1 января на экраны выходит главная премьера нового года — фантастический фильм Федора Бондарчука «Вторжение» (продолжение «Притяжения», вышедшего в 2017 году). Роль инопланетянина Хэкона в обоих фильмах сыграл Риналь Мухаметов. «Огонек» поговорил с актером о земном и космическом.
— Инопланетянин в вашем исполнении непривычен для современного кино. Он родом скорее из литературы, из поэтического кино — из Стругацких, Тарковского… У вас ведь нет зеленой пупырчатой кожи или третьего глаза…
— Я из этого и исходил, когда искал свою роль. Знаете, так получилось, что многие коллеги уже успели сходить на пробы «Притяжения», и все, кто знал меня — это было удивительно,— говорили: «Ну это, конечно, роль Риналя!» И меня стали активно подталкивать: «Как, ты еще не сходил на пробы? Иди, тебя точно утвердят». И когда утвердили, не было этих разговоров: «А, по знакомству получил…» Правда, потом я слышал другое мнение, что, мол, «он там толком ничего не играет». Я внутренне всегда спорю с этим: понимаете, в этом и была актерская сверхзадача. Фокус в том, что у Хэкона минимум внешних отличий от человека.
— «Притяжение» отличается от множества фильмов тем, что в нем заложены универсальные идеи — гуманизма, толерантности. И ваш герой как раз их и воплощает.
— Я тоже зацепился за роль именно из-за этого. Большинство думает, что «комикс» — это спецэффекты, неестественная среда, короче, что это «не про жизнь». Это неправда. Я обожаю Хаяо Миядзаки (японский режиссер-аниматор.— «О»), люблю DC Comics (одно из крупнейших издательств комиксов.— «О») именно за то, что они очень круто работают с экологией, с другими актуальными темами, и все персонажи на самом деле там заняты осмыслением. Для меня комикс оказался еще и более свободной рамкой для личного высказывания. Здесь можно смело задавать себе вопросы: кто ты, зачем здесь оказался, что ты должен сделать, для чего? Это возможность еще раз задуматься о любви и ненависти.
— Как вы искали и нашли вашего Хэкона?
Я видел его очень просто. Он не руководствуется привычными правилами, не живет по формуле «кто сильнее, тот и прав». В нем нет хамства, агрессии. Он — «ино» именно потому, что мыслит иначе. К тому же абсолютно открыт. Во второй части, конечно, больше экшена, технических ухищрений. Но даже и здесь мы пытались сохранить философию, универсальные темы.
— Понятно, что в фантастике много жанров, ответвлений. Но все-таки: кто литературные родители Хэкона?
— Вы знаете, в моем понимании он вообще родом не из фантастики, а из… стихов Афанасия Фета. Да-да. «Я пришел к тебе с приветом, / Рассказать, что солнце встало». Фета у нас не воспринимают как что-то актуальное, давайте честно… Почему? Он слишком открыт, наивен — даже по меркам XIX века. Но Фет буквально обезоруживает, даже когда читаешь его популярные, изъезженные вещи. Я почему-то уверен, что писал он это не с восторгом, а как бы… отрешенно. В общем, не для школьных утренников, а как бы из глубины человеческой…
— Вы можете объяснить, что во второй части происходит с Хэконом и его девушкой? Кто там с кем и чем меняется, какой силой?.. Потому что я, честно говоря, не до конца понял.
— Дело в том, что во второй части Хэкон, который полюбил земную девушку, как бы и сам становится немного человеком. Любовь делает уязвимым. Хэкон начинает испытывать страх, волноваться, ревновать. В нем вдруг просыпаются чувства, они сродни бацилле, они опасны, губительны для него…
— И это делает его человеком.
— В чем-то — да. Я, честно говоря, эту трансформацию воспринимал в штыки, потому что для меня Хэкон был очень цельным сосудом, который не хотелось расплескать. Например, его юмор, сарказм — по отношению и к себе, и к земной жизни… Но вот во «Вторжении» появляется угроза извне, с которой он должен справиться. И он не может понять, как себя вести и что вообще с ним происходит. Он только понимает, насколько это бесконтрольная и человеческая, увы, вещь — агрессия. И он теперь все время должен быть настороже.
— Вы можете спорить с режиссером во время съемок, настаивать на той или иной черте вашего героя?..
— Я называю это не спором, а обсуждением. Я всегда обсуждаю роль с режиссером. Сейчас все хотят быть услышанными, митинги целые по этому поводу собираются. Все хотят диалога. И здесь — то же самое. Я считаю, что диалог — великая вещь. Я надеюсь, когда-нибудь мы все к этому придем, и наступит царство мировой воли, как у Чехова. Не везде, конечно, но все же грубая сила уйдет на второй план. Понятно, что сегодня это не так, и бацилла насилия опять всюду проникает. И режиссеры хотят быть диктаторами. В нашем случае этого не было. Потому что Федор Сергеевич (Бондарчук.— «О») молод душою, открыт к дискуссиям, и сам пламенно отстаивает свою точку зрения. У него тоже много эмоций, собственных взглядов, которые нужно учитывать, иначе будет нечестно. Если ты приходишь со своими мыслями — будь добр выслушать и его. И я всегда оставляю за собой право на ошибку.
