преподавал, основал отечественную школу палеонтологов, изучающих вымершие растения и животных, начиная от мельчайших насекомых, кончая вымершими гигантами, мамонтами и динозаврами. Из Ленинграда перед войной переехал с институтами Академии наук СССР в Москву. В ней прожил всего два года, но за это время успел определить главные направления исследований Палеонтологического института, крупнейшего в мире. В России и СССР этой науке придавалось государственное значение со времен кунсткамеры Петра. Не случайно к 300-летию дома Романовых Америка подарили России слепок гигантского диплодока, похожего на ящерицу динозавра, жившего на территории США. Алексей Мартынов изучал мельчайших насекомых юрского и пермского периодов, и это, казалось бы, академическое занятие, удовлетворяющее личное любопытство, имело важное практическое значение, так как по ним устанавливается возраст осадочных горных пород, так важных геологам, занятых поиском полезных ископаемых.
Старший брат проявил себя как хирург. Его именем названа «Мартынова операция» на грыжах. Коллеги избирали его председателем Общества российских хирургов, он основал и редактировал «Русское хирургическое обозрение» и «Ежегодник русской медицинской печати», возглавлял клинику Госпитальной хирургии на Девичьем Поле, медицинский факультет Московского университета, к нему как пациент обращался Лев Толстой.
Когда в 1927 году у Ивана Павлова случился острый приступ желчекаменной болезни, у постели великого физиолога состоялся консилиум светил медицины Москвы и Ленинграда. Они решили сделать операцию, пригласив хирурга из Германии. На что Павлов возразил: «Я вовсе не считаю немецких хирургов лучше наших и ни в коем случае не допущу, чтобы меня оперировал немец, когда здесь присутствует цвет нашей хирургии».
Возник молчаливый вопрос, кому из присутствующих выпадет тяжкий жребий — сделать операцию, исход которой не всегда ясен, первому в России лауреату Нобелевской премии. На него Павлов ответил сам: «Я понимаю, что приятелям трудно будет меня оперировать. Да и знакомым тоже нелегко. С вами, профессор Мартынов, мы видимся первый раз в жизни. Поэтому я прошу вас освободить меня от засевшего во мне врага». Это и сделал Мартынов. Он извлек из желудка «врага» величиной с вишню, причинявшего нетерпимую боль. Операция прошла блестяще. Иван Павлов быстро выздоровел, и как писал Мартынову наблюдавший за ним врач: «Он возродился и стал прежним Павловым: полон кипучей энергии, оригинальных мыслей, планов и необычайно неугасимой любви к жизни».
Соседом маститых врачей на Страстном бульваре, 15, стал демобилизованный из Красной Армии доброволец, молодой, подающий большие надежды доктор, отличившийся в Гражданскую войну. «Я потерял приличную зарплату, вестового, верховую лошадь (эта потеря была самой чувствительной), но зато — работа в лаборатории! — вспоминал он о переезде в Москву. — Я был счастлив». В таком приподнятом настроении находился будущий дважды лауреат Сталинской премии, создатель вирусной теории рака, борец с бичами человечества — чумой, оспой, холерой — Лев Зильбер. Радость ему доставляла работа по специальности в престижном институте микробиологии наркомата здравоохранения РСФСР. В Московском университете он занимался на двух факультетах, медицинском и физико-математическом, естественном отделении, где изучал биологию.
О Льве Зильбере в «хождении» по Гоголевскому бульвару я рассказывал в «МК» (номер от 3 сентября 2008 года). Коснусь сейчас того, что происходило с ним до переезда на Сивцев Вражек с женой Зинаидой Ермольевой. Она была личностью столь же яркой, также удостоенной Сталинской премии и всеобщего признания, сотворившей в условиях войны отечественный пенициллин, более эффективный, чем английский, спасший жизнь тысячам раненных.
Старший сын капельмейстера 96-го пехотного Омского полка, дислоцированного в Пскове, дал жизнь двум дочерям и четырем сыновьям. Кроме Льва известны его братья Вениамин и Александр под псевдонимами Каверин и Ручьев. Старший брат — сочинитель неувядаемых «Двух капитанов», которым поставлен памятник на родине автора романа, закачанного в Интернет, сто раз переизданного, переиначенного в мюзикл «Норд-Ост». Брат Александр писал оперы и музыку к спектаклям, сочинял симфонии, концерты, романсы.
Лев Зильбер, прожив 72 года, начатые было мемуары не успел завершить. О его жизни рассказал Вениамин Каверин в повести «Старший брат», не скрыв многое, что стараются об ушедших не вспоминать. В его описании это «высокий, веселый, красивый человек, которого очень любили женщины, гусар и мастер на выдумки». О романах и женитьбах старшего брата в Москве младший брат, живший в Ленинграде, очевидно, мало что знал. В 34 года, как пишет Вениамин, «он женился — это был третий и не последний брак — на Зинаиде Виссарионовне Ермольевой — событие неравнозначное для молодых супругов. Потому что привязанность Льва продолжалась пять-шесть лет, а Зина (она была моим близким другом, и по имени-отчеству я ее никогда не называл) полюбила его на всю жизнь и во имя этого чувства десятилетиями приносила ему бесчисленные жертвы».
