Вы как-то процитировали, со ссылкой на Лоренса Даррела: "Писать книги так же страшно, как спать одному в заброшенном доме". От чего же тогда так тянет спать одной в заброшенном доме? Там приходят особенные сны?
Дина Рубина: Это вы как-то красиво эдак завернули. Ну, какие там сны, скорее, бессонница…Привычка ночных разговоров с самой собой, из которых вырастают тексты разной длины. Знаете, вот есть такие психопаты, которые гуляют по крышам - тяга к опасности, к высоте, к страху, - бог знает, к чему еще. Писательство сродни подобной психопатии. Избыть ее невозможно, и самое страшное наступает тогда, когда механизм составления текстов в полном рабочем порядке и даже с годами совершенствуется, а вот топливо, гормональный импульс, мысль будоражащая, очередная идея - иссякают, не возникают, не рождаются. Это и есть - главный писательский страх: ничего больше не напишу.
Почему захотелось написать такую протяженную - на целое столетие - семейную сагу, может быть, у каждого писателя есть желание создать свою "Сагу о Форсайтах"?
Дина Рубина: Не могу отвечать за всю многотысячную армию писателей. У кого-то возникает такое желание, кто-то всю жизнь пишет гениальные миниатюры и вполне доволен масштабом этого жанра. Протяженность и наполненность текста (событиями, мотивами, героями, задачами) диктуется рабочими нуждами идеи, важностью темы. Как правило, объем работы брезжит с самого начала, а уточняется, укрупняется, наполняется с течением дней, с оживлением, так сказать, героев, с детализацией событий…Ну, и так далее. Понимаете, создание, что называется, "живого образа", то есть, литературного героя, несуществующей личности, с которой тебе хочется говорить, о похождениях которой читатель станет думать и долго еще их переживать…- это требует колоссальной работы: детализации жизни на, не побоюсь сказать, молекулярном уровне. На текстовом, само собой, молекулярном уровне.
Ваша "Русская канарейка" и "Щегол" Донны Тартт вышли почти одновременно, соседствовали в списках бестселлеров, и некоторые внимательные читатели начали находить сходство. Начнем с того, что канарейка, конечно же, не родня Щеглу, но тоже ведь птичка! А если серьезно - оба произведения о потерях и обретениях. Оба, несмотря на очевидные различия, многофигурные композиции, причудливо расположенные в пространстве и времени, а главное, основной мотив: "Красота спасет в мир". В данном случае: "Искусство спасет душу". Подобные параллели не случайны, видимо, времена такие, когда кроме как на красоту, искусство, вся надежда?
Дина Рубина: Ни черта подобного. "Бедная Лиза" Карамзина и "Анна Каренина" Льва Толстого, если следовать подобному методу сравнения, похожи: и то и другое произведения о несчастной любви, и там и тут героини кончают собой, и та и другая отвержены обществом…Все эти сравнения можно выдумывать и находить почти в любой выбранной чуть не наугад паре произведений, особенно, соседствующих во времени.
"Щегол" и "Канарейка" - ну, разве что птички и там и там, и то - в разных ипостасях: "Щегол" - изображение на холсте, канарейка - и живая птичка, и образ, и кличка разведчика. Любой роман, большой роман - это многофигурная композиция - а как иначе? Все это очень поверхностные сравнения; не говоря уже о том, что вряд ли такую махину, как трилогия, вытянет столь нехитрая и, скажем прямо, затасканная мысль, как "Красота спасет мир". Ибо давно уже ясно: красота - своим порядком, а мир со всеми его ужасами, преступлениями и несправедливостями существует и продолжит существовать своим кошмарным порядком.
В одном из интервью Вы говорили, что на канареек с детства аллергия, в Алма-Ате не бывали, Одесса - не родной город, даже оперу, которой посвящено так много страниц, не слишком любите - получается, что "Русская канарейка" изначально и для вас, и для читателя - игра. Причем, в каком-то смысле, на чужих полях, почему? Почему отправились по такому трудоемкому пути, ведь пришлось вживаться в незнакомые предметы, "обживаться" в не самых знакомых местах?
Дина Рубина: Любая литература до известной степени игра. Вернее, не игра, слишком легкое слово для этого каторжного процесса. Не игра, а создание параллельной реальности. И тут, конечно, здорово, если писатель доподлинно, на собственной шкуре знаком с реалиями темы, то есть, ему самому легче двигаться в обжитом пространстве. Но читателю, по большому счету, совершенно наплевать - какими путями создается этот живой мир, сколько часов, дней или даже лет тратит писатель на его создание. Важен конечный результат: очарованность магией звуков-запахов-движений…и так далее. Это уровень профессионализма писателя. И потом, все зависит от личности творца. Кто-то будет талантливо всю жизнь эксплуатировать деревню, в которой родился и прожил восемнадцать лет, все ее закоулки, окрестности, двадцать восемь персонажей…И это будет замечательно. А другому для реализации таланта необходимо совершать сколько-то там тысяч лье под водой, скакать по прериям без головы или спускаться в Марракотову бездну…
Меня в последние годы тянет обживаться в незнакомых местах. Это такая причуда воображения, в жизни тоже: оказываюсь в новом городе, присаживаюсь на углу площади в каком-нибудь кафе, смотрю на жизнь, текущую мимо, и представляю себе, как я здесь родилась, выросла, вышла замуж, родила детей…умерла. В сущности, нормальная работа ненормального писательского мозга.
И снова про идею игры: она продолжается еще в жанрах. В семейную сагу включены еще роман воспитания, травелог, шпионский триллер, про месть, про любовь... Такое впечатление, что Вы еще и себя на изобретательность испытываете, ставите всевозможные стилистические и сюжетные эксперименты: и так, и сяк, и эдак - все могу!?
