Выпуск N 5 от 21 апреля 2004
21.03.2004
Солёно, потому что скучно
Что с того, что я устала, у меня болит живот, и за выходные я не сделала всего, что собиралась? Все равно сейчас я начну выкапывать из памяти обрывки сегодняшних впечатлений и один за другим укладывать их в память компьютера. А потом положу туда бумажечку "Укладчица N2".
Пару дней назад, восторгаясь очередным спектаклем Розовского, я думала: "Как-то сладко все получается: и тот спектакль замечательный, и этот великолепный; аж приторно". Зато сегодня было совсем не приторно, было солено, потому что скучно. До антракта я все ждала, когда же начнется то самое... После антракта перестала. Был же чеховский "Вишневый сад" наполнен целым фонтаном неожиданных режиссерских находок. А ведь его сюжет не намного динамичнее "Дяди Вани", которого мы с Олесей и Сережей смотрели сегодня. Во-первых, врач Астров вовсе не был похож на "ясный месяц", как о нем сказала героиня Натальи Барониной. Чему мне верить: ушам или глазам? Во-вторых, артист Юматов (в программках упорно не пишут имя этого замечательного актера), который так понравился мне в роли молодого, энергичного, красивого князя в "Истории лошади", никак не вязался с образом умирающего старика-брюзги. Даже Юрий Голубцов, на которого я возлагала такие большие надежды, казался сегодня таким же, как в "Дневнике", разве что не шепелявил.
Зато декорации были выразительными. Основной их элемент - деревянные ширмы с дверцами, за время спектакля они раз пять меняли свою конфигурацию. На стене: с одной стороны карта Африки в рамочке, с другой - три ствола, подвешенных к потолку и не имеющих корней. Возможно, моль, кружившая над нами, тоже нужна для воссоздания духа произведения...
Мое внимание привлекло объявление на двери, где говорилось, что курение разрешено только в курилке. И в очередной раз актеры курят на сцене.
23.03.2004
Хроническая амнезия и неизлечимый оптимизм
Как можно быть такой непроходимой растяпой! Я забыла плеер в университете. Он совсем новенький. Самое интересное, что прекрасно помню, где забыла. Такой прецедент уже был. В Голландии я забыла часы, которые были мне очень дороги. И тоже запомнила, куда их положила. Конечно, на самое видное место. Только память вдруг - чик! - и устроила фокус: временная амнезия. Тут помню, тут не помню. Меня смущает одна странность: я не переживаю по этому поводу. Должна как будто, но не могу же я себя заставить. Я просто не могу представить ситуацию, что он исчез безвозвратно. Наверняка, лежит где-нибудь на кафедре, или в каком другом укромном местечке. Видимо, это и есть неизлечимый оптимизм. Караул: уже две хронических болезни!
Неужели мне не суждено сходить на спектакль "Собаки"? Это ни в какие Никитские ворота не лезет! Первый раз супераншлаг. Ладно. Но дальше-то по собственной растяпости ушами хлопаю. Второй раз пришла на "Собак", а попала на "Историю лошади" - перепутала. Не жалею, потому что спектакль потрясающий. Но это не убирает вопрос с "Собаками". Третий раз, надеялась, будет завтра. Нетушки: афиша утверждает, что спектакль идет как раз в это самое время. Мне даже интересно стало: когда же я на него попаду? Ведь все равно попаду.
24.03.2004
Плеер нашелся. Две добрых девушки отнесли его в учебную часть сразу после нашего занятия.
В Ленинской библиотеке пыталась отксерить статью для работы над курсовой. Мне предложили подождать пару часов, хотя статья занимает шесть страниц формата карманного детектива. Нет, милые мои, спасибочки! За два часа я эту статью наизусть выучу. Переписала, что нужно от руки.
25.03.2004
Доджсон. А может, Дарвин?