— В вашей актерской биографии есть два ключевых термина: язык и тело. Язык — потому что с детства вы заикаетесь, о чем сами рассказывали. Тело, вероятно, должно было компенсировать отсутствующую речь — поэтому вы пошли в эстрадно-цирковое училище.
— Знаете, я тогда вообще не хотел думать про язык — раз он мне не подчиняется. Тело мне казалось гораздо более совершенным инструментом. Кроме того, в этом был вызов: быть понятым без помощи языка.
— Когда вы поняли, что можете говорить на языке тела?
— Как только поступил в эстрадно-цирковое училище. Мой мастер Рустам Фаткуллин показал мне запись номера с клоуном Леонидом Енгибаровым. Это была зарисовка: луч света, который все время уходит. Клоун делает какие-то драматичные стойки, потом берет одной рукой трубу, начинает играть и одновременно как будто шлепает по воздуху, вот так. Для меня в этом было все: одиночество, надежда, сама жизнь. Это был, если хотите, такой субтильный доктор Манхэттен (персонаж из комиксов издательства DC.— «О»). Енгибаров настолько индивидуален, настолько «не для каждого», что до сих пор кажется прилетевшим с другой планеты. Так я это тогда почувствовал.
— Вы родом из небольшого рабочего поселка в Татарстане. Кто первым обратил внимание на ваши способности, кто посоветовал развивать талант?
— Я не могу сказать, что этим занимались специально… На самом деле все произошло само собой. Но когда я объявил о своем выборе, все стали говорить: почему эстрадно-цирковое? Никто эту профессию всерьез не рассматривал. И даже с моей стороны это все было немного шуткой. Примерно как когда тебе предлагают выбирать между зеленым и фиолетовым, а ты вдруг говоришь: красный! Еще в 9-м классе я начал играть в рок-группе, затем понял, что могу, например, придумывать песни…
— Родители, когда видят в ребенке художественные наклонности, часто этого пугаются. И потом юному человеку говорят: «Ты вначале получи хорошую специальность, встань на ноги, а потом уже сможешь выбирать, что тебе по душе». В 99 процентах случаев это «потом» уже никогда не наступает…
— Моя мама такого не говорила. Но родители моих знакомых, с которыми мы вместе хотели поступать, говорили примерно так: «Ну что такое артисты? Они же бедные люди!» Я отвечал: «Ну в финансовом плане, может быть, и да»…
— …Пользуясь случаем, передаем им привет.
— …Так думают на самом деле многие. Я знаю многих нефтяников, которые в жизни не состоялись. Или бизнесменов. С другой стороны, я знаю библиотекарей, которые счастливы тем, что много читают, занимаются переводами и, кстати, неплохо зарабатывают. Каждая профессия имеет в себе художественное зерно. Но тогда, в момент выбора, я просто понял, что моя жизнь принадлежит мне, и мне необходимо… расслышать самого себя, понять. И я подумал, что эстрадно-цирковая среда — самое подходящее место для этого. И я начал рассказывать истории с помощью одной лишь пластики… и вдруг нашлись умные люди, которые сказали мне: ты не прав. В том смысле, что сознательно ограничиваешь самого себя, избегая текста. «Ты можешь произносить тексты, тебе надо поступать в театральный»,— говорили мне. Это было в конце первого курса циркового отделения. Я не знал тогда, кто такой Кирилл Серебренников, я только слышал, что он будет набирать курс во МХАТе. И решил попробовать. Я был очень плохо начитан и вообще мало что знал. За все, что случилось со мной потом, я, конечно, благодарен Кириллу Серебренникову. Потому что — как бы это пафосно ни звучало — если бы не его любовь к людям, ничего бы не вышло.
— Я хочу вас спросить о фильме «Временные трудности» — о том, как отец лечил ребенка, страдающего ДЦП, «силой воли». Вы знаете, что многие критики плохо относятся к этому фильму, и я солидарен с ними. Но, заметьте, вас лично не обвиняют в том, что получилось, обвиняют, скорее, продюсера, сценариста, режиссера…
— Обидно, что фильм получился не таким, каким я его себе представлял. Да, журналисты критиковали не мою игру; претензии в основном высказывали по отношению к идее фильма. Но одновременно эта ситуация ставит и меня в неловкое положение. Можно подумать, что актер в принципе не способен оценить сценарий, понять, в чем он участвует. Это не так. Я подолгу размышлял об идее фильма. Тем более что в детстве судьба часто меня сводила с людьми, страдающими ДЦП. «Временным трудностям» в итоге не хватило правильного пазла, настроя…
— Насилие!.. Как можно с помощью насилия «вылечить»?
— Уверяю вас, никто не собирался снимать брошюру на тему «вот так нужно лечить» и вообще «вот так нужно поступать». Просто на каком-то этапе оказались утеряны правильные ключи, на уровне, не знаю, сценария или режиссуры. Но в актерской профессии вы никогда заранее не можете угадать, что получится. Ты читаешь сценарий, делаешь пробы — и вроде бы задумано одно, а получается другое… На самом деле у нас часто фильмы «ломаются» уже на финальном этапе, на этапе монтажа.
