Виктор Ерофеев: «С Женей нас свела судьба»

Его книги на Западе идут на ура, хотя пишет он прежде всего для России и о России. Но завоевать российского читателя г-ну Ерофееву оказалось нелегко. Сначала 10 лет не печатали, затем прозвали конъюнктурщиком, а мировой бестселлер «Русская красавица» и того хлеще — порнографической литературой. Сам же писатель признается, что его произведения лучше всего читают люди незакомплексованные. Те же, кто переполнен комплексами, видят в них бесконечные обиды.

— Виктор, в 80-е и 90-е вы были одним из самых продаваемых советских писателей на Западе, вас даже называли конъюнктурщиком. Как сейчас у вас с продажами? Запад вас любит, читает?

— Сейчас еще больше читают. Объем продаж возрос. В начале 90-х мировым бестселлером стала «Русская красавица», а сейчас очень хорошо продается «Хороший Сталин». Мои книги идут на ура в Германии, Польше, Голландии, Венгрии, Румынии, во Франции и Италии. В России тоже все хорошо.

— Что нужно сделать, чтобы стать успешным российским писателем?

— Хорошо писать и не думать о публике. Писатель, как медиум, должен быть выразителем чего-то.

— Вот Оксану Робски писательницей не считают, однако ее книги прочитали даже те, кто ее ругал…

— Поваренная книга еще более популярна, но она не является писательской книгой. Есть писатели, а есть люди, которые пишут об интересных темах. Творчество последних находится на грани журналистики и беллетристики.

— А Робски вы читали?

— Зачем? Я и так знаю, что происходит на Рублевке, с детства жил в Барвихе. Я читаю великих писателей, только они заряжают меня энергией. Вот сейчас перечитываю «Войну и мир» Толстого. Но я против любых запретов. Запрет как раз и порождает гораздо больший интерес к этому. Пусть будет все.

— Кого из современников вы считаете настоящими писателями?

— Это Владимир Сорокин, Людмила Улицкая, Татьяна Толстая, Эдвард Радзинский, Виктор Пелевин… У нас сейчас много пишут, но сказать, чтобы кто-то из молодых создал собственный мир, я не могу. Самый молодой из «настоящих» — до сих пор Пелевин. А ему уже за 40. Это, конечно, беспокоит. В России не было такого перерыва. В каждом десятилетии возникали 2—4 ярких писателя.

— До 1989 года вашу прозу в России не печатали. У вас нет обиды на Родину?

— Десять лет не печататься — это огромное испытание. Не все бы, наверное, выдержали, но я смог. И это меня укрепило. А не печатали меня из-за того, что мы вместе с товарищами в 1979 году сделали подпольный альманах «Метрополь», который своим острием был направлен против советской подцензурной литературы. Родина для меня — это мой язык, моя семья, мои друзья, а не то историческое государство, которое у нас до сих пор далеко не совершенно.

— В чем вы нашли лекарство от депрессии?

— В том, что писал, работал. Я был молод и относился к этому как к ненастоящей жизни. Думал, что настоящая жизнь — это друзья, моя работа, сын… Но я вообще не склонен к депрессиям. Депрессии возникают у людей, у которых нет энергетического наполнения.

— Лет пять назад в кино и литературе начали искать героя нашего времени. Кто он в представлении писателя Виктора Ерофеева?

— Один герой — это слишком мало для такой страны, как Россия. Я бы сделал несколько. Это и бизнесмен, и фермер, и водитель автобуса, и, безусловно, женщина… Для меня герой нашего времени — это тот, кто имеет ясное представление, что такое реальная жизнь, тот, у кого нет тумана в голове, будто его обокрали…

Работающий человек способен сам создать себе счастье. А у нас до сих пор слишком много жалуются на жизнь.

— После публикации «Русской красавицы» часто говорили, что Ерофеев продался Западу. Как вы на такое реагировали?

— Писали чудовищные вещи, и от этого можно было сойти с ума. Писали, что я продался Западу и что это порнографическое произведение. А рабочие типографии из Владимира отказались печатать мою книгу. Они приехали в Москву и заявили, что такую гадость печатать не будут. Такая народная цензура… Я с ними шесть часов беседовал. Закончилось все полюбовно. «Мы напечатаем вашу книгу, но только вы каждому подпишите экземпляр», — сказали бунтовщики. (Смеется.) Я тогда с ужасом на все это реагировал. Мне казалось, что этот мрак никогда не кончится. Меня спасло лишь то, что «Русскую красавицу» стали печатать на Западе, где никто и не подумал, что она порнографическая. В Голландии «Красавица» стала бестселлером. Меня возили, как слона, показывали публике, и я подписывал экземпляры. Как-то стою, подписываю, ко мне подходит девушка лет 20 и говорит: «Г-н Ерофеев, я прочитала вашу книжку, она мне очень понравилась. Но у меня есть к вам один вопрос: а почему в этой книге нет секса?» И тогда я понял, что существует огромная разница в культуре и воспитании! До сих пор одни говорят обо мне как о классике, а другие как о чудовище. Даже удивительно, что мне не нашли нишу, все время болтаюсь в подвешенном состоянии.

