Тверская улица и все ее псевдонимы

В фильме «Стиляги» мелькнул мираж, от которого защемило сердце: зрители неожиданно увидели улицу Тверскую такой, какой она была много лет назад: автомобилей было еще мало, деревья зеленели, а пестрая стайка стиляг фрондировала на черно-сером фоне общепринятого «совпаршива» (таким словом стиляги называли добротную, но абсолютно немодную одежду, которую производили советские фабрики). И совсем не важно, что эта «Тверская» снималась не в Москве, а в Минске, главное, что все явки и пароли в фильме присутствовали, даже выкрашенный зеленкой мопс. С такой экстремального вида собачонкой по Тверской улице гулял Юлиан Ляндрес, в будущем известный писатель, классик советского остросюжетного детектива Юлиан Семенов. В те годы он учился в институте востоковедения и был настоящей «звездой» «Бродвея» — именно так, на американский манер называли стиляги Тверскую улицу.

Одним из самых модных людей «Бродвея» был будущий лидер ансамбля «Арсенал» Алексей Козлов, который умудрялся каким-то образом доставать себе настоящие «штатские» (то есть американские) вещи и выглядел очень фирменно.

Еще одной знаменитостью «Брода» являлся саксофонист Леонид Геллер, который всегда выходил на прогулку в шикарном американском костюме, его волосы были тщательно набриолинены, на шее красовался модный галстук. Рассказывают, что, «хиляя» с приятелями по «Броду», Геллер стремился выказать себя настоящим англоманом. Остановившись около какой-нибудь группки модного народа, он говорил, чтобы все слышали: «Ноу, ит из». Других английских фраз он не знал.

На улице Горького стильные молодые люди просто гуляли. Причем даже не по всей улице, а лишь по небольшой ее части — от здания Госплана СССР (ныне — здание Государственной думы) до Пушкинской площади. Стиляги ходили вниз-вверх, внимательно посматривая друг на друга. Это был самодостаточный ритуал, состоящий в демонстрации себя «городу и миру», а также в «сканировании» себе подобных. Разумеется, настоящий стиляга не мог позволить себе двигаться по «Броду» кое-как, поэтому модники 50-х выработали особую стильную развинченную походку. Они шли медленно, свысока поглядывая на окружающих и как бы случайно демонстрируя свои модные обновки.

Да, здесь было на что посмотреть: прически с пробором, яркие гавайские рубашки, галстуки с обезьянами или драконами, пиджаки с широкими плечами, узкие брюки-дудочки, остроносые ботинки на толстой каучуковой подошве («на манной каше»). В особой цене были вещи, привезенные из Америки. Кстати, сами стиляги называли себя вовсе не стилягами (это название для них придумал журнал «Крокодил»), а «штатниками», дабы подчеркнуть свое американофильство.

Ради того, чтобы пройтись по «Бродвею», молодые люди перерывали все комиссионные магазины окрест в надежде найти там стильную «фирменную» одежду. Те, что были пообщительнее, заводили взаимно полезные знакомства с продавцами «комков». Те, что были посмелее, знакомились с иностранцами и скупали у них шмотки чемоданами.

Кое-что из модной одежды поступало из братских социалистических стран: драконьи галстуки — из Китая, гавайские рубашки — с Кубы. Но многие из стильных вещей делались ценой невероятных усилий дома — это был так называемый «самострок»: брюки шились из палаточного брезента, подошвы из микропорки заказывались у армян в мастерских по ремонту обуви.

Валерий Шаповалов, автор легендарного хита «Стой, кто идет?!», рассказывал, как его старший брат-стиляга старательно готовился к походу в центр: «Мне было десять лет, а ему — восемнадцать, и я любил наблюдать, как он вертелся перед зеркалом, укладывая набриолиненные волосы. Ботиночки себе начищал. У него были коротенькие галстучки, которые он сам делал, вырезая из тетрадных обложек: спереди — узел, а сзади — на резинке. Галстук, брюки-дудочки, такие узкие, что в них еле влезала нога, и черные ботинки-мокасины. Причем брюки должны были быть выше ботинок, чтобы обязательно было видно белые носки. Потом он надевал поверх всей этой красоты плащик и отправлялся гулять…».

Стиляги старались не привлекать к себе особого внимания, ведь в общественном транспорте всегда можно было нарваться на неприятности. Побить, может быть, и не побили бы, но какой-нибудь ханжа всегда мог сказать: «Вот, отрастили волосы! Я бы их! Пулемет дайте мне!».

