Стены этого дома на Каляевке по-прежнему скрывают тайны дьявольски переплетенных судеб жертв и исполнителей террора, живших по соседству или в одной коммуналке.
Сталинские репрессии прошлись катком по жильцам дома на Каляевской. По свидетельству старожилов дома, практически каждую ночь во двор заезжали «черные воронки», увозя с собой очередную порцию жертв. На этажах дежурили люди в «штатском», а жильцы, приготовившие чемоданчики на случай ареста, со страхом вслушивались в шум на лестничной площадке, вздрагивая от шагов за дверью или хлопка лифта. По сводным спискам, составленным на основе данных общества «Мемориал» и Сахаровского центра, за годы сталинских репрессий были арестованы более 80 человек, девяносто процентов из которых были расстреляны.
Но сегодня со всей очевидностью можно утверждать, что таких жертв было еще больше. Обвинения не отличались разнообразием: «вредительство», «шпионаж», «контрреволюционная деятельность» и т.п. Большая часть приговоров выносилась Военной коллегией Верховного суда.
По данным правозащитных организаций и свидетельствам жильцов, самый ранний арест относится к 1933 году, самый поздний — к 1951-му. Наиболее страшными в истории дома были 1937—1938 годы, унесшие в братскую могилу Бутовского полигона примерно две трети арестованных жителей. Ни один подъезд дома не избежал кровавых чисток НКВД. Из опубликованных списков видно, что иногда арестовывали почти целыми подъездами и коммунальными квартирами1.
Вспоминает Наталья Темчина (Торонто): «Мой отец, Абрам Самуилович Мендельсон, на свою зарплату скопил деньги на кооператив на Каляевской. Отца арестовали 11 февраля 1938 года, в половине двенадцатого ночи, у нас в это время еще были гости. Мне тогда было 6 лет. Я проснулась оттого, что мама громко рыдала. Помню, как вошли какие-то двое и стали рыться в шкафу, но ничего, разумеется, не нашли. Перед тем, как его увели, отец подошел к моей кроватке, поцеловал меня и сказал: «Я скоро приду».
Это «скоро» продлилось 18 лет. Отца отправили в мордовские лагеря, в Потьму. Оттуда он нам писал письма, мне запомнилось, что он просил прислать ему чеснок. Он вышел в 47-м году, однако на свободе пробыл недолго, всего пару лет. Работая инженером на заводе в Подмосковье, он разговорился с пленными немцами, так как хорошо знал немецкий, и кто-то на него донес. В результате отца посадили второй раз, вышел он только в 1956 году, после XX съезда. В 1956 году я сделала запрос в архив КГБ, чтобы мне показали его дело. Мне его принесли, там было всего две страницы. Я так и не поняла, за что же сидел мой отец»2.
Невольным свидетелем одного из арестов оказалась Лилиана Лунгина, жившая в то время в квартире 215: «…На рассвете я, погруженная в себя, шла по двору. И вдруг увидела, что навстречу, как-то чуть покачиваясь, приближается папин приятель в сопровождении двух незнакомых мужчин в штатском, которые ведут его под руки. Я к нему кинулась, говорю: «Куда это вы в такое время?» — а те мне: «Проходите, проходите!» И в эту секунду я поняла, что его арестовывают. И действительно: оглянулась, увидела, что его заталкивают в такой грузовик с брезентовым кузовом. Представляете себе, девочка в 16 лет видит такую сцену, как знакомого человека запихивают в машину, не дают сказать слова… Обо всем этом, конечно, полезно напомнить тем, кто забыл, и рассказать тем, кто не знает»3.
В квартиры, очищенные от «врагов народа», вселялись сотрудники НКВД или люди, служившие в этой системе, как, например, мой дед Сергей Александрович Белановский, специалист по строительству каналов.
Рассказывает мой отец, Александр Белановский: «Мой отец был инженером Гидропроекта. Летом 1939 года мы получили ордер на квартиру в доме на Каляевской, который был подписан самим Берией (впоследствии его подпись не раз спасала нас от уплотнения жилплощади). Нам выдали смотровой ордер и сказали: «Поезжайте, посмотрите квартиру».