Ленинская библиотека. Я, уютно устроившись, читаю собрание писем Льюиса Кэрролла в оригинале. Читаю и удивляюсь: за свою жизнь этот человек написал порядка ста тысяч писем в самые разные уголки мира (кстати, в Россию тоже писал). Причем, бывало, он писал до восьмидесяти писем в день. А однажды Чарльз Доджсон (таково настоящее имя автора) пошутил: "Человек - это разновидность животного, которое пишет письма". (Я бы добавила: "...и дневники".) Такое революционное заявление могло бы лечь в основу эволюционной теории Доджсона.
"Уважаемые пассажиры, по техническим причинам длина интервалов между станциями арбатско-покровской линии увеличилась. Пожалуйста, пользуйтесь наземным транспортом или другими станциями". Я толком не расслышала это сообщение и села в первый полупустой вагон метро. В чем дело, не поняла. Ясно одно: что-то не то. Не доехав до "Площади революции", поезд останавливается и минут десять стоит. Слышны обрывки разговора между диспетчером и машинистом, но обрывки никак не хотят складываться во внятную картину происходящего. Поезд плавно качнулся назад и тронулся. Я вышла из вагона. Как-то некомфортно сидеть в вагоне, стоящем в тоннеле. На станции тот же голос бубнит свою бубнилку про длину интервалов. Выхожу. Иду по Никольской на "Лубянку". На метро, потом на автобусе, потом снова на автобусе, но уже на другом, потом на машине, потом на лифте... Дома.
26.03.2004
Репетиция Мольера
Если пойдешь по Большой Никитской по направлению от центра, придерживаясь правой стороны, то, пройдя театр им. Маяковского, увидишь занятное явление. Видно православную церковь и крест на ее куполе. А много дальше стоит одна из сталинских высоток. Сначала венчающая высотку звезда и православный крест как будто находятся рядом. Я даже удивилась, что за церковь такая, со звездой. По мере движения по тротуару крест и звезда сближаются и, в конце концов, накладываются друг на друга. Получается очень странный символ. Особенно эффектно все это выглядит ближе к закату.
Спектакль начался раньше положенного. Точнее, это был прогон спектакля перед завтрашней премьерой. Я зашла в театр, такой домашний и уютный, но почему-то тихий. "А что, спектакля сегодня не будет?" Раздевайтесь и проходите наверх, пожалуйста. Поднимаюсь по темной лестнице и, увидев в щель Олесю в первом ряду и свободное место рядом с ней, одним прыжком занимаю его. Олеся шепотом информирует меня: "Скупой" Мольера". Сам Скупой, стоящий тут же, на расстоянии вытянутой руки, лукаво мне подмигнул. Сережа подошел еще минут на пять позже. Глубокая сцена оформлена тканью, вроде мешковины, только почище, посветлее с разными забавными петельками, большущими пуговицами и увесистыми замочками. Часть костюмов тоже сшита из подобной ткани, а другая часть... Новенькие, с иголочки, наряды разных оттенков персикового придают спектаклю ощущение невероятной легкости, прозрачности, весенней свежести.
"Так надо говорить правду?" - обратился к нам в конце первого акта Юрий Голубцов. Я кивнула, а он махнул рукой, как на безнадежный случай: видимо, это был неправильный ответ. Во время антракта сцену заняла съемочная группа телеканала "Культура". Они брали интервью у исполнителя главной роли .... "Мой герой не просто любит деньги, но это для него страсть. Как у Ромео и Джульетты, для которых в мире не существовало больше ничего: ни друзей, ни родственников. Природа, страсти, конечно, другая," - говорил ... об актуальности образа Скупого сегодня.
Мне спектакль показался безупречным: игра актеров была настолько хороша, что разбегались глаза, хотелось держать в поле зрения всех сразу. Не было ощущения генеральной репетиции. После окончания зрители устроили артистам овацию. Ольга Лебедева даже удивилась: "Это же только прогон!" Прогон-то, прогон, а аплодисменты самые что ни на есть премьерные.