— Не секрет, что многие наши актеры снимаются в совершенно зверском, милитаристском кино — я не буду называть фильмы, чтобы вас не смущать. Ваш коллега, Никита Кукушкин, когда многие актеры, в том числе и вы, высказывались в поддержку Павла Устинова, предложил коллегам не сниматься «в откровенно пропагандистском кино». Возможна ли такая ситуация, чтобы актер сегодня сказал: «Вы знаете, я не буду сниматься в этом кино по принципиальным причинам»?
— Конечно, произносят это, я уверен, многие мои знакомые, коллеги. И конечно, понятно, что все наши роли так или иначе оцениваются с общественной точки зрения. В этом смысле роль инопланетянина — за счет моей многонациональной фактуры, например, понимается как метафора «приезжего», «чужого»… Федора Бондарчука, который все это придумал, часто обвиняют в компромиссности. Но ведь именно он и позволил мне как актеру сыграть это. В конечном итоге я бы хотел, чтобы мне не было стыдно за сыгранные роли. Знаете, актер Алексей Серебряков как-то заметил в интервью: вот, мол, я часто слышу этот совет — что нужно прежде всего «быть самим собой». Но что значит «самим собой»? Если человек — убийца, ему тоже нужно позволить быть собой? Нет, нужно стремиться быть в первую очередь человеком. И детей воспитывать так. Мне кажется, это правильно, хотя и непросто.
— Эта фраза стала штампом еще в советском искусстве, но сама формула, конечно, не потеряла актуальности. Интересно, откуда у вас этот интерес к вечным вопросам?
— Так сложился жизненный опыт. С моим заиканием я рано столкнулся с жестокостью людей, меня гнобили, высмеивали и так далее. А я очень сильно заикался в детстве, не мог себя контролировать. И в какой-то момент жизни я понял, что должен выбирать между любовью и ненавистью. И что с этими людьми ничего нельзя поделать, их просто нужно оставить — и искать других. Это было в школе, наверное после 9-го класса, когда у меня образовалась музыкальная группа, я начал петь, писать стихи, появились друзья, Рома, Сергей, Женя. Мы вместе росли, я нашел единомышленников. И в соцсетях я нашел других людей. Я научился видеть, так сказать, не одну только черную точку — а целиком белый лист, на котором она изображена.
— В эпоху коммуникаций найти проще…
— Когда наша группа стала популярной, все эти люди, которые прежде тыкали пальцем и дразнили, вдруг стали интересоваться: «О-о, а что это у вас за песня?» — «Да это я написал…» — «Да ла-а-адно!..» Потом, когда они убеждались, что это действительно моя песня, приходили тайком и говорили: «Слушай, Риня, короче, блин, тут у моей девчонки день рождения… ты мог бы написать для нее стихотворение? А я вот прочту и типа…» Я: «Только не говори, что ты сам написал. Ты скажи, что специально нашел человека, которые пишет стихи. А мне просто расскажи про нее. Что тебе в ней нравится?..» И писал такие стихотворные посвящения. И потом началось: «Ой, а можешь мне написать, и мне, и мне…»
— Звучит как история успеха из молодежного сериала.
— …Тогда же я понял: даже самые агрессивные — они в большинстве своем несчастные люди. Вот вы сидите в подъезде вдвоем, зимой. Молчите. Он, наконец, говорит: «Ну че, ты это, я слышал, выступать будешь в цирке?» — «Да. А ты?.. Ты же классно играешь в футбол. Почему бы тебе не попробовать куда-то поехать, стать профессионалом?» — «Да ты че, блин, долбанулся... Кому я там нужен?» И вдруг я увидел в этом человеке огромную неуверенность в себе. И да, чаще всего они так и остаются на месте. Именно из-за страха. И я про себя подумал: Господи, спасибо тебе, что я не боюсь идти вперед и пробовать что-то новое.
— Ну хорошо, вот вы сейчас популярный актер. Но мы знаем на примере других ваших коллег, что дальше случается. Вначале вас начинают приглашать во все фильмы подряд, вы играете всех-всех-всех. Из-за этого вы скоро всем надоедаете… Вы думали об опасности такой траектории?..
— Нет, в моем случае так не получится. Потому что у меня, как мне кажется, есть естественный внутренний фильтр. Мое заикание всегда это показывает. Это заставляет быть, в том числе, максимально честным с самим собой.
— Это можно назвать внутренним голосом?
— В том числе. Я верю в существование высшей силы во Вселенной. Я верю, что есть нечто большее, чем мы. Иногда даже пытаюсь вступать в диалог с этим космосом… Это нельзя объяснить рационально. Но иногда со мной происходят вещи, которые не поддаются объяснению. Но я никому не буду об этом рассказывать, потому что это — мое чудо. И я хочу, чтобы оно осталось моим. Та же роль Хэкона. Это же чудо! Не все поймут, но мне и не нужно, чтобы понимали все. Мне достаточно, чтобы хотя бы кто-то понял.
Андрей Архангельский