Дина Рубина: Нет, я совсем не экспериментатор, просто все диктуется задачей романа. Ведь "Русская канарейка" - просто очень большая вещь, очень объемный текст. Любой роман, где герой (особенно, два-три-пять героев) рождаются, взрослеют, действуют и так далее - это непременно роман воспитания; часто автор посылает героя по тем или другим направлениям - вот вам и травелог; про любовь сам бог велел писать, куда без нее, скучно. А вот уже триллер или там детектив из всей этой каши заварится, - это зависит от умения писателя держать на коротком поводке внимание читателя. Это очень трудно. Пожалуй, самое трудное в литературе.
Теперь про искушение. Вы искушаете читателя воспоминаниями, вкусными, сочными воспоминаниями об утраченном не то чтобы рае, не рае, конечно, об утраченной жизни, полной вкусов, ароматов, чувств: все эти серванты, птичьи клетки, стаканчики граненые, ощущение семейной общности, родовых связей, того, чего сейчас - днем с огнем. Это своего рода "душевная акупунктура", воздействие на болевые, чувствительные точки, нормальный человек не может на подобное не отозваться, не откликнутся. Писатель имеет право на подобную "высокую манипуляцию" ностальгией?
Дина Рубина: Писатель имеет право на все. Ведь он своего рода господь-вседержитель создаваемого им мира. И так же, как в реальной жизни вы не задаетесь вопросом: имеет ли право Творец на все то, что он делает с людьми, а в любом случае, просто проживаете, проходите положенный вам путь, так же и автор поступает с героями, да и с читателем, чтобы достичь своей цели. Литература не имеет никакого отношения к морали, она занята другими вещами. И тут писатель волен вытворять все, что ему понадобится: высокая, равно как и низкая манипуляция чем угодно вполне допустимы.
Музыка - ваша стихия, что не удивительно при консерваторском образовании, в отличие от многих коллег, которые увлекаются дилетантским красотами в ущерб смыслу, у вас все и заразительно, и точно. Что слушали, кем вдохновлялись - Моцартом? Да, и еще один музыкальный вопрос - своего героя Леона, если не мачо, то настоящего мужчину, разведчика к тому же, вы наделили контр-тенором, голосом, скажем так, неопределенной гендерной принадлежности. В этом есть какой-то скрытый символ: мужское-женское, мускулинное и чувственное?
Дина Рубина: Скорее, высокое-низкое. Прельстительный голос, голос сирены. Контратенор может отталкивать, а может и невообразимо притягивать. Мне это было необходимо для создания сложной образной партитуры этого странного героя. На этом, собственно, - на амбивалентности образа главного героя - держатся многие скрепы романа.
Что касается Моцарта: да, и Моцарт, и Бах, и много чего еще. Это был звучащий роман, и жизнь в те годы, когда я писала его, все время звучала, редко когда умолкая.
Каким тиражом, на сегодняшний день, вышла "Русская канарейка"?
Дина Рубина: Понятия не имею, надо спросить в производственном отделе издательства ЭКСМО, если правильно называю. Знаю только, что "Канарейка" все время до-издается. Вероятно, где-то под две сотни тысяч на сегодня.
Вопрос про тиражи не праздный. Во всем мире литературу принято делить на художественную и не художественную, остальное вторично. У нас своя система: коммерческое и не коммерческое, либо увлекательный сюжет, либо умные мысли и стилистические тонкости, либо массовый читатель, либо для избранных. И им не сойтись никогда! Даже термин появился "премиальная литература". Вы, в компании с Виктором Пелевиным, пожалуй, единственные писатели, у которых и тиражи, и неизменное внимание серьезных литературных премий. Как думаете, почему у нас ниша, в которой беллетристика поднимается на иной качественный уровень, так мала?
Дина Рубина: Потому что это трудно: полностью владеть вниманием читателя; тут надо (перехожу на строительные ассоциации) стать многопрофильным специалистом: и архитектором, и конструктором, и дизайнером и отделочником…В наше время тотальной виртуализации общественного и индивидуального сознания невероятно трудно завоевать читателя, заставить его пройти всеми дорожками созданного тобою единичного мира. Что касается "умных мыслей" и "больших идей", то еще Набоков называл их дребеденью, добавляя, что литература занимается совсем другим.
Вы когда-нибудь перечитываете, или хотя бы заглядываете в свои старые книги? Вот буквально на днях в Сети выложили весь архив "Юности", начиная с 1963 года, может, возникнет желание посмотреть отсюда на себя прежнюю?
Дина Рубина: Нет, увольте, никогда не перечитываю себя - вот разве что, когда записываю свои тексты на аудиодиск, такой мой личный кайф. Я и на сей раз приехала в Москву, чтобы записать кое-что в студии "ВимБо". Знаете, наша безумная жизнь диктует какие-то новые привычки. Раньше читатель просто открывал заинтересовавшую его книгу. Сейчас, застряв в многочасовой пробке, он вставляет диск в дисковод…
"Хорошо жилось тогда, в XVIII веке: чуть что - помилуй, Господи!.. А нам сегодня кого молить, у кого защиты искать?" Это из "Русской канарейки". И у кого же сейчас в нашем с вами мире искать защиты?
Дина Рубина: Эк вы под конец - дубиной по башке. Вопрос-то риторический, да и трагический, честно говоря: он и в романе повисает в воздухе. Этот вопрос, помилуйте, задавали себе и времени многие поколения писателей. И пока, насколько мне известно, никто на него внятно не ответил. Хотелось бы уповать на Господа, конечно, но как посмотришь вокруг…
Клариса Пульсон