"Господа актеры, когда переоденетесь, собирайтесь в зале". Потихоньку зрители расходятся. "Да что ж это такое!" - Марк Григорьевич пытался уменьшить свет в буфете и щелкал выключателем. Здесь я впервые увидела его, но показалось, что я знаю этого человека уже очень-очень давно.
Мы познакомились чуть позже: когда он вышел из кабинета, мы (Олеся, Сережа и я) сказали, что и есть те самые студенты Владимира Владимировича. Розовский провел нас в соседний кабинет, познакомил с сотрудниками литературного отдела Сашей и Машей. Оказалось, что он сам заканчивал газетное отделение журфака. Это единственный факт, который мы узнали, остальное - комментарии и эмоции.
В театральном коридорчике Ольга Лебедева разговаривала с мамой и маленькой дочкой. А актеры поднимались по лестнице из курилики в зрительный зал. Тут стало понятно, что мы лишние, и мы вышли на улицу.
27.03.2004
Международный день театра
Сегодня, в международный день театра, в "Современнике" играли спектакль Валерия Фокина "Карамазовы и ад".
Весь свет направлен в зрительный зал так, что сцены как будто и нет вовсе. Пока все рассаживались, откуда-то сзади донесся звук, подобный тому, который возникает когда вода из шланга льется на асфальт. В этот звук влился другой: как будто кто-то треплет большой алюминиевый лист. Потом женские голоса, у-ууу, вой ветра. Свет погас и все это в темноте. Громче, громче, очень громко... Я открыла рот, и уже кажется, что это я кричу. Ааааа! Это ад. Мы все оказались внутри кошмара Ивана Карамазова, на два часа застряли во мгновении его жизни перед окончательным безумием. В разверзшуюся стену видна пропасть (она излучает свет, но источника не видно, отчего создается иллюзия космического пространства). По потолку прыгают и замирают тени, в кривых зеркалах с боков и сверху отражаются свечи, из-за спины темноту режет голос старца (Виктор Тульчинский). Старший Дмитрий (Сергей Гармаш) на допросе у ретроградного черта (Авангард Леонтьев) и черта "с направлением" (Александр Кахун). Папаша Карамазов (Игорь Кваша) то сидит в гробу, то вновь появляется на сцене, решая для себя вопрос бессмертия. И "стреляться с трех шагов... Через платок!" Иван Карамазов (Евгений Миронов) ломаной пластикой двигается по сцене, пытается убедить Незаконного Смердякова (Евгений Мищенко) в собственной невиновности. А после всего старец Зосима в луче света выше потолка и всех зеркал.
Спектакль в тринадцати агониях, тринадцати частях, обломках страдания Карамазова. У Валерия Фокина получился спектакль, который лучше есть на десерт, после "основного блюда", самого романа Достоевского. Порция роскошная, но ма-ааленькая, всего два часа!
28.03.2004
Вредная Лиза
Ай-ай-ай, на "Бедную Лизу" в "Театр у Никитских ворот" нас не пустили. Не пустили на "Бедную, вредную Лизу". Конечно, вредную: ради нее два часа трепыхаться в общественном транспорте, а потом получить от ворот поворот.
У нас "круглый стол", заседание проходит в здании гостиницы "Украина". Джером К. Джером писал: "Нас было четверо: Джордж, Уильям Сэмюэль Гаррис, я и Монморанси. Мы сидели в моей комнате, курили и разговаривали о том, как плох каждый из нас, - плох, я, конечно, имею в виду, в медицинском смысле". Я пишу: "Нас было четверо: Олеся, Сережа, Стас и я. Мы молоды, довольны жизнью и собой. Мы пьем чай за круглым столом и монтируем самые ранние, самые детские воспоминания в полнометражный художественный фильм. Оказывается, у всех нас была магнитная доска с буквами и цифрами, а в самом нежном возрасте мы были каким-то чересчур политизированными детками. А сейчас мы задорные, деловитые, и у нас все-все получится!"
Ваша М.А. Миронова