Сам Лев считал, что ему «не показана» семейная жизнь. «Пожалуй, — завершает рассказ на эту тему автор „Старшего брата“, — о нем можно сказать, что он любил всех женщин на свете или, по крайней мере, жалел, что они все до единой не принадлежат ему. Черта, характерная для людей холодных и страстных. Но Лев был сложнее. В нем соединялись и привязчивость, и ирония, и способность подняться над своей „холодной“ силой во имя человечности и добра».
Эта характеристика мне напомнила образ другого гениального Льва — Ландау, которому все женщины на максимально близком расстоянии казались прекрасными.
Молодые Лев и Зинаида, до того как опустился «железный занавес», жили в Париже и стажировались в институте Пастера, мечте микробиологов мира. Не имея детей, они разошлись. Нелады в семье побудили зава московской лаборатории поменять ее на институт в Баку и должность директора. При нем в Нагорном Карабахе произошла вспышка чумы. Зильберу удалось найти источник заражения и спасти народ от эпидемии, за что нарком здравоохранения республики обещал наградить орденом Красного Знамени и избрать от Азербайджана кандидатом в члены Всесоюзного Центрального исполнительного комитета — ВЦИК, так назывался тогда парламент СССР.
Вместо заслуженной награды микробиолога в 1930 году посадили в тюрьму, обвинив во вредительстве, заражении чумой. Тогда его спасал от расправы Вениамин, передавший с большим трудом слезное письмо Максиму Горькому, принявшему его со словами: «Трудное дело! Ох, трудное дело!» К нему в особняк у Никитских ворот захаживал земляк, нарком внутренних дел Генрих Ягода. Спасала Зинаида, бывшая жена, она ходила в приемную НКВД, посылала письма, ходатайства. Через четыре месяца «враг народа» вышел на свободу. То был его первый арест.
Вернувшийся в Москву Зильбер создает отделение вирусологии в институте микробиологии имени Мечникова, Центральную вирусную лабораторию наркомата здравоохранения РСФСР. То была скорая помощь на случай эпидемий на всей территории СССР. В Казахстане экспедиция во главе с ним проявила себя в борьбе с оспой. На Дальний Восток во главе группы эпидемиологов Зильбер срочно выехал в расположение Особой Дальневосточной армии. Красноармейцы в тайге умирали в муках от неизвестной болезни. Местные врачи полагали: источник заразы — комары. И ошибались. Зильбер установил: люди гибли от укусов клещей. По его инструкции вся армия поголовно перед сном оставалась в чем мать родила. Врачи осматривали каждого, не случилось ли у кого контакта с клещами. Начальника Дальневосточной экспедиции в Москве второй раз представили к ордену Красного Знамени.
Вместо Кремля, где орден вручали, герой в ноябре 1937 года попал во «внутреннюю тюрьму» на Лубянке. В тот год он опубликовал пять научных работ, шестая статья вышла, когда увидел небо через решетку. Дома арестанта ждала молодая жена. В «Старшем брате» о ней узнаем: «В 1937 году Лев женился на Валерии Петровне Киселевой, доброй, румяной, похожей на веселую деревенскую девушку, хотя она и была из высокоинтеллигентной семьи. Она интересовалась и занималась искусствоведением, но что-то не удалось, и Валерия Петровна поступила в мечниковский институт лаборанткой. Родился сын, которого тоже назвали Львом, и Лев-старший, как это подчас бывает с принципиальными сторонниками холостой жизни, стал сперва умеренным, а потом убежденным сторонником жизни семейной, хотя обсуждать эту перемену не любил».
При втором аресте, когда НКВД возглавлял кровавый нарком Николай Ежов, четырьмя месяцами тюрьмы отделаться не удалось. Началось хождение по мукам: Лефортово, Лубянка, Бутырка, Суханово, где пытали, переломали ребра, били по почкам. В 1939 году в НКВД сменилась власть. Наркому Лаврентию Берии, как стало известно Каверину, очень нравился исторический роман «Смерть Вазир-Мухтара» о жизни в Грузии и Персии Александра Грибоедова. Написал его Юрий Тынянов, женатый на родной сестре Льва и Вениамина. Попавшее на рабочий стол наркома письмо автора романа Берия заметил. И распорядился заключенного освободить.
И он же, Берия, год спустя приказал профессора арестовать в третий раз. «В декабре 1940 года я сидел в камере 36 на третьем этаже „внутренней тюрьмы“ Лубянки» — это цитата из мемуаров Зильбера. Изобретателя вакцины, спасшей тысячи людей, обвинили в измене родине, шпионаже, диверсионно-вредительской работе, отравлении колодцев и лошадей. По одной лишь статье могли расстрелять. Приговорили к 10 годам лагерей с правом переписки. Последовал лесоповал, лагерный лазарет на Печоре, изобретение спирта и дрожжей из ягеля, лекарства, не давшего умереть тысячам заключенных, больных цингой. В тюремной «шарашке» возникла теория вирусной природы рака.
