На встречу с нами опаздывают все. У меня начинает создаваться впечатление, что это какой-то злой рок. Наш фотограф Иткин блестяще фотографирует, но очень плохо умеет договариваться о встречах. Я не умею ни того, ни другого. Мне остается задавать нелепые вопросы. Совершенно уверен в том, что в той вакханалии абсурда, которой является пространство современной общественной дискуссии, и не только в России, кстати, только такие вопросы и имеют право на жизнь. Сегодня мне предстоит задавать их Виктору Анатольевичу, который катастрофически опаздывает, потому что Москва стоит, приходит к нам на восемь минут и сразу убегает на прямой эфир на телеканал ///, чтобы снова вернуться к нам еще через сорок пять минут. За это время мне приносят какой-то жутко бледный кипяток вместо чая пуэр из меню за пятьсот рублей, потом неприлично кислый кофе, а еще вишневый сок из пакета под видом морса домашнего приготовления. На улице минус сорок — вечная московская мерзлота, настроение на нуле. Кажется, Шендерович тоже не в самом позитивном расположении духа. Разговор предстоит не самый приятный, чувствую.
- Создается такое ощущение, что вы немножко сторонитесь «еврейской тусовки», вас мало где можно увидеть.
Я любой тусовки сторонюсь. Я перетусовался лет 20 назад, когда меня занесло в телезвезды, и я не уследил, не уберегся. Я перетусовался и с радостью оттуда выскочил. И, как говорится, принял душ, дезинфицировался, и с тех пор в «глянец» не хожу. Есть тусовка симпатичная, либеральная, она частично еврейская, частично нет — для меня это не имеет никакого значения. В тусовки по национальному признаку я не ходил никогда. Мне это неинтересно и кажется странным. Я московский мальчик, мое детство проходило таким, на мой вкус, счастливым образом, что национальной темы вообще не было. То есть в застольях было много евреев, разумеется, просто потому, что это было московское интеллигентское застолье: там были музыканты, юристы, историки, врачи. Кто-то мне сказал, что я «жиденок», классе в четвертом, и я начал узнавать, что это такое. То есть для меня этой темы просто не было ни в каком виде до этого.
- Ну то есть с четвертого класса она все же присутствовала, получается.
Это слово было стыдным. Это была как некая болезнь, вынесенная из-за черты оседлости. При слове «еврей» понижали голос. Эта тема заминалась. И ее всплеск, когда стало можно говорить, такой болезненный всплеск связан с тем, что она была запретной.
- А как именно проявляется болезненность, на ваш взгляд?
Имеется многовековая история погромов и существования в качестве «чужого», галутное существование, которое само по себе болезненно. Кроме того, есть советский опыт погромов тоже, да и бытовой антисемитизм был всегда, был государственный антисемитизм 40-х — 50-х, был государственный антисемитизм 70-х. Мой брат не поступил в МГУ, и уборщица, пожалев его, сказала: «Мы вашу нацию не берем, милый». Конечно, это не могло не отразиться, но еще раз повторю: для меня то, что я еврей, — это просто один из моих параметров. Ну вот я 1 м 65 см, черноволосый, а еще я еврей. Это никак не связано было с культурой, я человек русской культуры, и элементарные знания по еврейской истории, по религии я приобрел уже ближе к 30 годам. У меня отношение к своему еврейству — это отношение, естественно, светское и как к культурному феномену невероятному.
- Не могли бы вы все же пояснить, что имеете в виду под болезненным всплеском? Вот, например, Станислав Александрович Белковский, с которым мы встречались не так давно, сказал, что мода на еврейство может пройти, «вот эти ваши синагоги, они станут такими же пустыми, как и до того, как эта мода настала».