Cтиляги (как потом и хиппи, и даже металлисты, но, конечно, не панки) предпочитали не отвечать на оскорбления. Молодые люди, как правило, бывали вполне удовлетворены тем, что стали предметом для обсуждения в общественном транспорте. И они продолжали провоцировать окружающих своим полным бездействием и отсутствием реакции. И бывало так, что пожилые женщины начинали заступаться: «Ну что вы к нему пристали? Как хочет, так пусть и одевается!». Добираясь до улицы Горького, стиляги прятались под плащами, но оказавшись в своей среде, тут же распускали свои павлиньи хвосты.

Но почему именно улица Горького была выбрана стилягами для гуляний? Да просто потому, что она находилась в самом центре города, потому что Кремль рядом. Но, возможно, это связано еще и с тем, что в доме № 6 располагался знаменитый «Коктейль-холл», который был открыт до пяти утра, и по вечерам стиляги собирались именно в этом кафе.

Старые люди рассказывают, что «Коктейль-холл» заработал почти сразу после окончания войны и тут же обрел невероятную популярность. Туда было не так-то просто попасть, у входа всегда стояла длиннющая очередь. Большую часть публики «Коктейль-холла» составляла гуманитарная и техническая интеллигенция. Сюда заглядывали артисты близлежащих театров, чтобы выпить по стаканчику после спектакля. Иногда в «Коктейль-холле» появлялся композитор Никита Богословский со своей женой Вавой. Он носил белые пиджаки и ослепительно модные брюки и ботинки.

На втором этаже «Коктейль-холла» играла музыка. Это было здорово — накопить денег, чтобы заказать, например, бокал коктейля «Маяк» — ликер, желток и коньяк — и посасывать его через соломинку, общаясь с друзьями и слушая джаз. Поскольку тогдашние советские власти джаз не жаловали, в этом был даже оттенок диссидентства. Молодые любители джаза отнюдь не были антисоветчиками, но так как верховный правитель СССР Никита Сергеевич Хрущев не любил джаз, то его личные вкусы превращали продвинутую советскую молодежь в потенциальных диссидентов.

Джаз стал паролем стиляг. Эта весенняя музыка появилась именно тогда, когда советская молодежь особенно остро нуждалась в духовной опоре и в каком-то новом источнике веры, надежды и любви. Для определенной ее части джаз стал синонимом родного дома, потому что молодые люди получали от джаза то, чего им так не хватало в окружающем мире: искренность, теплоту, бескорыстную поддержку, братство единомышленников.

Совершенно очевидно, что стиляги и поклонники джаза образовывали одну команду, внутри которой у них могла быть какая-то конкуренция, но если вдруг возникала опасность, они оставляли свои разборки и объединялись для защиты завоеванных территорий, действуя при этом жестко, почти по-военному.

В 60-х годах у нас в стране началось время биг-бита и «битломании», но улица Горького продолжала оставаться подиумом для андеграундной моды. Лидер ансамбля «Рубиновая атака» Владимир Рацкевич вспоминает: «Я прекрасно помню, какое у меня наступало головокружение при виде молодцов, которые вальяжно прогуливались по „Броду“ в длинных черных френчах без воротников, с длинными волосами. Они были совершенно „марсиане“, и они были совершенно не из Советского Союза. Такие „совковые“ „битлы“, вдруг начавшие насаждать эту культуру. Как потом я узнал, это были дети мидовских работников, которые имели больше информации, чем остальные люди…».

Но «Коктейль-холл» был позабыт.

«Мы не ходили в „Коктейль-холл“, — рассказывает Юрий Ермаков, лидер популярной в 60-е группы „Сокол“, — потому что там сидели „белые и пушистые“ мальчики и такие же „белые и пушистые“ девочки. Ну, а мы-то были рокерами!»

Из лексикона нового поколения исчезло и слово «Бродвей».

«Улицу Горького мы называли улицей Горького, — продолжает рассказ Ермаков. — Слово „Бродвей“ казалось нам пошлым, и если кто-то при нас говорил: „Я гулял по Бродвею“ — было ясно, что это не наш человек. Мы не любили стиляг. Они отторгали страну, в которой жили, только из-за того, что им не хотелось ходить в советской одежде. Нашему поколению тоже был свойственен скептицизм по отношению к социалистическому строю, но в то же время нам были присущи и здоровая энергетика, и позитивное отношение к жизни».