— Повествование в «Русской красавице» вы ведете от лица женщины. Значит ли это, что в женской психологии вы дока?

— Над «Русской красавицей» я мучился. Написал полкниги и выбросил. Понял, что в рассуждениях героини есть какая-то фальшь. А потом в середине книги появилось несколько строчек, и они как музыка заиграли. Мне помогло не знание женской психологии, а интонация. Я однажды ее услышал, и героиня сама за меня все рассказала. На пресс-конференции в Доме журналиста одна журналистка сказала: «Эту книгу не мог написать мужчина». И это был для меня самый большой комплимент. А потом она сделала паузу и продолжила: «Но такую книгу не могла написать и женщина». (Смеется.)

— Как-то вы сказали, что дружите чаще с женщинами, а мужчины — скучны и одномерны. А о себе вы как думаете?

— Художник выпадает из этого ряда. Он по своей душе совмещает в себе и мужчину, и женщину. В художественных натурах вообще есть какая-то женственность. Не в плане жестов и манер, а в плане пластики и многомерности.

— А кто ваши подруги? Какой нужно быть, чтобы стать интересной для Виктора Ерофеева?

— Мне интересны самостоятельные, обаятельные и неглупые женщины. Глупая женщина — это неадекватная женщина, которая ведет себя так, как будто мир устроен по ее схемам, а на самом деле все происходит совершенно по-другому. И вот тогда начинаешь скучать… С Ирой Хакамадой у меня хорошие отношения, с художником Татьяной Нестеренко, с Беллой Ахмадулиной. Эти женщины мне интересны по своему рисунку. Их жизненные стремления и всевозможные ходы для меня привлекательны.

— Вы родились в семье посла, и это могло вам привить высокомерное отношение к «простым» людям. Однако ничего подобного не наблюдается…

— Родители меня замечательно воспитывали, но они никогда не говорили: «Относись хорошо к простым людям…» Так называемым сложным людям, которые занимают в обществе высокие позиции, постоянно приходится идти на какие-то компромиссы. Возникают ложные ходы в жизни, человек начинает играть определенную социальную роль. Вот он играет эту роль, играет, уже маски появляются, он уже вынужден скрываться за тонированными стеклами шикарных автомобилей, он не свободен в высказываниях, потому что работает в прокуратуре или банке… А мне всегда нравились люди с воображением. Когда у «простого» человека есть воображение — это сильно. Быть высокомерным в России — это значит быть обреченным.

Богатый и высокого происхождения француз может высказываться достаточно высокомерно, а у нас этого не потерпят. Русского человека вообще раздражает высокомерие, к русскому человеку с высокомерием не подойдешь.

— Высокомерие и снобизм одно и то же?

— Похожие вещи. Высокомерие — это чувство собственного превосходства над другими, а снобизм — это желание примкнуть к высшему классу, по натуре своей души к этому классу не принадлежа. Сноб — это такая чернь, которая хочет покрасить себя белой краской. В Англии так называли людей, которые не принадлежали к родовому сословию. Я в жизни кое-чего достиг и давить на людей с высоты своего культурного авторитета мне неловко.

— Париж и Францию вы называете вторым домом. Вот и рожать ваша жена поехала в Париж…

— Мы подумали, что родиться в Париже — это высокая планка для жизни.

— Или потому, что хотите, чтобы дочь ваша там жила?

— Нет! Майя сама для себя все решит. Я не строю ей железную дорогу, которая доставит ее во Францию или Америку… Во Франции у меня много знакомых. В основном бывшие дипломаты, писатели. Вот Мишель Уэльбек — мой хороший приятель.

— С супругой Женей вы познакомились на съемках. Ей было 18, вам 52…

— Мы познакомились в клубе «Китайский летчик». Женя как фотограф снимала музыкальную группу, а я пришел на съемки «Апокрифа». Друг другу нас представила хозяйка этого заведения, а более основательно мы познакомились в танце.

— Кто первый из вас на кого обратил внимание?

— Трудно сказать… После той встречи мы какое-то время не виделись. А потом Женя мне написала, второй главный импульс исходил от нее.

— Вы сразу поняли, что она именно тот человек, который вам нужен?

