Лагерную заповедь «Не верь, не бойся, не проси!» сегодня я бы переиначил так: «Не верь, не бойся, не молчи!» И еще — не участвуй! Люди соединены и разъединены сейчас очень четко: приятием или неприятием власти, сотрудничеством или несотрудничеством. Многие бросились зарабатывать, а деньги пахнут. И очень резко: кровью, нефтью, тюремными нечистотами. И ремесло актера в наши дни стало припахивать дешевыми духами, дешевым коньячком, подачкой-карамелькой.
Прошло полгода после моего призыва артистам-профессионалам не принимать участия в мероприятиях власти. И вот Игорь Скляр впервые пришел на митинг в защиту Петербурга. Не думаю, что это моя заслуга, но, надеюсь, люди моей профессии начинают приходить в себя.
В «Короле Лире» у Додина я играю шута. Этот любящий Лира и сострадающий ему шут при всей, казалось бы, злой эксцентрике единственный персонаж, пытающийся противостоять безумию, объявшему все королевство, и потерпевший в этих попытках крах. Поэтому в финале и уходит. Куда? Скорее всего, вешаться... Но не наниматься к другому королю на службу...
Шут у Шекспира — тот, кто говорит правду королю в лицо. Посредник между властью и истиной. А в наше время и при нашей власти НЕТ шутов. Есть скоморохи, паяцы, клоуны. Прикормленные и холеные, имеющие свои «гешефты». Шекспировские шуты — это все-таки юродивые. И нищие. А наши — НЕ юродивые и более чем обеспеченные.
Мне посчастливилось: в моей актерской жизни были Гоголь, Достоевский, Пушкин. Главное, что извлекаешь из соприкосновения с этими мирами, — колоссальный заряд сострадания. Нам часто говорят: поставь себя на место другого человека. И сегодня, мне кажется, я могу поставить себя на любое место. На место сына Политковской: смерть матери при таких обстоятельствах — ожог, который не будет излечен никогда. На место отца из Беслана: у меня растет сын. На место бомжа. На место Бычкова, который спасает наркоманов в Нижнем Тагиле, занимаясь реабилитационным центром, такой человек не нужен, он всегда будет под колпаком и ментов, и наркоторговцев, ему надо пришить статью и засадить...
Сеть, в которой все мы сегодня обитаем, — не только пространство свободы, она еще и убежище для лентяев, для обломовых XXI века: лежим на диване, пишем воззвание, отслеживаем, сколько приходит комментариев, как развиваются события, какие выкладываются материалы. Потом активно включаемся (лежа), начинаем писать: «Безобразие!» Само собой, это далеко не всех блогеров касается. Но одно дело — на диване строчить протестные посты, а другое дело, настрочив, выйти на площадь. Саша Черный как в воду смотрел: «Тех, кто страдает гордо и угрюмо, / Не видим мы на наших площадях»...
И не увидим! В этом вопросе я стопроцентный пессимист. Можно писать что угодно, огромное количество людей будут соглашаться, но все равно останутся дома. Это трагедия наша национальная. Если б сейчас триста тысяч вышли и потребовали: «Прекратите позорный показательный процесс, освободите Ходорковского!» Но ведь выйдут человек триста.
В прошлую субботу был Марш в защиту Петербурга. Я был уверен: после благословения на строительство «кукурузины» придут 10 тысяч человек. Пришли две с половиной. Это притом что все на каждом углу твердят: «Матвиенко, вон!»
Тут даже не страх, просто лень. Подлая лень поднять задницу. Нервный пучок у большинства наших людей находится в желудке. Гены рабства, гены крепостных и бесправных в нас сильны, как и сто, и двести лет назад.
Первый, самый массовый, Марш несогласных в Питере классно пропиарила сама Валентина Ивановна Матвиенко. Накануне ее транслировали по всем станциям метро: «Дорогие петербуржцы, ни в коем случае постарайтесь не приходить такого-то числа в такое то место, могут быть большие провокации. Воздержитесь в этот день от поездок в центр города». И весь центр города рванул на марш! Девять тысяч.
Матвиенко только что прокомментировала отставку Лужкова: «Из политики, как из балета, надо уходить вовремя». Золотые слова! Ей давно пора. Сто зданий разрушено. Она, как та каменная баба, которую используют, чтобы сокрушать старые стены. И все по алчности, слепой, безудержной. При этом нагло и цинично врет: «Никогда еще в истории Петербурга так бережно не охранялись памятники, не проявлялась такая забота об историческом наследии».
Сейчас собралась «учителю» своему, первому секретарю ленинградского обкома партии Романову, на улице Куйбышева установить мемориальную доску. Уже письмо получила, подписанное десятками людей: извините, дескать, Валентина Ивановна, но, проходя мимо, в эту доску мы будем плевать!
Все же Сеть играет свою роль — в возникновении общественного резонанса, особенно в частных делах. «Живой журнал» все вытаскивает на поверхность, и люди хотя бы узнают, что происходит. Но как только встает вопрос, давно сформулированный Галичем: «Сможешь выйти на площадь в тот назначенный час?» — ничего не срабатывает!
На постыдной встрече рокеров с нашим, как говорит Новодворская, унтер-президентом непристойно выглядели все. Ну с Макаревичем все давно понятно, а к Гребенщикову я относился хорошо. И вдруг он так застенчиво, пристукнув гитарой, спрашивает: «Ну а что у нас с Ходорковским?» — «А что с Ходорковским?» — бодро откликается Медведев. Показалось, сейчас скажет: «Он утонул!»
Ясное дело, Шевчука туда не позвали. Хватит того, что он один недавно размазал Владимира Владимировича, в то время как из почти всех присутствующих на той встрече, судя по лицам, просто рвалось: «Ой, как вы хорошо выглядите, какой костюмчик у вас хороший!»
Рабское сознание. Мир живет в XXI веке, а нам еще долго ходить по пустыне. Если не произойдет чуда.
Чудом было бы, если б вышел на улицы миллион человек, протестуя против режима. Чудом было бы восстановление демократических институтов. Чудом было бы, если б начался процесс люстрации, который прошел во всех бывших соцстранах. Первым указом Бориса Николаевича должен был стать указ о люстрации. Духу чтоб не было никаких «хорьков» из органов у власти. А ведь были намерения, я помню, и тут же началось: «Это охота на ведьм! Нельзя бить лежачего! Зачем загонять людей в угол?!» И вот имеем. А в Польше действует закон: «Вы из органов? Пожалуйста, работайте! Только не во власти».
Самое мерзкое в нашей повседневности — телевидение. Самое тошнотворное — видеть и слышать ведущую программы «Время». Вся история с Лужковым за гранью добра и зла, отвратительны НТВшники, первые ученички, с их уверениями, что никакой команды «фас!» сверху не было. Помню в школе такую песенку: «Я первый ученик среди ребят, пятерки в мой дневник, как ласточки, летят!»
Люди на улицу не выйдут, но говорить все равно надо, и я повторяю слова Надежды Яковлевны Мандельштам: «Надо говорить, потому что молчание — преступление против рода человеческого». Если все перестанут говорить, наступит момент, когда говорить будет нельзя.
Как сейчас во всех флешмобах: будут только рты, залепленные крестами.
Алексей Девотченко
