Пойду на посиделки к девушкам,
Едва-едва открою дверь,
Никто не скажет: – Здравствуй, дедушка!
Все встанут, крикнут: – Здравствуй, Лель!
Для того чтобы по праву называться сказочным Лелем, надо обладать особым песенным даром, который фольклористы объясняют так: поющий поёт о себе, а слушающий – о себе же слушает. Но этой слиянности и душевной отзывчивости достигают редкие избранники... Но сейчас хочется рассказать о моих встречах с незабвенным Учителем и старшим другом.
* * *
В тёплом августе 1974 года, почти 40 лет назад, стоял я с палаткой на восточном, ненаселённом берегу валдайского озера. Жену с сыном перевёз на лодке в Пабережье, куда приходит автобус из Валдая, и проводил в Москву. Догрёб до своей стоянки, проверил снасти, и как-то грустно стало. Сел на огромный пенёк у кострища, достал блокнот с записями и вспомнил, что в сентябре – юбилейный вечер Виктора Бокова в ЦДЛ. На одном дыхании написалось стихотворение, первая строфа которого была такой:
Шестьдесят… А за плечами –
И разруха, и война,
И такое, брат, что нами
Не испытано сполна…
В сентябре пришёл в ЦДЛ на вечер всего-то 60-летнего, молодого и неуёмного Виктора Бокова, который был в расцвете сил, в зените славы: уже были созданы многие песни, ушедшие в народ, книга выходила за книгой, записные пародисты не уставали обыгрывать самоцветные строки. На сцене был как никогда огромный президиум, все поэты и артисты рвались выступить. В конце вышел Виктор Фёдорович и сказал: «Сегодня звучало много моих стихов, песен, добрых слов в мой адрес. Я спою только одну великую песню». И проголосно запел в притихший зал: «Не шуми, мати-зелёная дубравушка». Это стало для меня потрясением и уроком: не обязательно долго мучить зал стихами или даже пронимать песнями: ты соберись, выдай такое, чтобы зал замер и запомнил! Я прочитал тогда «от молодых» стихотворение, написанное на Валдае, на пеньке возле палатки.
Виктору Фёдоровичу стихи понравились: «Ты понял мою суть. Читай их всегда на совместных выступлениях, только цифру убери, сделай просто в начале: «Он поёт, а за плечами...» Понял?» Я так и сделал.
В 1976 году он написал в квартире возле метро «Аэропорт» предисловие к моей книге «Дань», в следующем году она вышла в издательстве «Современник», и по ней я был единогласно (что было тогда редкостью в многослойной приёмной комиссии) принят в Союз писателей. Боковское благословение…
* * *
Через десятилетия знакомства и совместной работы в редколлегии «Литературной России», после сотни совместных дорог и выступлений, праздничных застолий и будничных общений хочу вспомнить, когда я впервые увидел Бокова вживую. Это было в самолёте Москва – Краснодар. В 1972 году я выступил с большим успехом на вечере студентов Литературного института в ЦДЛ, вышел с гитарой, напел свои стихи на бис. Через несколько дней позвонил легендарный директор Бюро пропаганды советской литературы Дмитрий Ефимович Ляшкевич и пригласил меня во флигель Союза писателей СССР. Сказал, что ему рекомендовали взять меня участником Дней литературы на Кубани. В самолёте со мной рядом сидела Лариса Васильева с голубой лентой в пышных волосах. Она по праву более старшей, но тоже молодой поэтессы, если сравнить с зубрами литературы, стала тихо рассказывать грудным голосом, кто есть кто: вот Вадим Кожевников с дочкой, вот директор Литфонда кабардинец Алим Кешоков. «Ну а этого удивительного человека ты должен знать – гениальный Виктор Боков!» Он сидел близко от нас, рядом с молоденькой девушкой, что-то ей говорил. Я прислушался: «Так вы студентка? Замечательно! А я пасечник с Алтая, вот лечу на Кубань изучать, как чувствуют себя наши пчёлы в условиях юга». Девушка смотрела недоверчиво: не узнавала, но чувствовала подвох, угадывала творческую личность. Так с безобидного розыгрыша, с неожиданного зигзага боковской фантазии началось моё знакомство с поэтом. Кстати, Лариса Васильева стала председателем комиссии по творческому наследию Виктора Бокова, ответственный секретарь – вдова Алевтина Ивановна.