— Нет, не сразу. Но потом стало интересно, Женя оказалась непредсказуемой и творческой натурой.

— Почему именно она, а не кто-нибудь другой?

— Это судьба. Она свела нас в том месте, и все как-то само собой случилось. Сколько у меня таких знакомств было, и ничего не происходило… Я сам этому до сих пор удивляюсь.

— Будучи знатоком женщин, Женю вы специально в себя не влюбляли? Такое вообще возможно?

— Я над женщинами не экспериментирую. Но думаю, что это возможно. Влюбленный человек — это человек, который видит в тебе свои реализованные идеалы. И если послать флюиды, что-то интересное рассказать, показать… Думаю, что на спор я бы мог влюбить в себя женщину… Но не каждую… Сейчас очень много знаменитых мужчин женятся на девушках намного себя моложе. Они хотят, чтобы рядом была молодая красивая женщина, чтобы на них обращали внимание. Но у нас все не так, мы много общаемся, разговариваем, нам интересно друг с другом. Женя для меня не девушка для выхода в свет.

— Вы уже несколько лет ведете программу «Апокриф». Вы учились быть телеведущим?

— Лет 10 назад я был косноязычным человеком. Писатели вообще косноязычные люди. Внутри них накапливается энергия, которая потом трансформируется в слова. Я не умел держаться перед камерой, не знал, как правильно себя вести… Я всему учился на практике. Когда ты сидишь в студии и понимаешь, что если не будешь хорошо говорить, если у тебя не будет достаточного темпа, если не сможешь владеть ситуацией, то твоя работа ничего не стоит. Вот тогда и начинаешь ломать себя… Ведь как Толстой учил плавать? Просто брал за шкирку и бросал в воду! Все приходит с опытом.

— Именно поэтому вам удалось одержать победу над Никитой Михалковым в передаче «К барьеру»?

— Думаю, что да. Я понял, что когда ты находишься перед камерой, то главный твой собеседник не Никита Михалков, а зритель. Когда ты внутренне спокоен, когда не боишься камеры и когда тебе кажется, что твои аргументы достаточно веские и с этими аргументами не стыдно выступать, то можно победить кого угодно. Даже актерский блеск Михалкова и его невероятная известность не спасли его. И все потому, что аргументы, которые он представил, были сомнительны. Свою роль сыграла и эрудиция. Я ведь когда-то написал литературно-философскую диссертацию, много читаю. Вот и получилось, что сначала я зарядился эрудицией, а потом ТВ подсказало мне, как правильно себя держать. Когда Михалков начинал кого-то цитировать, то мне казалось, что я знаю намного больше. И эти цитаты можно по-разному толковать.

— Какие у вас в результате отношения с Михалковым?

— Нормальные, приятельские.

— После этой передачи вы с ним созванивались?

— Нет. Но было видно, что для него это неожиданно и он недоволен. Никита мне ничего в тот день не сказал, но на канале намекнули, будто он решил, что его подставили. Михалков очень интересный художник, с яркими фразами, жестами, но то, что он говорил, было совершенно бессмысленно. Он, как любой демагог, выкрикивал вещи, которые приятно слышать народу. А я не пытался, чтобы меня тут же полюбили, а лишь хотел что-то доказать, объяснить. Честно говоря, я не думал, что выиграю…

— Как-то вы сказали, что вам приятнее общаться с художниками и композиторами, чем с писателями… Чем вам писатели насолили?

— Когда ты добиваешься успеха, который выражается в больших стопках книг, то обязательно где-то начинает маячить фигура писателя, у которого этого нет. И эта фигура думает: «Наверное, продался Западу. Или у него какие-то специальные связи есть». В писательском мире есть место и зависти, и ревности… Говорят, что успешный писатель — это противный высокомерный тип. Но мне кажется, что неуспешный писатель еще более отвратителен, со всеми его комплексами и полуподозрительностью.

— Еще вы утверждали, что любая книга может быть опасна. Для кого опасны ваши книги?

— Культура опасна, как прививка, реакция на которую заранее неизвестна. Когда ты читаешь «Анну Каренину», где речь идет о женской измене, то ты как бы получаешь прививку, понимаешь, что изменять — это значит иметь большую головную боль. Книга втягивает тебя в диалог, и ты превращаешься в человека. А бывает, прочитал Ницше и думаешь: «Я тоже буду сверхчеловеком, буду на всех плевать, стану циником!» И это не потому, что ты понял, что Ницше имел в виду, а оттого, что неправильно его прочитал. Если говорить о моих книгах, то это прививка от серьезных болезней. Их лучше всего читают люди незакомплексованные. Те же, кто переполнен комплексами, видят в них бесконечные обиды.

Татьяна Никишина