Матье Ганьо вспоминает свой дебют в балете «Моя Павлова», не понимает, почему Татьяна полюбила Онегина, считает, что для русских балерин сцена священна, и смотрит онлайн спектакли Большого театра. Об этом знаменитый танцовщик рассказал в беседе с корреспондентом «Известий».
— Репетиции в театре ещё не начались. Тяжела жизнь без танца?
— Сегодня у меня просто нет выбора. Но без танца, неотъемлемой части моего существования, жизнь во многом теряет свой интерес. Я обеспокоен. Обидно, что пришлось отменить многие артистические проекты. Не знаю, как будут дальше развиваться события. Не исключаю, что в балетной профессии многое изменится, включая искусство танца. Однако самоизоляция дала возможность подумать, а также заняться тем, на что раньше не хватало времени. Взял книги, которые раньше откладывал, смотрю фильмы и спектакли, которые не видел.
— Чехов называл праздность одним из условий личного счастья. Вы не поклонник того, что итальянцы называют «сладким ничегонеделанием»?
— Оно затянулось и всё больше утомляет. У меня хорошая квартира в Париже, но я лишен привычного общения, мне не хватает природы. Чувствую себя в клетке, и хотя она золотая, это все равно было заточение. К счастью, ограничения постепенно снимают и мы можем себе позволить больше, чем раньше. Еще одна проблема в том, что я не вожу машину, а семья моя живет далеко от Парижа.
— Вы человек дисциплинированный?
— Не от хорошей жизни. Если хочешь, чтобы эпидемия быстрее закончилась, необходимо соблюдать определенные правила — как бы тягостны они не были для всех нас.
— Удается поддерживать форму в золотой клетке?
— Сижу дома, но поскольку на паркете или плитке заниматься неудобно, дирекция Парижской оперы выдала артистам специальный линолеум. Педагоги дают нам уроки во время видеоконференций. Кроме того, на YouTube смотрю класс знаменитой танцовщицы Тамары Рохо, которая возглавляет Английский национальный балет. Наконец, занялся йогой — это нечто другое, но она полезна и для танца, и в ментальном плане. В результате каждый день на всё это уходит два с половиной — три часа. Этого, конечно, недостаточно, чтобы поддерживать форму, но тело все-таки получает определенную нагрузку, без нее все было бы просто ужасно. Хотя, конечно, в домашней клетке пространства мне не хватает.
— Открытие нового сезона в Парижской опере намечено на 21 сентября. Министр культуры Франк Ристер обещает постепенное возвращение театров. Есть ли у вас какие-то новости на этот счет?
— Дата намечена, и опера делает всё, чтобы сезон начался в срок. Может быть, мы попытаемся вернуться в театр вначале маленькими группами. Так или иначе, мы зависим от решения правительства.
— Каким будет ваш репертуар в будущем сезоне?
— Не имею ни малейшего представления. Пока нет речи о распределении ролей. Сам я это не обсуждал с Орели (Орели Дюпон — худрук балета парижской Оперы. — «Известия»). Хотелось бы получить партии в «Парке» (хореограф Анжелен Прельжокаж) или In the night (постановка Джерома Роббинса). Всё остальное пока неясно.
— Вам хочется как можно быстрее вернуться на сцену?
— Разумеется. Работа в классе у станка полезна и даже интересна. Но это не самая захватывающая часть моего ремесла. Гораздо увлекательнее репетировать, обсуждать спектакли с хореографами и партнерами. Но главное — снова встретиться с публикой.
— Парижская опера, как и другие ведущие театры мира, продолжает показывать онлайн свои лучшие постановки. Правда, некоторые эстеты называют такие спектакли эрзац-балетом: это, мол, все равно, что Тициана смотреть не в Лувре, а на репродукции. Ваше мнение?
— У меня смешанные чувства. С одной стороны, замечательно, такие спектакли многократно расширяют аудиторию. Сам я, например, посмотрел балет «Марко Спада» в постановке Пьера Лакотта, который показывал Большой театр, «Майерлинг» Штутгартского театра и еще несколько постановок. С другой стороны, домашняя телекартинка никогда не заменит живых спектаклей, не вызовет подобных эмоций, не создаст пленительной театральной атмосферы.
— Перед нашей беседой я нашел в YouTube видео, где вы в 2,5 года вместе с мамой, этуалью Доминик Кальфуни, танцуете в балете «Моя Павлова», который специально для нее поставил Ролан Пети. Рано, однако, вы сделали первые шаги на большой сцене…
— Тогда я впервые почувствовал прилив адреналина (смеется). Танцовщиками были мои мама и папа, и я с младенчества ходил за ними по пятам, целые дни проводил в Парижской опере, ездил с ними на гастроли. Но сами родители никак не подталкивали меня к тому, чтобы я стал артистом.