Нет, не вполне мне это кажется справедливым; синагоги переживали столько всего, что они переживут и Белковского. Когда за спиной некоторое количество тысячелетий, то это другой разговор немножко. Но всякий интерес несет в себе некий спекулятивный момент, безусловно. Будь это интерес к еврейству, к Бродскому или Булгакову, к чему угодно. То, что было запрещено, вызывает бурный интерес. Но под этим, под спекулятивной составляющей, есть огромный культурно-исторический пласт, который никуда деться не может. Для меня, узнавшего эти сюжеты, эти имена — Авраам, Исаак — уже ближе к 30 годам и прочитавшего некоторые, не все, конечно, но некоторые главные тексты уже ближе к сорока годам, это большой феномен. Наверное, книга Иова, книга Экклезиаста чуть раньше, они сформировали мое еврейское самоощущение. Для меня это невероятный культурный феномен, потому что это спрессованный в притчи опыт человечества. Спрессованный так замечательно и так сильно и так поразительно художественно, что аналогов совершенно нет. Это база, на которой живет и растет человечество, его плодородная почва. При этом ведь чаще всего подрастающие на этой почве и не подозревают, разумеется, что почва еврейская. Как многие не подозревают, что Иисус вообще имеет отношение к евреям. Как и я не подозревал о существовании иудаизма, когда рос интеллигентным московским мальчиком в советское время.
- Я читал недавно на вашей страничке в фейсбуке по поводу ответного письма Венедиктова раввину Бороде. Вы там просто-таки восхищаетесь формулировками Алексея Алексеевича. А вот на мой взгляд, вся эта история — малоприятная, когда Александра Моисеевича Бороду и ФЕОР приравнивают к юденрату, как говорят в Москве, очень «тумач», что ли.
Мне оценка Венедиктова кажется точнее, чем ваша. Он сказал не «юденрат», конечно. Он сказал: «антисионистский комитет». Советский антисионистский комитет. Вы не помните, я помню.
- Нет, ну я многого помнить не могу, но я знаю.
Мысль о том, что надо каким-то образом дружить с начальством, — это мысль понятная тактически, когда люди сидели и плакали на реках вавилонских. Разумеется, когда твоя жизнь в руках очередного фараона, то тебе приходится договариваться с этим фараоном. Пытались договариваться со Сталиным, договаривались с Гитлером, и некоторые успешно договаривались. И евреи после «хрустальной ночи» ходили к Гитлеру, он их успокаивал, они пытались соответствовать нормам Талмуда и договариваться с Гитлером. Вы примерно знаете, чем это закончилось. Я тоже. Пытались договариваться советские евреи. Совершенно позорный антисионистский комитет, который боролся с Израилем. Государство сказало: не хотите повторения Михоэлса с Зускиным, не хотите Биробиджана, — давайте-ка бороться с Израилем. И евреи пошли бороться с Израилем. И достойные люди, замечательные, боевые, и хорошие артисты, и так далее. Замечательные люди входили туда. Это позор. Позор вынужденный, позор, о тактической целесообразности которого можно спорить.
- Мы сейчас о давно минувших днях говорим, давайте вернемся к Бороде с Венедиктовым.
Я говорю и о давно минувших днях, и об их отражении, о господине Бороде в частности. На прошлом витке, в 2014 году, после того как я провел параллели между берлинской Олимпиадой 1936 года и Сочинской, Кремль, в числе прочих орудий, расчехлил и группу дрессированных евреев, которые публично отрекались от меня и объясняли мне, что я позор еврейского народа, а надо целовать руки Путину за то, что он…
- Вот там были именно такие формулировки по поводу вас — «позор еврейского народа»?
Нет, не буквально такие, разумеется. Вы можете посмотреть…
- Я читал.
Там вполне жесткие в отношении меня формулировки.
- Наверное, сравнивая Путина с Гитлером, вы ведь ожидали какую-то реакцию?
«Сравнивать» — это не значит «уравнивать». Сравнивать — это значит видеть определенные параллели. Людей сравнивают: тут похожи, тут не похожи. Два химических состава сравниваются, говорят: частично совпадают, частично нет. Нелегитимная власть, авторитарный режим, интервенция, несменяемая власть, уничтоженная свобода слова, нет свободного парламента — вам мало? Можно не разделять мои оценки, но общего между берлинской Олимпиадой и сочинской оказалось гораздо больше, чем я предполагал. Потому что я-то писал про Судеты, которые были через два года после той Олимпиады, а Крым случился сразу. Это подробности, не имеющие отношения к вашему вопросу. Что же до «дрессированных евреев», то, по моему мнению, это позор. Типовой, с рек вавилонских: евреи, живущие не в своей стране, вынуждены договариваться. Это нормально.
- Так это позор или это нормально?
