«У меня была любовь и война одновременно»

«Поправьте тон, я как Ленин в Мавзолее», — перед съемкой Саша разглядывает себя в зеркало. Я улыбаюсь: «Отлично! Номер же к 100-летию революции…» Петров по-мальчишески смеется. Он приехал в студию после ночной смены, уставший и простывший. Но как только включается в работу, загораются глаза.

Разглядывая одежду для съемки, оценил редкий бренд. Давно обратил на него внимание, но не доехал до шоу-рума. Сам, на первый взгляд, одет просто, брюки и кофта в черно-серой гамме, вроде бы не выделяется из толпы, но... «Любимые японские дизайнеры и асимметрия?» — уточняю я. С вызовом: «Да! А что? Это плохо?» — «Почему? Я тоже люблю японских дизайнеров и асимметрию». Перехватывает мой взгляд, упавший на пачку сигарет: «Бросать не собираюсь. ЗОЖ, стерильная жизнь — для тех, кто живет в центре Садового кольца…»

Артиста Петрова могло и не быть. Мог быть футболист. Но вмешался случай. Или судьба? Говорят: можно просто выйти из дома, и кирпич упадет на голову. Для того чтобы у Саши появилась мечта стать актером, понадобилась целая гора кирпичей.

Psychologies: Саша, с детства вы занимались в футбольной секции Переславля-Залесского, в 15 лет прошли отбор и вас пригласили в Москву, чтобы заниматься профессионально, но вдруг…

Александр Петров: …на летней школьной практике на меня свалилась гора кирпичей. Сотрясение мозга — и о спорте можно было забыть. Я очень переживал, потому что мечта рухнула. Но так как мне в тот момент было 15 лет, я чуть подлечился, потом пошел на улицу к пацанам, стал гонять в футбол ради удовольствия.

В этом возрасте какая-нибудь стычка-разборка во дворе, и ты уже забываешь обо всем. Так что это не была трагедия-трагедия… Понимаете, есть такая штука — настрой родителей. Кому-то с детства внушают: ты должен побеждать, если проиграл — катастрофа. От меня никто побед не требовал. Ну и я как будто бы родителей не разочаровывал.

А мне кажется, было одно разочарование. Они ждали девочку, даже имя придумали: Таня, — а тут вы... Все дальнейшее в глобальном смысле уже не разочарование, а мелочи.

Все знали, что ребенок должен появиться в Татьянин день, так что на случай рождения дочки с именем было понятно. Но я никого не разочаровал. У меня есть старшая сестра, все хотели мальчика... Правда, врачи маме говорили, что лучше не рожать, у нее отрицательный резус-фактор, возможны проблемы с ребенком. Но мама не слушала. Мама молодец.

Это ведь она научила вас читать стихи?

Да, мама фельдшер, но в молодости ходила в театральные кружки. У нее были способности. Когда я еще учился в школе, мама говорила: «Саша, у меня есть знакомые в Ярославском театральном училище, попробуешь?» А я на это махнул рукой и поступил на экономический факультет в Переславле-Залесском. Там было дико скучно. Мы с товарищами открыли фирму — принты на майках делали, все шло хорошо.

Для души я занимался в театральной студии «Антреприза» у Вероники Алексеевны Иваненко. Она с первого дня знакомства уделяла мне гораздо больше времени, чем ребятам, с которыми создавала этот театр. Я приходил к ней домой, мы разговаривали на кухне по пять часов ночами. Именно тогда я поверил, что талантливый. И… стал зазнаваться. Прямо звездная болезнь началась! Ходил по Переславлю этакой звездой. Не то что сейчас — я стал гораздо скромнее. А тогда даже внешне старался выделяться. У меня была прическа острая и рваная, носил какие-то желтые рубахи.

Я дико заигрался, крылышки начали отрастать. Вел себя задиристо, наглел. И у ребят-студийцев началась ко мне лютая ненависть. Как-то старшие пацаны очень жестко со мной поговорили. Мол, старичок, так нельзя. Судя по взглядам, у них было желание меня побить… В общем, с меня сбивали спесь.

А когда я поступил в институт и началось ремесло, отростков звездности уже не было. Наоборот, появились страдания от ощущения неуверенности и никчемности. Когда мне было очень плохо, я приезжал в Переславль, заходил к Веронике Алексеевне, и она меня подбадривала. И сейчас, бывая дома, я к ней заглядываю… Вообще, Переславль — это одно из моих мест силы. Выходишь ночью из дома, слушаешь тишину. В Москве такой ноты нет.

А каким был ваш дом в детстве?

Крепостью. В доме было хорошо, уютно. Я рос под защитой мамы и папы. И когда поступил в ГИТИС, этого лишился. Очень болезненный момент, я остался совсем один... Даже не думал, что семья настолько важна, что так важен быт. Раньше все было как бы само собой: прибегаешь после футбола домой весь мокрый, тебя уже ждут с ужином, с пирожками с черникой. Мама то ли покупала их, то ли пекла. Бабушка тоже. Пироги для меня — символ дома.

И вдруг я остался без них и буквально страдал от этого! Я очень удивлялся, как такое может быть, ведь я очень хотел вырваться в другую жизнь, но не знал, что в ней так трудно... Москва казалась огромной, громкой, хаотичной. С одной стороны, это нравилось, с другой — угнетало. У меня с ней была и любовь, и война одновременно. Я буквально терялся в городе. Потом учеба затянула, и стало чуть полегче.

Чем вы так поразили Леонида Хейфеца во время первого тура вступительных, что он взял вас на курс, минуя следующие испытания, и сказал, что хочет с вами дружить?