— У вас впечатляющая наследственность — целый балетный клан. Маму считали лучшей французской танцовщицей своего времени, а вас произвели в этуали в 20-летнем возрасте. Сразу после этого открылись все двери?
— Это огромная удача — мне стали предлагать ведущие партии, приглашать в разные страны. Самое трудное, что от тебя на сцене каждый раз ждут подвига и нет права на ошибку. К сожалению, с годами становится все труднее поддерживать форму. Да и у публики отношение к танцу теперь не такое, как 20 лет назад. Наконец, приходит новое поколение артистов со своими идеями и проектами.
— Вам не было и 20, когда Юрий Григорович выбрал вас на роль князя Курбского в балете «Иван Грозный», который он ставил в Парижской опере.
— Это моя первая значительная партия, после нее в том же году я стал этуалью. Мне повезло работать с выдающимся мэтром. Бывают удивительные совпадения, похожие на предзнаменования. Так сложилось, что за три десятилетия до моего дебюта Юрий Григорович выбрал мою маму для партии Анастасии в том же «Иване Грозном». Для меня очень символично, что я шел по пути моих родителей
— Вы исполняли титульную партию в балете «Онегин». Каким вы представили этого героя на сцене?
— Я, конечно, прочел на французском пушкинского «Евгения Онегина», но мне было непросто его понять. В его характере я чувствовал жестокость и пресыщенность жизнью. Не понимал, как Татьяна могла полюбить человека, который нравственно ниже ее и вообще менее интересен. Поэтому я искал в характере Онегина симпатичные черты. Даже если он и совершает плохие поступки, Татьяна, выйдя замуж, продолжает его любить. Значит, в нем есть нечто привлекательное и трогательное. И я стремился к тому, чтобы эти черты нашли отражение в моей интерпретации. Тем не менее в пушкинской поэме для меня осталось много непостижимого.
— Вы часто выступали на сценах Мариинского и Большого театров, Парижской оперы с русскими танцовщицами. Недавно Мариинка показала онлайн «Жизель», в которой вы солировали вместе с Дианой Вишневой. Наши балерины танцуют иначе, чем французские?
— Их отличает исключительное чувство театра. Для них сцена — священное пространство, где они отдают себя целиком. Очень трогательный подход, который служит мне источником вдохновения. Что же касается мужчин, мне кажется, что русской школе в большей степени, чем французской, присуще атлетическое начало. Это, в частности, касается прыжков.
— Соперничают ли между собой этуали в Парижской опере?
— Я бы не стал говорить о соперничестве. Сегодня этуалей-мужчин осталось всего пять, тогда как женщин — девять или десять. Так что хороших ролей хватает всем.
— Ряды сильного пола заметно поредели? Грозит балетный матриархат?
— Нынешняя ситуация танцовщиков устраивает — есть возможность чаще выступать, больше выбор партнерш. Но это не будет долго продолжаться. Сейчас просто переходный период. Как и природа, искусство не терпит пустоты.
— Критики отмечают исключительное благородство вашего стиля, его элегантность. Что это для вас значит?
— Мне самому трудно судить. Возможно, имеются в виду внешние данные, позволяющие танцевать принцев, а также мой романтический темперамент, который выражается не столько в демонстрации техники, сколько в интроспекции.
— Вам ближе классический или современный балет?
— Скорее назвал бы себя неоклассическим танцовщиком и драматическим актером — в том смысле, что на сцене меня интересует театр, где я представляю свою историю.
— Есть ли сегодня дефицит новых имен в хореографии?
— Их не хватает для постановки новых драматических балетов. Это связано с разными причинами, в том числе, экономическими. Нет возможности ставить большие, дорогие, многолюдные балеты. Но публика любит именно их, и мне бы хотелось выступить в спектакле, который рассказывает какую-то историю и идет целый вечер. Такие балеты ставит Алексей Ратманский — я танцевал партию Эроса в его «Психее». С удовольствием исполнил бы роли в некоторых вещах Джерома Роббинса. Но практически все главные балетные партии я уже перетанцевал. Мне хотелось бы, чтобы хореографы ставили специально для меня.
— Ваши бывшие коллеги-этуали сегодня возглавляют балетные труппы в разных столицах. Лоран Илер — МАМТ, Манюэль Легри — Венский государственный балет. Каким вы представляете свое будущее, когда через несколько лет уйдете из Парижской оперы?
— Было бы замечательно поработать с большой труппой, чтобы реализовать проекты, передать новому поколению свое артистическое видение, а также сохранять контакты с любимым искусством. Это огромная честь и тяжелая ноша, она не каждому по плечу. Не знаю, есть ли у меня способности стать лидером. Пока мне таких предложений не делали.
Юрий Коваленко