После четырех лет непрестанных ходатайств Зинаиде Виссарионовне Ермольевой, чей муж погиб в застенке, удалось передать в Кремль письмо за подписями главного хирурга Красной Армии академика Бурденко, своей и самых известных врачей в защиту заключенного Льва Зильбера. Только тогда последовало освобождение. В год Победы вышла статья в «Известиях» о вирусной природе рака, состоялось избрание в Академию медицинских наук СССР, наступила прижизненная слава, вручение Сталинской премии и ордена Боевого Красного знамени, заслуженного тридцать лет назад....
...В 1940 году, выслушав вердикт, Лев Зильбер сказал судьям: «Когда-нибудь лошади будут смеяться над вашим приговором!»
В 2012 году хочу, перефразировав его слова, сказать: «Лошади будут смеяться над утверждениями главного научного сотрудника Института российской истории РАН Юрия Жукова о «неизвестном 1937 годе». В том году и в 1938 году, по его данным, казнили 681 692 человек. Стало быть, убивали по тысяче человек в день! Какая в этом была необходимость? Чем доктор исторических наук объясняет кровавый пир? Стремлением Сталина построить демократию! Мол, принятая в 1936 году Конституция СССР, названная Сталинской, предусматривала тайные выборы, когда на одно место в Верховном Совете СССР выдвигалось как минимум 2–3 кандидата. «И это-то положение закона и привело к тому, что тогда люди называли ежовщиной, а сегодня неверно именуют массовыми репрессиями».
Какая связь между Конституцией и чудовищным террором? Оказывается, после ее одобрения в Москву «посыпались шифрованные телеграммы» секретарей обкомов и ЦК республик. В страхе, что могут проиграть альтернативные выборы, они запрашивали лимиты на расстрел заговорщиков, готовивших восстание. Мол, голосование до тех пор невозможно, пока раскрытые враги не ликвидированы. Хрущев, например, сделал заявку с Украины на расстрел 20 000 человек. Как пишет Жуков, в Москве в дни пленума ЦК партии «все самые „кровожадные“ один за другим шли к Сталину в кабинет. По одному, по двое, по трое... После этих визитов Сталин капитулировал!» Тогда вот и загремели выстрелы в затылок...
Никогда не капитулировал товарищ Сталин перед членами ЦК, которых расстреливал всех, кого хотел, до самой смерти. Убивал их не из-за недовольства рабочих и крестьян партийными чиновниками.
Жуков называет еще одну причину террора: на «верхних и средних уровнях НКВД было большинство полуграмотных евреев. Почти всех убирают. Кого на тот свет, кого в лагеря. Набирают новых — либо с высшим образованием, либо с незаконченным, с третьего-четвертого курсов, преимущественно русских». Николай Иванович Ежов не отличался антисемитизмом, расстрелял, по его признанию, 14 тысяч чекистов всех национальных республик и областей, не глядя в их паспорта, сожалел, что так мало.
И Красную Армию якобы Сталин не обескровил, по Жукову: «Оказалось, 75 процентов репрессированных по наркомату обороны — это комиссары, военюристы, военинтенданты, военврачи, военинженеры». Допустим, комиссары, юристы и интенданты не тем занимались. Зачем было убивать врачей, лечивших бойцов и командиров, инженеров, строивших линии обороны, сажать в тюрьму генерала Рокоссовского и тысячи других военачальников, заключать невинных в лагеря, приговаривать к смертной казни?
«37-й и 38-й год, — делает вывод Жуков, — это сопротивление партократии, и его удалось сломить». При чем тут беспартийный врач Лев Зильбер?! Карали его не потому, что он «полуграмотный еврей», у него два высших образования, не потому, что «партократ», он начальствовал в лабораториях, от которых зависело здоровье нации. Кому мешал?
Причину «Большого террора», я убежден, смогут определить до конца не историки типа Жукова и его единомышленников. Стремлением к демократии товарища Сталина объяснить то, что произошло с советским народом и с Львом Александровичем в частности, абсурд.
Существует легенда, что Сталинскую премию в знак покаяния вождь вручил Зильберу собственноручно, чего никогда не делал. По-моему, ее сочинили те же выдумщики, которые сработали подобный миф о маршале Рокоссовском. «Приехал он на Ближнюю дачу, прошел на веранду — никого. Сел в недоумении, ожидая. Из сада появился Сталин с букетом белых роз, и видно было, что он их не резал, а ломал, — руки были в царапинах.
— Константин Константинович, — обратился Сталин, — ваши заслуги перед Отечеством оценить невозможно. Вы награждены всеми нашими наградами, но примите от меня лично этот скромный букет! Прости, Багратион мой дорогой!»
материал: Лев Колодный