Нормально в значении «привычно». Они вынуждены договариваться, но степень компромисса имеет значение. Надо понимать значение слова «договариваться». Одно дело, что евреи как-то адаптируют свою жизнь к жизни народа, среди которого они живут, — это неизбежно, и происходит само собой, на уровне здравого смысла. И это, разумеется, не позор, а уважение к соседу, живущему по другим законам, чтобы он тоже уважал твои законы. Отдадим себе отчет, что в случае и с Гитлером, и со Сталиным, в разных случаях, с разными последствиями, но еврейское руководство находилось в абсолютно подчиненном положении, ограниченном вовсе не правом. Как и в случае с Путиным: права тут никакого нет. Если Путин захочет расчехлить антисемитизм, он это сделает завтра, и он довольно внятно дает понять, что этот инструмент у него есть. Петр Толстой, депутат Государственной Думы, говорит то, что он говорит, Пушков про Райкина только что. Это вице-спикеры Государственной Думы. Это не газета «Завтра», это не «жиды», написанное на заборе, это говорят государственные мужи. «Может быть, Райкину поискать другую страну?» Это и есть антисемитизм — в начальной форме, разумеется; еще не «хрустальная ночь» и не концлагеря.
- То есть это такие, на ваш взгляд, аккуратные «вбросы», которые должны постоянно напоминать, что «у нас есть некий инструмент, рычаг давления»?
Это не надо объяснять, это в подкорке. История еврейского народа — это история погромов, история попытки выжить в чужих странах.
- На мой взгляд, это история как раз постоянного возрождения из пепла, но можно и так сказать.
Пепел — первое условие возрождения из него. А пепел регулярно присутствует: от Моссады до Освенцима. Все моральные суждения — оценочные, это не математика, где есть истина и отклонения от истины. Дальше пусть каждый для себя решает, как относиться к тому или другому мнению. В России есть зависимое положение общины от власти, в отличие, скажем, от свободного мира, где этой зависимости нет; где есть взаимодействие, но нет зависимости. Ни Трамп, ни Меркель, ни Олланд не могут дать отмашку на государственный антисемитизм.
- Ну, последние 70 лет, предположим, не могут, а до этого очень даже и могли бы.
Я сейчас говорю про устройство общества. Демократия — вещь самовоспроизводящаяся, у нее случаются кризисы, но мы видим на нынешнем этапе европейской и американской демократии независимость еврейского сегмента общества. Бытовой антисемитизм связан, разумеется, с совершенно банальными вещами. Традиции обучения, традиции школы, традиции выживания дают некоторые стартовые преимущества еврейскому мальчику, потому что он не в бейсбол играл, а на скрипке учился, его заставляли родители читать книги, математику учить. Книга как сверхценность, знание, культура как сверхценность, традиционная ценность еврейского народа — все это дает евреям конкурентоспособность. Вслед за конкурентоспособностью приходят классовые чувства. Погромы в Охотном ряду были абсолютно экономическими погромами: еврейские торговцы были просто успешнее. Это устраняли конкурентов таким образом. Поэтому, возвращаясь к теме, ни в одной европейской или цивилизованной стране сегодня невозможна отмашка на государственный антисемитизм.
- Не уверен в этом полностью, если честно. К тому же на сегодняшний день обилие антиизраильской риторики вполне себе успешно заменяет антисемитизм на государственном уровне.
Антиизраильская риторика — это риторика левая, она не национальная. Это отдельная, очень любопытная тема. Дальше уже персональные случаи, о которых мы не будем говорить. Но тем не менее вот такой государственной отмашки на заказной антисемитизм не может быть. А дальше каждый для себя сам решает степень компромисса, которая кажется ему допустимой. И мотивы могут быть разные. Я различаю разных еврейских лидеров, не будем углубляться в подробности, но я очень хорошо различаю их поведение и целеполагание. И случае Кантора, Каннера, Бороды, Шаевича — это очень разные случаи, как мне кажется. Дальше начинается разговор о целеполагании. Если иметь в виду, скажем так, приличное целеполагание, которое не связано просто с накоплением материальных благ и заниманием места в иерархии, с получением доступа к финансам (а есть и такие), то, разумеется, я вовсе не предлагаю и не считал бы нормальным положением конфронтацию от имени еврейского народа. Ни в коем случае конфронтация, которая идет по политической линии, не должна носить национальный характер. Это для меня совершенно очевидно. Хотя очень многие, как Петр Толстой тот же самый, пытаются придать политической конфронтации подчеркнуто национальную окраску. Ведь это главная подмена в толстовской позиции. Он приравнял либералов к евреям! Либералы могут быть евреями или не евреями, это не имеет вообще никакого отношения к делу.
