Ставший «певцом года» Евгений Никитин уверен, что оперному жанру необходим нафталин. Он пишет рок-музыку, рисует картины и считает, что дело исполнителей — петь красиво, а что при этом творится на сцене — не их компетенция. Об этом знаменитый бас-баритон из Мариинского театра рассказал «Известиям» во время фестиваля «Звезды белых ночей».
— Как проходит первый после карантина музыкальный форум?
— Несмотря ни на что, он открылся. Действительно, в таких условиях работать непривычно, расписание выступлений делается на ходу. Репетировать нельзя, так как лишний раз собираться не рекомендуется. Публика сидит в масках, порознь, в зале человек двести — ощущение, что он пустой. Но зато домашняя атмосфера, можно приступить к работе, а это крайне важно для артистов, особенно балетных, с каждым днем теряющих форму. И, конечно же, возможность для публики наконец-то услышать живой звук. Люди устали, сегодня им нужна подобная точка опоры.
— После первых концертов критики назвали настоящими героями плеяду мариинских баритонов, отметив и ваше участие. Вы продолжите выступления?
— Разумеется. Фестиваль еще идет, на 24 июля анонсирован «Летучий голландец» с моим участием. Что будет дальше, пока не знаю.
— Ведущие оперные театры мира закрылись, скорее всего, до конца года. Ваши зарубежные гастроли и проекты отменены?
— Зарубежные театры — Метрополитен, Парижская и Гамбургская оперы — закрыты, насколько я знаю, минимум до 2021 года. В творческом и финансовом смысле сезон полностью провальный. Пришлось отказаться от многих личных планов. Сижу, жду пока всё войдет в привычное русло, хотя меня не покидает ощущение, что это произойдет нескоро. Для себя я уже обозначил 2021-й год, как начало нормальной стабильной занятости.
— Худрук «Геликон-оперы» Дмитрий Бертман утверждает, что в нынешние времена происходит убийство оперы и балета. У вас какой прогноз на их будущее?
— Думаю, Дмитрий Бертман несколько преувеличивает. Рано или поздно всё откроется, люди вернутся к работе, конечно, с некоторой потерей формы, но она быстро набирается при нормальной нагрузке.
— Что значит для вас премия Casta Diva, которую вы недавно получили как «певец года»?
— К наградам я отношусь мегаспокойно. Они никогда для меня не были самоцелью. Хотя и очень рад, что решили отметить мои 25 лет на арене в этом году — прекрасный подарок на юбилей. Награждение намечалось на октябрь, но все может отмениться. Мы ничего не знаем, поэтому сидим тихо и не обольщаемся раньше времени.
— Вас называют главным вагнерианцем России, то есть лучшим исполнителем опер немецкого композитора. С чем связана ваша любовь к нему?
— Насчет главного не знаю. Для меня это не любовь к композитору, которого иногда просто ненавижу. Это сложившийся сам по себе творческий путь. Я пришел в театр как раз во время начала вагнеровских постановок и со старта оказался вовлечен в этот процесс. А Вагнер такой композитор, который не терпит распыления по другим жанрам. Поэтому пришлось в него включиться и работать. Он вовсе не был моим. Помните, как в фильме ДМБ: «Не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя». Так что скорее Вагнер меня выбрал, а не я его. Просто я оказался в нужное время в нужном месте — или в не нужное… Я для себя еще этот вопрос не закрыл, хотя и менять что-то поздновато.
— Куда заведут бесконечные споры вокруг так называемой режиссерской оперы, в которой постановщик диктует свои правила игры, переносит действие в наше время и вообще ставит, как хочет?
— Режиссерская опера, к сожалению, бессмертна, как бессмертен театральный эксперимент. Театр не может находиться в точке, в которой начался 300 лет назад. Он должен куда-то идти, это бесспорно. Но в таком бесконечном поиске из 10 спектаклей хорошо выходит один — и это нормально. Остальные девять, неполучившиеся, как раз и создают условия, для того чтобы называть поиск режоперой. Относиться к этому надо проще, как к обыкновенной игре. Люди ходят в театр общаться, пить шампанское, знакомиться, обсуждать, проводить время и в последнюю очередь смотреть спектакль. А отсматривать — дело критиков, им за это деньги платят.
— Многие певцы терпеть не могут режиссерские новации, но помалкивают. Боятся попасть в черный список?
— У тебя контракт, в нем пункт — «исполнять беспрекословно все режиссерские задачи». Контракт подписан — и вперед. Это не тема для обсуждения. Твое дело петь красиво, а что на тебя наденут и что будет твориться вокруг — сфера не твоей компетенции. За это отвечают другие люди
— Для известного канадского режиссера Роберта Карсена опера — самый сексуальный вид искусства. Вы с ним согласны?