В первую очередь тем, что поступал только к нему. Хейфецу это казалось странным, ведь абитуриенты стараются использовать все варианты. Он даже не сразу мне поверил и попросил пробить мою фамилию по спискам других институтов. А еще Леонид Ефимович дал мне очень сложное задание, которое я выполнил.

Какое?

Он сказал: «Ты приходишь на могилу близкого, а место обезображено. Покажи свою реакцию…» Я не помню все в деталях, но это было дико больно. Злость, ощущение беспомощности, потому что, скорее всего, невозможно узнать, кто это сделал, и вообще огромная гамма чувств. Все это я переживал, иначе сыграть невозможно. Я сильно в это поверил... Недавно мы с Леонидом Ефимовичем беседовали об этом, и он сказал: «Я до сих пор себя немножко виню за то задание. Нельзя было так делать, потому что это сильно ударяет по психике…»

На вступительных экзаменах Хейфец нас безжалостно испытывал. Вся аудитория была полна абитуриентов, которые друг друга ненавидят, ведь они конкуренты. И я тоже ненавидел. Это была война каждого с каждым. А когда выбрали счастливчиков, стало еще жестче. На курсе собрались самые сильные, каждый победил 500 человек. Первый год было очень тяжело, мы занимали «места» — кто под солнцем, кто под пляжным зонтом на шезлонге, кто в море…

А где было ваше место?

На первой линии у моря — никогда. Некоторые ребята были лидерами курса с первого до последнего дня. Но не я. У меня же не было много спектаклей, наград и поощрений. Хотя однажды повезло. Каждый месяц двум-трем лучшим студентам выплачивали стипендию, на которую скидывались старшие, уже работающие ребята и педагоги. Однажды я стал лучшим. Мы с соседом по комнате Сашей Палем пошли в кафе, объелись пиццы. Были счастливы, просадили всю стипендию. Ну, вот и все…

Курсе на втором я осознал, что через два года начнется взрослая жизнь, нужно цепляться за любой шанс, начинать сниматься. Я все просчитал, у меня такое есть. Этот урок мне преподал папа, когда учил водить: «Саша, за рулем ты должен просчитывать ситуацию на шаг вперед. Так и в жизни: надо проигрывать в голове разные варианты, тогда будешь готов ко всему».

И я готовился к тому, что, когда учеба закончится, нужно быть в деле, иметь работы и знакомства. Многие ребята об этом не задумывались — идет и идет… Не моя история, ведь за плечами — ничего. Родители не могли купить мне квартиру, мол, Саша, живи и не парься. И я за это благодарен обстоятельствам. Потому что как только появляется подушка безопасности, ты расслабляешься, не грызешь землю ради роли. Перестаешь стараться, думаешь: повезет в следующий раз. А у меня не было следующего раза, не было варианта проиграть.

У вас сейчас такой успех. Честно, голова кружится?

Нет. Ориентиры другие. Вот мы с вами сидим в кабинете, на стене Дженнифер Лоуренс (варианты фото на обложку октябрьского Psychologies. — Прим. ред.), ее знает весь мир, она снимается у лучших режиссеров планеты. Другой уровень, масштаб личности, сила влияния... Просто представьте себе, что это Лео ДиКаприо, а не я, придумал спектакль #ЗАНОВОРОДИТЬСЯ (премьера экспериментальной постановки Петрова, где совмещены театр, кино и современная музыка, состоялась в 2016 году. — Прим. ред.). ДиКаприо показал бы его в Нью-Йорке, собрал зрителей на Таймс-сквер… Это было бы грандиозно!

Хочется такого уровня?

Конечно!

А есть человек, для которого мечтаете покорить мир?

Безусловно. У каждого есть такой человек.

Наверное, это актриса Ирина Старшенбаум, о которой вы говорили: «Она разбрызгивает вокруг себя свет…» Мужчина чаще всего завоевывает мир ради женщины?

Да, иначе и смысла нет. Мужику много не надо. У нас интересы-то маленькие. Поесть, поспать, с друзьями встретиться, в баню сходить. А вот когда мужчина не один, он стремится к другим вещам. У каждого они свои. Я, например, пишу стихи. Открываю телефон, набираю что-то, получается стихотворение. На мир начинаешь смотреть по-другому, когда есть ради кого… Становишься другим человеком. И такое ощущение, что именно это со мной сейчас происходит. Хочется многого достичь...

Чего, например?

Опять же выступить на Таймс-сквер. Поработать в Голливуде. Получить «Оскара». И это когда-нибудь произойдет. Вопрос времени… Это получится, если отказаться от всего, что есть здесь, — от успеха, интересных предложений. Но пока не время, я тут и полностью погружен в работу. Беру новые проекты, по-другому не могу. Я повышаю и буду повышать этот градус.

Вы фанатик?

Да, да, да, я фанатик! Иначе результатов не добьешься. У меня сейчас революционный период в жизни. Жажда перемен! Я за то, чтобы в искусстве разрушать условности, рисковать. Раздвигать рамки. Мне всегда хотелось сокращать дистанцию со зрителем и быть дико незащищенным на сцене, что дает возможность работать на 900%.

Обычные репертуарные спектакли в театре мне уже не так интересны. Конечно, я по-прежнему нервничаю перед выходом на сцену, но когда выхожу, ловлю себя на мысли, что раньше испытывал что-то гораздо большее. У меня зависимость от адреналина! Когда получаю его, нахожусь в диком кайфе и являюсь даже не человеком, а энергетической субстанцией.

От чего еще вы получаете удовольствие?

От футбола, испытываю редкое состояние эйфории, когда играю. Хоть сам с собой, просто набиваю мяч — и уже приятно. Кстати, мяч у меня всегда в багажнике.