- Для общественного мнения, мне кажется, это имеет очень весомое значение.
Да, если об этом говорить по телевизору, если это подчеркивать, если на это обращать внимание, если эту тему поднимать, то да, конечно, через некоторое время большинство…
- Так между делом в стране происходит феномен возвращения в пространство общественной дискуссии определения пятой колонны, вообще-то.
Разумеется… А от либерала до еврея в общественном сознании традиционно довольно короткая дистанция. И власть держит на поводке всевозможную «черную сотню». А она может быть самая разная: от банальных бытовых антисемитов до, как мы видим, вице-спикеров Госдумы. Потом нам говорят: нет, вам показалось.
- Вашу позицию в соцсетях поддержало достаточно большое количество людей среди моих друзей, в частности. У меня такой вопрос, дурацкий абсолютно, по этому поводу. А как, собственно, должен был себя Борода вести, по вашему мнению? Вот вы как бы себя повели на его месте?
Я не могу оказаться на его месте, потому что я не получаю финансирование из Кремля. И я не завишу от Путина. Нет рабочих мест, организаций и смет, которые я держу в голове и которые отнять — две секунды. И меня нельзя ниоткуда снять и переназначить другого за две секунды, как было сделано с Шаевичем, когда Берл Лазар появился. Поэтому я не могу быть на месте господина Бороды, просто не могу. Но если вы спросите меня, какая реакция на это кажется адекватной, надо назвать антисемита антисемитом, позор — позором.
- Борода, собственно, так и сделал, он назвал Толстого и его высказывания антисемитскими. Об этом даже Венедиктов, собственно, пишет.
Вот Венедиктов очень точно заметил: самая острая реакция Бороды была на то, что его поведение сравнили с поведением коллаборационистов…
- Так обидно же! Я тоже тяжело себя представляю на месте Бороды, но и на любом другом месте мне было бы, мягко говоря, очень неприятно, если бы мою деятельность сравнили с деятельностью юденратов.
Да, совершенно верно. Но он на это среагировал гораздо резче, чем на Толстого, гораздо резче. Извинения можно принять в каком случае? Вот два человека поссорились — за картами, за вином, из-за женщины, наговорили друг другу дерзостей. Я говорю сейчас про такую русскую традицию: вызвали друг друга к барьеру, выказали оба храбрость, помирились. Когда речь идет о частном человеке в частном конфликте, то мы можем друг друга простить или не простить. Когда речь идет о политическом заявлении, а слова вице-спикера Государственной Думы РФ — это не частный плевок в чай, это другое, это государственная позиция, ситуация совсем другая. Государство на это не среагировало, государство не выгнало вон, президент ничего не сказал про это. Государство не отделило себя от Толстого. Государство повысило его, на следующий день он получил назначение, у него будет дальнейшая карьера. Точно так же, как никаких неприятностей от государства не будет у Алексея Пушкова, который посоветовал Константину Райкину, очень прозрачно, поискать другую страну. Он не сказал, какую, — есть вещи, которые не надо говорить, они витают в воздухе, и они понятны. Когда говорили «вашу нацию», мы все знали, какую нацию имеют в виду, даже не надо было говорить «проклятого» слова «евреи». Государство никаким образом не извинилось за это. А извиняются в таком случае кадровыми решениями. Но сначала спикер Володин сказал, что речь шла о политкаторжанах, а потом сам Толстой вместо извинений сказал просто, что журналисты этот скандал затеяли. Эта ситуация кажется мне совершенно позорной, и реакция на нее кажется мне очень унылой, очень подчиненной. Борода не мог не среагировать, с одной стороны, а с другой стороны — явно очевидно не захотел ссориться, и явно очевидно, что второе обстоятельство для него было сильнее, чем первое.
- Мы с вами начинали с того, что в свое время слово «еврей» вслух сказать было нельзя. Сегодня евреем быть не стыдно и, собственно, в какой-то степени даже модно. Это некий тренд на самом деле. Вот Белковский считает, что еврей сейчас в России не столько этническая, а именно социальная характеристика. Человек, который умный, успешный, он для людей такой немного еврей.