Музыкальный эпицентр в 60-х переместился на другой конец улицы Горького, за площадь Маяковского в кафе «Молодежное» (ныне — 1-я Тверская-Ямская улица, дом 7).

В 1962 году именно в «Молодежном» открылся первый в Москве джаз-клуб. Там же в 1967 году начал работать первый советский бит-клуб, названный просто — «КМ». Теперь по вторникам в кафе игрался джаз, а по пятницам проходили рокерские тусовки. Руководил бит-клубом инструктор Московского горкома ВЛКСМ Михаил Сушкин, до начала своей комсомольской карьеры игравший на барабанах в группе «Пожилые зайцы», которая базировалась в текстильном институте. При «КМ» существовал совет, в который входили руководители всех принятых в бит-клуб групп.

Вторничные собрания открывала, как правило, какая-нибудь новая группа, подавшая заявку на вступление в клуб. Групп в конце 60-х возникало великое множество, хотя жизнь иных длилась всего несколько месяцев. Выступление ансамблей в «КМ» проходило в виде конкурса и оценивалось по десятибалльной системе. Жюри состояло из шести человек, поэтому максимальное число баллов, которое могла получить группа, равнялось шестидесяти. Продюсер Юрий Айзеншпис, который входил в экспертный совет клуба, рассказывал, что его группа «Сокол» получила за свое выступление 59,5 балла, но были и такие группы, что едва-едва набирали по 20, а то и по 10 баллов…

Желающих выступить в «КМ» было хоть отбавляй. Гитарист очень популярной в 60-е годы группы «Аргонавты» Владимир Силантьев вспоминает, как в бит-клубе впервые появился юный Александр Градский: «Я помню, что Градский вызвал у нас резкий протест. Мы играли в «Молодежном», после того как вернулись из летнего лагеря на Волге, и были в хорошей форме. В перерыве ко мне подходит охранник и спрашивает: «Там один малый прорывается. Какой-то Градский. Пустить?». «Что еще за Градский?» Охранник описал его. «Нет, — говорю, — не знаю я такого. Не пускай».

Потом, уже ближе к концу выступления, люди с улицы начали как-то просачиваться в «КМ», прорвался и он. Никто его не знал тогда: какой-то пацан, школьник. Он вырвался на сцену, когда у нас был перекур: «Пустите меня! Дайте мне гитару! Вы все тут петь не умеете! Я покажу вам, как надо петь!».

«Школьник пришел! — рассмеялся  я. — Ну, дайте пацану гитару!» И стал он петь «The House of the Rising Sun», причем орал как резаный. Сегодня-то он поет, а тогда просто орал…«.

«КМ» просуществовал чуть больше года и был закрыт в начале осени 1968-го, после чехословацких событий. Те музыканты, для которых выступление в «КМ» стало даром судьбы, вспоминают о первом советском бит-клубе с чувством благоговения. Но Юрий Ермаков настроен скептически: «Что такое „КМ“? Это — сто с небольшим человек, не более. Причем там в основном сидели свои же ребята-музыканты. Ну, может, запустят с улицы еще 20—30 человек. Кого мы там можем разложить своими песнями? Поскольку у „Сокола“ тогда началась активная концертная жизнь, „КМ“ по большому счету стал нам уже не нужен. Мы туда приходили, если Юра Айзеншпис говорил: „Ребята, надо сыграть!“. Надо — так надо. Приехали — сыграли. Сложили инструменты и ушли в „Пекин“, который находился неподалеку…».

В гостинице «Пекин» тогда подавали совершенно утилитарный набор: сыр, колбаса, ветчина, салатики, а на горячее могли принести, скажем, котлеты по-киевски. Тем не менее молодым музыкантам группы «Сокол» поужинать в «Пекине» было не по карману. Но после удачного концерта продюсер группы Юрий Айзеншпис открывал кошелек и заказывал ужин: бутылку водки, бутылку шампанского, разнообразную закуску и горячее.

После ужина можно было подняться на пятнадцатый этаж, где затерялся небольшой бар. Случайные люди об этом баре ничего не знали, поэтому после концертов там собирались музыканты. Этот бар ценился еще и за то, что там стоял настоящий рояль и можно было поиграть любимые песни.

На улице Горького в угловом доме рядом с Концертным залом имени Чайковского жил академик советской живописи Александр Иванович Лактионов, автор хранящейся в Третьяковке картины «Письмо с фронта». Его сын Сергей занимался фарцовкой пластинок. У Лактионовых была громадная семья, дети Александра Ивановича от первого брака — сын и дочь — жили в Голландии, они и снабжали Сергея самыми свежими пластинками.