— Не слышал такого от Карсена и не задумывался об этом. Разве что любая опера, будь то Вагнер, Верди, Прокофьев или еще кто-то, — всегда о любви. Поэтому режиссеру с фантазией много места для маневра. Некоторых слишком заносит на поворотах, но в конце концов напишите на афише 18+ и делайте, что хотите. Открывайте глубины своей души широким массам, если, конечно, не боитесь показать, кто вы есть на самом деле.
— Эпатаж с «клубничкой» на западных сценах по-прежнему востребован или интерес к нему идет на убыль?
— В немецких театрах это зачастую неотъемлемая часть шоу. Такое впечатление, что они боятся не продать билеты, если не покажут чей-то член. Впрочем, это их дела. Соединенные Штаты, например, — страна пуританская, и там ничего такого на сцену не выпустят. Это скорее некий тренд, мода. Во время сексуальной революции театр формировал определенный вкус у публики. Ведь вы согласны, что театр формирует вкус, а не показывает то, что публике хочется? Он сначала его формирует, потом продает. Это как сбыть пачку сигарет, сделать человека никотинозависимым, а потом продавать ему сигареты постоянно. Пока не изобретут что-нибудь еще, «клубничка» из театра никуда не денется.
— Но ведь и оперный нафталин надоедает?
— Вот вы пришли специально послушать Анну Нетребко или Брина Терфеля. Какая вам разница, что на них надето? «Нафталиновая» опера необходима, она нужна тем, кто пришел послушать любимого певца, певицу, композитора или дирижера. Таким образом спектакль становится просто красивым фоном. Между прочим, исторический костюм пошить стоит бешеных денег. Режопера — это как раз следствие их отсутствия.
— Французские критики давно признали «голливудизацию» оперы, ее превращение в шоу. Разве это обязательно плохо? Публика жаждет зрелищ.
— Оперный театр существует в консервативной эстетике. Люди, которые туда ходят, тоже. В конце концов, в Америке есть бродвейский мюзикл, хочешь шоу — иди туда. Лично я против смешения жанров. Попытка такой популяризации оперы приведет к размыванию эстетических границ у подрастающего поколения, которое потом не сможет отличить каракуль от цигейки. Но деньги, прибыль, заполняемость важнее, а молодое поколение никого не заботит.
— Как вы относитесь к оперным онлайн-трансляциям?
— Онлайн-трансляция — это мастурбация. Звук должен быть живой, и театр должен начинаться с вешалки, продолжаться буфетом и заканчиваться чувством духовного удовлетворения.
— «Лучшая музыка — тишина» — такую мантру повторяют сегодня некоторые музыканты и певцы. Это снобизм?
— Чистой воды, из серии «как я устал, как мне все надоело, может, купить новую одежду?». Музыканты, кроме как музыкой, ничем заниматься больше не способны, в силу того что у них руки растут из другого места. Поэтому они музыку любят, жить без нее не могут, а напустить на себя форсу типа «я все деньги уже заработал» — это дешевый низкопробный понт. Такой детской болезнью страдают многие.
— Музыке с древнейших времен приписывают удивительные свойства — вплоть до нравственного улучшения человека. Вы в это верите?
— Не знаю, по-моему, музыкальная карьера, как любая другая, и нравственность — вещи несовместимые. Поэтому лучше не будем об этом говорить.
— У вас остается запасной аэродром: вы известный рокер, который в свое время создал группу «Абсолютное дерьмо». Рок-музыка может прокормить?
— На Западе всё уже давно написано, а у нас царит попса. То, что мы называем русским роком, по сути, является бардовской песней. На том, что делали мы, можно было бы заработать году в 1968-м, и не у нас, а где-нибудь в Штатах. Я пишу свою музыку, но исключительно для себя и узкого круга друзей, которым она нравится. Выходить в коммерческое поле — значит отдать себя на съедение продюсеру, который тебя переварит и выдаст продукт. Нетрудно догадаться, что это будет продукт жизнедеятельности его кишечника. Поэтому я лучше оставлю свою музыку при себе.
— Вы занимаетесь живописью. Как прошла благотворительная выставка ваших картин в Петербурге для «ЛенЗдравКлоун» — сообщества больничных клоунов, которые помогают детям в страшные моменты жизни?
— Выставка прошла с размахом, напродавали картин, помогли организации. Ребята делают нужное дело. В марте сорвалась выставка в галерее «Свиное рыло», опять-таки из-за эпидемии. Должна была быть серьезная тусовка. Сейчас буду работать над попыткой номер два. Рисование для меня не больше чем хобби. Оно просто расслабляет, своего рода медитация, да и просто заняться чем-то отвлеченным иногда надо.
— В конце года вы снова выйдете на сцену Мариинки в роли моцартовского Дон Жуана, которая а вашем репертуаре уже около двух десятилетий. Чем ваш герой отличается от сотен других оперных соблазнителей?
— Абсолютно ничем. Моцарт — это стиль. Музыку Моцарта сделали наукой, как и музыку Верди. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Поэтому мой герой отличается только моим тембром и внешностью
Юрий Коваленко
