К вечеру в приемной районной поликлиники стихло. Только настенные часы теперь разрушали неожиданную тишину да большая синяя муха, жужжа, билась о плафон. Но вот она перелетела на стенгазету, нарисовавшись сбоку от заголовка "Мухи - источник заразы!" - и тут же присмирела, словно задумалась над тем, что бы это значило.
Маленькая седая старушка, не в силах больше молчать, искоса взглянула на сидевшего рядом мужчину. Тройной подбородок, слегка расставленные ноги, рюкзаком нависший над ними живот, "Вечерка". Он то и дело отрывался от чтения, смотрел на часы и при этом каждый раз так тяжело вздыхал, точно вот-вот попросит пропустить без очереди. Старушка тоже вздохнула: мол, вы, конечно, правы, очень долго, но и я тороплюсь не меньше, поэтому рассчитывать на меня не стоит.
На ней было черное платье из немодного материала; видимо, не раз перешивалось оно за последние двадцать лет. Ей было лет семьдесят, но она все еще подводила губы, припудривала морщины, перешивала платья давно минувшей молодости и от этого выглядела моложе - всего на шестьдесят пять с небольшим.
Вздохнув, так же украдкой она перевела взглял на девушку слева. Совсем молодая. Скорее всего недавно закончила школу. Сидела аккуратненько как за партой, коленки вместе. Одной рукой перелистывала страницы книги, другой, в местах особенно волнующих, теребила шелковую закладку, поднося ее к губам все по той же, школьной привычка грызть или жевать, когда приходится думать.
- Интересно? - спросила у девушки старушка.
- Очень! - вдохновенно ответила та.
- Симонов?
- Нет, Кафка!
- А-а! Тяжелая?
- Тяжелая! - так же вдохновенно ответила девушка, гордая тем, что уже в таком возрасте читает тяжелые книжки.
- Значит, не для меня, - искренне пожалела старуха. - Я, знаете ли, ослабла - тяжесть долго в руках держать не могу. Выпадает. Так что теперь все больше легонькие люблю. Вот Симонова, например. Читали?
Мужчина свернул газету и подмигнул девушке, кивнув головой в сторону старушки: бабка-то с приветом!
В это время из кабинета вышла пациентка, и медсестра позвала следующего.
- Да-а, умная нынче молодежь пошла! - сказала старушка, когда девушка вошла в кабинет. - Нам уж теперь не угнаться за ними. Павку читает, а глаза, как у мадонны Литты...
Она подождала немного, но мужчина не собирался поддерживать разговор. Он только сильней нахмурился да снова взглянул на часы, точно ее здесь вовсе и не было.
- Торопитесь?- участливо спросила его старушка.
- Му-гу, - тройной подбородок нехотя шевельнулся. Потом вдруг весь подобрался, оживился и дружелюбно заговорил: - Видите ли, меньшому сегодня пять лет стукнуло, а я вот тут сижу...
- Да что вы, целых пять?! - перебила его старушка. - Сколько же их у вас?
- Четверо! - не без гордости ответил подбородок и еще сильнее подобрался, став ненадолго двойным.
- Неужто четверо?! Так это же настоящее счастье. Только, знаете... Простите, как ваше имя-отчество?
- Федор Иванович.
- Очень приятно. Просто по-царски звучит. Олимпиада Вениаминовна...
"Ну точно, чокнутая, - подумал мужчина, и подбородок его снова отвис. - Разве такая пропустит?"
- Так вот, дорогой Федор Иванович, - продолжала Олимпиада Вениаминовна, - мой вам совет. Когда ваши дети подрастут, ни за что не отдавайте их в институты, пока они хоть чуть-чуть жизни не узнают. Эта мода нехорошая. Так только глупые родители делают.
- Какие?! - возмутился Федор Иванович. - Не вижу ничего плохого, - резко сказал он, - в том, что мой сын сразу после школы поступил в институт.
Испуганная яростью своего собеседника, старушка съежилась и уже что-то хотела сказать, но в это время в приемную вошел молодой человек:
- Простите, кто последний в двадцатый?
- Я, я последняя, - опередила мужчину старушка. - Сначала был вот этот мужчина, - она виновато улыбнулась, - но я филантроп и поэтому пропускаю его вперед.
- Спасибо! - примирительно пробормотал Федор Иванович и в который раз взглянул на часы. - Может, успею ещё... В общем, премного благодарен.
- Пустяки. - Тон у Олимпиады Вениаминовны был такой, словно она всю жизнь пропускала вперед себя. - Мне торопиться некуда, да и с врачом о многом поговорить надо... Кстати, на чем мы с вами, Федор Иоанович, остановились? Ах да, вспомнила. Вы чем больны, если не секрет?
- Я инвалид войны, - сдержанно ответил Федор Иванович.
- Инвалид войны! - с радостью воскликнула вдруг Олимпиада Вениаминовна. - Очень, очень приятно!
- В этом нет и не может быть ничего приятного! - побагровел Федор Иванович. - По-моему, вы не совсем отдаете себе отчет в том, что говорите.
- Ой, только не сердитесь, пожалуйста, - чуть не заплакала от обиды на себя Олимпиада Вениаминовна, - просто я тоже. Вот, можете потрогать, - она наклонила голову и прикоснулась рукой к раненому месту, - след от осколка остался.
Но мужчина уже ее не слушал, потому что медсестра, назвав его по имени-отчеству, пригласила к врачу. "И кого только в нашей районке нет! Завтра же надо будет поговорить о переводе всей семьей в закрытую поликлинику", - подумал он и хлопнул дверью, оставив Олимпиаду Вениаминовну в растерянности с рукой за виском.
- Вот так, молодой человек, бывает. - Она отдернула руку от виска и смахнула мизинцем слезу с маленького, затянувшегося шрама под щекой. - Война, война... Она до сих пор не дает людям покоя. - Старушка нашла в сумочке платок. - Мужа на фронте убили, я в больницу попала, ребенок на чужих руках умер. Заболел. Извиниться бы надо перед этим человеком. Ах ты, несуразность какая! Сколько вам лет?
- Двадцать два.
- Двадцать два... Такой молодой - к врачу? Витька был бы уже старше вас. - Она положила платок обратно и защелкнула сумочку. - Вы идите сейчас. Я вообще не пойду. Поздно уже, да и потом мне не обязательно...
Михаил Задорнов