Эта связка далеко не новая для России. «Больно умный. А ты кто по нации будешь?» Это связанные вещи. У Довлатова говорили: «Все думали еврей, а оказался пьющим человеком». Еврей в общественном сознании связывается с «высоколобый», «образованный», понятно, почему: среди евреев процент образованных людей больше, это в традициях, я говорил уже об этом. На счет тренда не знаю, но в России нет государственного антисемитизма. Такого антисемитизма, который был при Сталине. «Царь» тоже дистанцировался. Кстати говоря, и Гитлер дистанцировался, потому что «хрустальная ночь» — это были «перегибы на местах». Просто Гитлер сам поднимал эту тему, а потом народ уже выходил на улицы и громил витрины. А Гитлер разводил руками: что вы хотите? Это воля народа, это эксцесс, это такое вот народовластие! Мы не смогли сдержать гнев народа против вас. Эти технологии довольно понятны.
У Вадима Жука, замечательного русского поэта, еврея по крови, есть стихотворение, которое начинается строчкой: «У ксенофобии расширилось меню / Обогатилось, так сказать / Включив Чечню , всех этих азеров / Всех этих черножопых, всех хачиков…»
Еврей как бы отошел на вторые, третьи роли в списке ксенофобии в связи с притоком эмигрантов с Кавказа и из Средней Азии…
- Совершенно уникальная создается ситуация, когда праворадикальные организации, исторически совершенно антисемитские, вдруг меняют резко риторику. В частности, в фейсбуке есть такая группа Britain First, очень антиисламская. Там бывают совершенно произраильские посты, видео, как где-то в Лондоне мусульмане атакуют молодого человека, одетого в форму Армии обороны Израиля. То есть мы говорим о какой-то кардинально новой ситуации?
Как и моему другу, поэту Вадиму Жуку, мне кажется позором, когда еврей радостно обнаруживает, что он не крайний, что «евреем» назначили другого. У Марины Ивановны Цветаевой есть строчка: «Все поэты — жиды». Она пишет это, очень точно позиционируя поэта как изгнанника, как человека, которого гонят, как человека, которого преследуют, вот откуда эта строчка.
- Собственно, «иной», «чужой».
Совершенно верно: «иной», «чужой». Первый объект для ксенофобии, традиционно, везде, один из первых. Но вдруг обнаруживается довольно уникальная ситуация, что еврей не крайний, вот как в России в 90-х и нулевых годах. Что есть Средняя Азия, есть Кавказ, есть эстонцы, есть грузины, — нам назначают новых врагов. Наша простая мысль заключается в том, что этому негоже радоваться. Потому, как пишет Жук в своем стихотворении, что еврея почти не видно. «Ну, во-первых, видно. А во-вторых, конечно, до поры он запасной игрок большой игры. А главное, как стыдно-то, как стыдно!»
Стыдно нам радоваться тому, что функцию еврея, функцию крайнего, чужого, гонимого взял на себя кто-то другой.
- А кто именно радуется?
Некоторые евреи. Есть благая возможность затаиться и думать: слава Б-гу, сейчас не мы, сейчас бьют не нас. Мне кажется, что именно евреи как люди Книги, как носители культуры, сформулировавшие до всякого христианства еще правила поведения человеческого общежития, должны вступаться за гонимого. Еврей, который не чувствует, что это замена ему, что его бьют вместо тебя… Мне кажется, это стыдно. Нет для меня ничего удивительного в том, что число евреев среди правозащитников довольно велико. Это нормально, это правильно, потому что, собственно говоря, права человека, эта вот формулировка гиллелевская «не делай другому, чего не хочешь для себя», фокус на человеке, на его собственном праве, на нем как на единице измерения — это потрясающий прорыв, один из главных прорывов человеческой мысли, что другой — это тот же ты.