Помню тот день, как будто это было вчера. Мы приехали на Каляевскую, 5, отыскали подъезд, поднялись на второй этаж. Долго жали кнопку звонка. Наконец дверь нам открыла какая-то женщина, в глазах которой стоял смертельный страх. Из-за ее спины выглядывали головы несовершеннолетних детей. Мой отец начал было говорить: «Мы приехали посмотреть квартиру», но тут же, осекшись, пробормотал: «Извините, мы не туда попали». Через несколько дней, когда мы переехали на новое место, в квартире уже никого и ничего не было, даже мебели. Все комнаты были опечатаны, и в нашем присутствии чекисты срывали печати».
Однако есть свидетельства и о том, что в квартиры, в которых еще оставались жить семьи арестованных, подселяли семьи других «врагов народа». Именно так сложилась судьба Интерны Ярцевой, дочери высокопоставленного чекиста Виктора Ярцева, расстрелянного в 1940 году. «Весной 1940 года нас перевезли в сопровождении энкавэдэшников на Каляевскую, где мы прожили 24 года. В квартире жила семья недавно арестованного (И.С. Рабинков, помначальника по транспорту на строительстве киностудии Комитета по делам кинематографии на момент ареста. — Д. Б.): жена Ася Михайловна и два сына — Володя и Борис. Она долго жила с мужем в Германии, он работал во Внешторге, был большим специалистом. В 1936 году вернулись в Союз, купили эту квартиру. Отношения двух наших мам никогда не были близкими, все было сдержанно и вежливо. Но от Бориса я как-то услышала: ваш отец — чекист и получил по делам, а вот его отец ни в чем не виноват. И отношение к нам было соответственным. А вот теперь, по прошествии 70 лет, при опубликовании данных обнаружилось, что наши отцы находились в ОДНОМ расстрельном списке, подписанном Сталиным, и расстреляны почти одновременно! Вот это настоящая ирония судьбы»4.
Кем же были люди, уничтоженные органами госбезопасности? Прежде всего это были сотрудники Наркомата иностранных дел и внешней торговли. Поскольку большая часть этих людей работала за границей, чекистам не составляло никакого труда фабриковать дела по обвинению в шпионаже и связях с иностранными разведками. Помимо работников ведомств, связанных с заграницей, в мясорубку НКВД попадали высокопоставленные командиры Красной армии, работники ИНО НКВД, ответственные чиновники различных ведомств, а также рядовые сотрудники разных организаций, включая простых рабочих, числящихся в системе НКИД.
Рассказывает Виктор Левин: «Мои родители с 1927 по 1932 год работали в Финляндии. Отец уехал в Москву, а мы с матерью остались в Гельсингфорсе в ожидании, когда можно будет въехать в квартиру на Каляевской. В годы сталинских репрессий в одном только отделе, где работал мой отец, было арестовано семь начальников. От посадки отца спасло то, что у него не было высшего образования и он не был членом партии. Но его все время понижали по службе.
В моем подъезде были арестованы несколько человек, включая моего друга Юрия Нуллера. В 13-м и 21-м подъездах были арестованы трое братьев Штерн. В квартире № 50, в 4-м подъезде, был арестован друг моего отца Яков Магалиф, атташе полномочного представителя СССР в Германии»5.
О Якове Мареевиче Магалифе стоит рассказать особо. Уроженец Ельца, выходец из купеческой семьи, он проявил выдающиеся способности к финансам. В 1919 году, после налёта и погромов атамана Мамонтова, уехал в Москву и стал работать в Российском телеграфном агентстве. Сохранилось свидетельство, записанное К. Паустовским, о том, как в 1920 году у писателя Пришвина, земляка Якова Магалифа, ехавшего из Ельца в Москву, на какой-то узловой станции возле Орла матросы отобрали тюки с архивом писателя. Неизвестно, чем бы кончилась эта история для Пришвина, если бы в этом месте случайно не оказался Магалиф, потребовавший вернуть вещи Пришвину. Его имя подействовало на матросню столь магически, что они немедленно возвратили багаж6.