У Сергея постоянно собиралась большая компания, состоявшая, разумеется, в основном из людей, фарцевавших «по-крупному». Среди завсегдатаев гостеприимной квартиры был, например, Додик, подпольный миллионер, который наводнил Москву пластинками индийской фирмы «Dum Dum». Эта индийская фирма выпускала по лицензии новейшие пластинки, которые в Англии занимали верхние строчки хит-парадов. Индийские релизы Клиффа Ричарда, The Shadows, Томми Стила попали в Москву именно стараниями Додика.

Разговоры, которые велись за столом у Лактионовых, неизменно сводились к музыке: каждый стремился поведать друзьям, какую новую пластинку он достал и какую новую группу услышал. Время от времени в этой компании появлялись и музыканты группы «Сокол». Когда «Сокол» играл концерт, Ермаков или Айзеншпис обязательно объявляли: «А мы выступленьице делаем. Придете?». «Я беру тридцать билетов», — отвечал Додик.

«В 60-е годы Москва была не размытая, не аморфная, какой она стала сейчас, — рассказывает Юрий Ермаков. — В городе не было посторонних. На улице Горького, на Соколе или на Киевской, где мы гуляли, были компании, в которых все друг друга знали в лицо. В этом котле варились все: и фарцовщики, и проститутки, и просто ребята-студенты, и художники, и Вознесенский с Евтушенко — это была одна мешанина. Это был сложившийся мегаполис со своим характером. Когда человек уютно себя в городе чувствует, он ощущает себя будто в своей квартире, когда кругом и рядом — свои».

Знаковым местом 70-х стало кафе «Лира», расположенное в дальнем конце Пушкинской площади, в начале Малой Бронной. Тогда большое значение стало придаваться качеству интерьера, и кафе «Лира» пользовалось популярностью в широких массах именно потому, что внутри оно было отделано «под Запад». Недаром именно в «Лире» снимался знаменитый эпизод из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», в котором к Штирлицу, пришедшему в ресторан на встречу со связным, приставала пьяная дама с лисой.

Вечерами у входа в «Лиру» выстраивалась огромная очередь из тех, кто жаждал хоть чуточку прикоснуться к «западной» жизни. А известные люди приходили сюда днем, к открытию, когда народа еще не было и скучающий бармен был готов экспериментировать с самыми фантастическими пропорциями различных напитков — лишь бы цена с прейскурантом сходилась.

После того как в 1975 году на Пушкинской площади открылась станция метро, у памятника Пушкину началась тусовка хиппи. С легкой руки этого веселого народа улица Горького вновь поменяла свое название. Теперь она стала называться на хипповый манер — «Стрит».

Несколько тусовок, например, тусовка Кактуса, который обитал на Маяковке, или тусовка Юры по кличке Солнце, который верховодил на самой «Пушке», составляли «систему». Тотемом «Пушки» был Михаил Красноштан. Иногда он собирал вокруг себя «пионеров» и рассказывал им какие-то волнующие истории про путешествия и автостоп, с помощью которого хиппи добирались в Крым или Прибалтику. Потом в магазин «Российские вина» отряжались гонцы, которые закупали портвейн (водку хиппи почти не пили), после чего люди ехали к кому-то на квартиру, а чаще всего разбредались по близлежащим дворам, где и выпивали.

Каждый уикенд в Москве проходили какие-нибудь концерты. Устроители специально отряжали на «Стрит» людей, которые оповещали всех, кто там тусовался, где и когда будет проходить очередной сейшн.

«Пушка» цвела и пахла целых десять лет, с 1975 по 1985 год. Когда на Пушкинской площади стало слишком людно, хиппаны нашли новое место для тусовки — «Гоголя», то есть скверик на бульваре у ног памятника Гоголю.

После того как хиппаны ушли с «Пушки», там еще продолжали тусоваться панки и байкеры. Но в конце 80-х и они покинули «Стрит».

В 90-е годы улица Горького получила свое исконное имя и стала называться, как в добольшевистскую старину, Тверской улицей. Но вот что интересно: многие из тех, кто в советское время придумывал улице различные псевдонимы, не приняли этого названия и теперь называют Тверскую не иначе как улицей Горького, потому что это — имя их победы.

Владимир Марочкин