- Мысль шикарная, но тут есть и другая сторона на самом деле. Одна из моих основных концепций связана с тем, что пришло время очистить слово «фарисей» от этих лживых идеологических наслоений, которые привились за последние 2000 лет. Есть серьезные и не очень книги, где Иисус показан таким достаточно резким фарисеем. Собственно, и Гиллель был фарисеем. А весь современный так называемый раввинистический иудаизм вырос из фарисейского взгляда на жизнь, из той самой знаменитой «закваски». И христианство, будучи изначально частным случаем общефарисейского мировоззрения, позднее стало себя осознавать через довольно грубо сформированные антифарисейские инвективы, которыми наполнены новозаветные книги. Так вот у фарисеев принято думать сначала о своих, о своей семье, потом о людях своего круга — своих учениках, о людях своего города. То есть вот это абстрактное христианское «возлюби весь мир», оно не так просто работает. То есть, конечно, надо возлюбить весь мир, потому что он творение гения Г-спода, но в практическом плане начни с жены своей, с уважения к родителям, помощи ученым Торы. Я к чему это все, собственно. А обязаны ли сегодня евреи думать о ком-то еще, а не о себе первым долгом?
Разумеется, я, будучи человеком светским и интернационалистом по воспитанию, я очень произраильски настроен. Хотя теоретически этнический принцип формирования государства мне не близок, но в случае с евреями…
- К сожалению, мы его заслужили. После событий ХХ века мы имеем право строить государство, основанное на этническом принципе.
Да, к сожалению, после Катастрофы… Поскольку человечество устроено так, что в разных концах земли регулярно возникает ситуация, когда евреев просто физически уничтожают или нарушают их права просто по факту еврейства, то вполне логично, чтобы был кусок земли, где еврей будет всегда свой, наконец-то, через пару тысяч лет после изгнания.
- Притом что друзы, арабы, черкесы и армяне, которые являются гражданами государства, им жаловаться не на что совершенно в Израиле.
Им не на что жаловаться, совершенно верно. Когда я слышу левый демагогический вой по этому поводу, он мне кажется совершенно глупым либо негодяйским. Я вполне произраильски настроен — с недавних пор, надо сказать. У меня было сложное отношение к этому вопросу, но очевидно, что левое сошедшее с ума мировое общественное мнение, свихнувшаяся на левизне Европа, которая поддерживает ХАМАС, — в ней такие двойные стандарты, что невозможно себе вообразить. Иногда хочется пожелать им хотя бы десятой доли того, что чувствуют израильтяне.
- Но, собственно, все истерическое еврейское американское левое сообщество — оно ровно так сейчас настроено против Трампа, который сказал, что вот мы на какое-то количество времени беженцам из некоторых государств ограничим въезд. С израильским паспортом никогда нельзя было въехать в целый список стран. Не слышал ни разу истерик по этому поводу.
Я уже письменно как-то «пожелал» французам (или шведам), чтобы где-нибудь под Парижем (или Стокгольмом) образовался когда-нибудь анклав, администрация которого, вполне публично, ставит своей целью уничтожение всей страны и ее населения.
- Мы примерно к этому и можем прийти в течение 30–50 лет ближайших, я так понимаю.
Да. Вот чтобы появился анклав рядом с Парижем, и при этом Франция чтобы его финансировала. Вот я бы хотел на это посмотреть. Чтобы Франция их финансировала, а оттуда летали ракеты по пригородам Парижа. К сожалению, эта политическая левизна очень сильно замешана на подспудном антисемитизме, и это очень трудно бывает разделять. Но разделять очень желательно.
У меня создается странное ощущение, что мы чего-то не договорили, но Виктор Анатольевич уже сообщает по телефону водителю, что его можно забирать, а мне предлагает задать еще один последний вопрос. Я почему-то теряюсь, зато, как всегда, не теряется наш вездесущий фотограф Иткин, который начинает ворочать столы, стулья и даже небольшие шкафы с целью сделать именно тот кадр, который потом, после выхода журнала, будут обсуждать в еврейской Москве и в русском Ерушалаиме как минимум пару недель. Несколько опешивший от такой наглости персонал и не на шутку смущенный Шендерович. Девушка-официант, не понимая, что происходит на ее рабочем месте, задает мне вопрос о фотографируемом: «А кто это»? «Шендерович», — говорю. «Не может быть»! — отчего-то вырывается у нее, а мне становится еще тоскливее. Где мы все будем через эти условные 30–50 лет? Закончится ли уже когда-нибудь эта бесконечная московская зима? И придет ли с весной новая надежда, или же это всего лишь очередная уловка разума? Станет ли Европа исламской, а Россия — конституционной монархией? Куда ты несешься, планета? Чего вам еще, сыны Адама? Кто виноват и что делать? Не дает ответа!
Автор: Адам Нерсесов