Благодаря выдающимся способностям Магалиф стал быстро продвигаться по службе и уже в 1921 году был приглашен на работу в НКИД. С 1926 года уехал на работу в Берлин на должность управляющего делами и главного бухгалтера советского посольства в ранге атташе. Яков Магалиф был хорошо знаком, а иногда и дружил со многими известными людьми: партийными деятелями, людьми искусства, военными, учеными. Будучи дипломатом, он, возможно, выполнял какие-то поручения советской разведки. Яков Магалиф был арестован 1 апреля 1937 года, проходил по делу «Москва-Центр» — одном из звеньев в цепи подготовки дела Тухачевского. Погиб в заключении 17 октября 1938 года. Семья Магалифа была сослана в уральский город Акбулак.
По стечению обстоятельств, следствие по делу Якова Магалифа проводил капитан госбезопасности Виктор Ярцев. Через три года он сам будет приговорен к смерти той же Военной коллегией Верховного суда, а его семья будет переселена в дом на Каляевской7.
Прослушка
Существуют свидетельства, что дом прослушивался и просматривался сотрудниками госбезопасности. В каждом подъезде сидели лифтерши, доносившие «куда надо» о том, что происходит в их подъезде. По свидетельству Н. Темчиной, арестованному соседу по подъезду на допросе предъявили магнитофонную пленку с записью его антисоветских высказываний.
Об этом же свидетельствует Лилиана Лунгина: «Весной сорок шестого года я попробовала вернуться к себе на Каляевку и зажить самостоятельно. Как-то раз пришла домой из библиотеки и не успела поставить чайник — в дверь позвонили. Человек лет тридцати, мне не знакомый. По невыразительности лица я мгновенно догадалась: гэбэшник. Пригласила войти, он бегло осмотрел комнату, мои книжки, подошел к окну, потом попросил разрешения сесть. Очень воспитанный, очень вежливый молодой человек. И сказал:
— Вот что. Нам на месяц нужна твоя комната.
Я не поверила своим ушам.
— То есть как это? Это невозможно. Я не могу без моих книг, я пишу диссертацию, мне негде больше жить.
— Мы тебе снимем номер в гостинице.
Я сопротивлялась. Почему именно я, я не могу, мне необходимы мои книги… Но он жестко дал понять, что спорить бесполезно. Правда, сказал, что, когда мне понадобятся книги, я смогу за ними зайти, только надо предварительно позвонить. И дал мне 24 часа на сборы.
Через несколько дней я позвонила под предлогом, что надо взять книги. Женский голос, холодный, бесцветный, ответил: можешь прийти через час. Я пришла. В моей комнате меня встретили две девицы — строго одетые, коротко стриженные, в туфлях на низком каблуке, а саму комнату я не узнала.
Вся мебель сдвинута к одной стене, книги сложены стопками в углу, на столе — нечто массивное и бесформенное, прикрытое простыней. Угадать, что это за предмет, было невозможно. Вероятно, подслушивающий аппарат. В те времена техника не позволяла следить на расстоянии за кем угодно откуда угодно. Я взяла книгу и ушла. И, разумеется, никогда не узнала, за кем они охотились»8.
Ленин—Сталин на помойке
Летом 1941 года большинство жильцов дома были отправлены в эвакуацию. В доме перестал подаваться газ, было отключено отопление, а в страшные морозы 1941—1942 гг. стали лопаться трубы и канализация.
Одним из самых страшных воспоминаний о войне был день 17 октября, когда немцы стояли у ворот Москвы.
Вспоминает Александр Белановский, которому в том году было 14 лет: «Под нашим окном на втором этаже висел какой-то лозунг или транспарант. Так вот, мои родители рассудили, что если немцы войдут в Москву, то непременно начнут палить по этому лозунгу, а значит, попадут и в наши окна. Ночью, когда никто не видел, я высунулся из окна, втащил этот транспарант в квартиру и спрятал в подвале. Однако это было еще не все.
У нас, как, собственно, у большинства других жильцов, стояли сочинения Ленина—Сталина. За хранение таких книг немцы нас могли расстрелять. И мы решили уничтожить эти книги — рвать страницы и спускать в унитаз. Но это занятие оказалось настолько муторным, что мы, в конце концов, бросили это дело. Под покровом ночи я вышел на улицу с еще не уничтоженными томами и, убедившись, что никого нет, пошел на помойку. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что вся помойка была завалена этими сочинениями!»
Дмитрий Белановский