* * *
В каждой поездке Боков был неистощим на выдумки и жаден до людей, до новых знакомств. Летом прилетели на Дни литературы в Тюменской области, выступали в Тобольском кремле перед огромным количеством людей, стоявших на ногах часа четыре! Потом поплыли от Тобольска по Оби в молодые города нефтяников – Нефтеюганск, Сургут. Боков глядел на разлив коричневатой воды до горизонта и озорно восклицал: «Люблю, Обь, твою муть!» Каламбурил постоянно:
Лагунов объявил «Сургут!».
Я ответил ему: «Зер гут!».
Константин Лагунов, возглавлявший Тюменскую писательскую организацию, рассказывал нам, как вся страна, её лучшие геологи, нефтяники, строители осваивали, покоряли эти нефтеносные болота, которые тогда служили всему народу, а сегодня – избранным олигархам. Помню, на одном из выступлений Боков припозднился войти в зал: оказывается, он, заядлый садовод, увидел, как у ДК кто-то продавал яблоки – зелёные, неказистые. Виктор Фёдорович вошёл в зал с большим газетным кульком, шёл по центральному проходу и раздавал женщинам яблоки, приговаривая: «Какие есть – не юг ведь…» Потом мы читали стихи, а к выступлению Бокова в зале появилась немолодая женщина в фиолетовом забрызганном дождевике и с огромным букетом полевых цветов. Она добиралась в городок из дальнего села, чтобы увидеть автора любимых песен. Вот истинная народность поэта – и в поэтике, и в содержании, и в сердцебиении…
* * *
Виктор Боков всегда являл собой пример для нас, более молодых, образец отношения к поэзии, песне, женщине. К жизни! Помню, мы приехали выступать в Ленинград, прибыли ранним утром в гостиницу, а там – вечная пересменка. Час сидим в вестибюле, второй. Татьяна Реброва нервно закурила и вскричала: «Сколько можно тут сидеть!» На что Боков вкрадчиво сказал: «Танюша, всё равно здесь сидеть лучше, чем в тюрьме». И заливисто засмеялся, будто не прошёл тюрьму и Сиблаг. И сразу усталость и напряжённость – как рукой.
Мы все, его ученики, младшие друзья, учились у него этому вечному восторгу и вкусу жизни, выстраданному оптимизму и святому отношению к поэзии, разлитой в самом воздухе Русской равнины.
Меня признали – Пастернак и Пришвин,
Андрей Платонов, а ещё – народ.
Под веткой наклонённой старой вишни
Ко мне стучится слава у ворот.
* * *
Мне посчастливилось очень много выступать вместе с Виктором Боковым – от красных уголков на ферме в Ивановской области или завода шарикоподшипников в Вологде до Малой арены Лужников и парадного Зала им. Чайковского, ездить с ним по стране, делить ночлег в двухместных номерах. В Ленинграде он даже написал стихи, посвящённые мне, спящему, где была строчка: «И, согрешив, поэт как ангел спит»… Однажды сидим в Вологде в номере обкомовской гостиницы, за окном трескучий мороз, идти никуда не хочется. Перебрасываемся лениво фразами. Скучно. И вдруг Боков вспоминает: «Я ведь из этого города однажды письмо от школьника получил. Он пишет: «Я хочу, как и Вы – заниматься фолькормом». Хорошее слово придумал!– фолькорм...»
У Виктора Бокова очень много стихов о зиме, о ярких и звонких праздниках в белом безмолвье, в книге избранных произведений целый раздел есть – «Снега России». Когда работал ещё в «Литературной России», звоню ему, бывало: «Есть, Виктор Фёдорович, что-нибудь тепло-снежное, новогоднее?» «Диктую, только на днях написал». Просто и не знаешь, что процитировать... Эти заметки-воспоминания мне хотелось бы закончить глубочайшими лирическими стихами, посвящёнными Алевтине Ивановне – музе и первому читателю Бокова:
Нега белого снега,
Тихих январских полей.
Нежное прикосновенье
Рученьки белой твоей.
Саночками скатились
Пальцы твои по плечу.
Мне они объяснились,
Понял я и молчу...
Дай Бог каждому человеку такой нежности и понимания близких! Мать-Россия, не забывай своего звонкого снегиря, Леля!
