О школе у меня остались не самые лучшие воспоминания, даже несмотря на то, что я, в общем-то, любил учиться, да и с учителями у меня были в большинстве своем неплохие отношения.
Виной всему — мои постоянные конфликты с одноклассниками. Во многом, наверное, виноват я, но речь, пожалуй, сейчас не об этом.
Здесь речь идет во многом о материальном достатке, на бедность моя семья пожаловаться не могла. Богатыми мы тоже не были, но у меня было все то, что было у моих одноклассников, по крайней мере, не хуже, чем у других.
Почитайте этот материал и вспомните свои школьные годы!
Дмитрий Меньшиков, редактор сайта "1001.ru".
В первый класс меня приняли, но от экзамена осталось ощущение провала: всех девочек привели в носках или гольфах, а меня — в позорных белых колготках.
Когда я была ребёнком, все товары, услуги и прочие сущности делились на две категории: вещи и недовещи. Вещей было очень мало, в погоне за вещью приходилось преодолевать массу препятствий, поэтому добыча самой незначительной вещи была праздником. Изменить жизнь глобально было нереально, но мелкие радости случались: можно было, например, ценой неимоверных усилий вместо обычного школьного фартука пошить дочери-первокласснице в ателье «Дашенька» не простой, а плиссированный. А ещё можно было попытаться вместо районной школы, которая считалась невещь-что, поступить во французскую, которая слыла сокровещью.
В спецшколы без боя принимали только детей из микрорайона или из престижных семей, для прочих был строгий конкурсный отбор. В частности, непрестижный ребёнок обязан был чётко выговаривать все звуки, а престижный мог шепелявить сколько вздумается.
Летом перед первым классом я каждый день ходила к логопеду избавляться от увулярной «р»: во французскую школу без этого не брали. Мне запомнилось, что этот логопед принимал на Красной площади и добирались мы туда на дачной электричке, причём в этой электричке все шепелявили, потому что тоже ехали к логопеду на Красную площадь. Когда дачный сезон завершился, логопед с Красной площади стала приезжать к нам на дом верхом на Царь-пушке. Заниматься со мной частно она согласилась в обмен на какую-нибудь вещь, поэтому мой папа стал учить её дочь решать квадратные уравнения: других ценных вещей в доме не оказалось — родители были научными сотрудниками.
В конце августа я держала экзамен в первый класс. Меня там спрашивали, что тяжелее: килограмм ваты или килограмм кирпича? И какой первый месяц следующего времени года? Подозреваю, что на таких экзаменах до сих пор задают подобные вопросы. Про увулярную «р» там не спрашивали, зато учительница французского языка потом долго со мной возилась, чтобы поставить её обратно, потому что во французском языке «р» именно такая.
В первый класс меня приняли, но от экзамена осталось ощущение провала: всех девочек привели в носках или гольфах, а меня — в позорных белых колготках.
Со временем я поняла, как справляться с лишними вещами. Если тебя, допустим, привели в рейтузах, а всех нормальных девочек — в колготках, рейтузы надо было незаметно снять по дороге в школу, спрятать в портфель, а на обратном пути быстро напялить в лифте, будто ты с этими рейтузами весь день не расставалась.
Мои мама с папой тем временем осваивались с ролью родителей первоклассницы. На первом собрании им велели купить шариковую ручку, не простую, а венгерскую, и добыть перфокарты, не абы какие, а голубые, или хотя бы розовые. Экипировка школьника была полна условностей, которые непосвящённому объяснить невозможно. Ленты ранца, белые банты и поля тетрадок в глянцевых обложках должны были быть определённой ширины. Для уроков труда подходил только конструктор «Школьник» в коробке тёмно-жёлтого цвета, комплектация которого не менялась десятилетиями. Импортная канцелярская принадлежность была музейной редкостью.
В последней четверти первого класса моя двоюродная бабушка съездила на экскурсию в Венгрию и привезла нам с сестрой в подарок ластики. Сестре достался каплевидный фосфорный с ведьмочкой на метле — он светился в темноте. А мне — розовый параллелепипед с округлёнными краями, белой ромбоидной сердцевинкой и запахом малины. На его белой глянцевой обёртке изображена была девушка с длинными распущенными волосами. Мальчик, с которым я дружила, попросил дать ему эту обёртку. Я медленно, миллиметр за миллиметром, стянула глянцевую девушку с ластика. Одноклассники, ревниво наблюдавшие за этой сценой, убеждали меня не совершать роковой ошибки. По их мнению, обёртка тоже была полноценной вещью, поэтому выходило, что я не отдаю невещь-что, а расстаюсь с сокровещью.
А что можно считать вещью сегодня? Каждый раз задаюсь этим вопросом, когда перебираю игрушки старшего на предмет их интереса для среднего или игрушки среднего — для младшей. В нашем детстве, например, конструкторы были универсальны. Из однотипных многофункциональных деталей можно было соорудить любую задумку: от подводной лодки до космического корабля. Сейчас конструкторы собираются строго по инструкции, и все они узко специализированы: набор для построения монстра определённой модели или для сооружения группы котов с мобильными телефонами. Каждая деталь этого ансамбля невосполнима. Потеряв антенну мобильного телефона второго кота слева, обрекаешь на неполноту и забвение целую группу котов. По замыслу, каждый такой набор, несмотря на свою массивность, одноразовый. Цена одного конструктора — примерно полчаса моего рабочего времени. А я трачу бесконечное время на то, чтобы поддержать комплектность конструкторов, но иначе поступить не могу — ведь в моём собственном детстве ластик и обёртка от ластика были двумя разными полноценными вещами.
Источник: family.booknik.ru
