В основном конкурсе 44-го Московского международного кинофестиваля участвует картина «Верблюжья дуга» Виталия Суслина. Он снимает кино в Нововоронеже, где родился, находит актеров, которые прежде не снимались, приглашает местных жителей, таких как Иван Лашин, ставший жертвой мошенников. Кино помогло ему начать новую жизнь.
До поступления на режиссерский факультет ВГИКа в мастерскую Карена Шахназарова и Олега Шухера Виталий окончил лечебный факультет Воронежской медицинской академии. Он снял фильмы «Голова. Два уха», «Седьмой пробег по контуру земного шара», «Папье-маше», «Рапана».
В трех последних картинах Виталия Суслина снимался актер театра «Ленком», однокурсник Александра Абдулова Александр Карнаушкин. Он по-настоящему раскрылся благодаря кино и теперь сыграл сапожника в «Верблюжьей дуге».
Герой живет в небольшом городе, пишет мемуары, чтобы передать их сыну. «Мы же ничего не знаем про своих дедов, — говорит Александр Карнаушкин. — А про прадедов нам известно только то, что они когда-то были. Мой герой пишет про себя, свою бабушку, не заботясь о том, чтобы это было красиво и когда-нибудь напечатано».
Сын равнодушен к опусам отца, его мальчишеским выходкам. Это человек, находящийся на своей волне, поэт в душе. Таким его попытался сыграть актер. Получилась история про детство, которое живет в каждом человеке. Мать чувствительного сапожника появляется в идеальном образе Снегурочки. Это не история про «маленького человека». Для Виталия Суслина все мы маленькие в масштабах космоса, а с точки зрения души — космические величины.
Мы поговорили с Виталием Суслиным сразу после показа картины.
— Как вы один снимаете в Нововоронеже?
— Я живу и там, и в Москве, соединяю два города. Все свои картины делаю на «Мосфильме», а в Нововоронеже снимаю.
— Лариса Садилова, фильм которой «Огород» тоже представлен в конкурсе ММКФ, снимает в родном Брянске. Там ею гордятся. А вас знают в Нововоронеже?
— Конечно, знают. У нас маленький город, где все тебя воспринимают как соседа. Никакого особого отношения, думаю, нет. Я стараюсь, чтобы, пока мы снимаем, никто про это не знал. Не люблю шумиху.
— К Ларисе и Дмитрию Давыдову, чья «Молодость» также вошла в конкурс, постоянно подходят люди на улице, спрашивают, почему их не снимают. Дмитрий живет в якутском улусе, а его артисты — жители родного села. К вам подходят нововоронежцы?
— Да. Если человек говорит, что хочет сниматься именно у меня, внимательно присматриваюсь к нему. Многие же думают, что кино — праздник. Как-то у нас снимался автомеханик, и для него это была пытка, даже давление повысилось. Кино — тяжелый физический труд. Многим все равно, где сниматься, просто хочется славы, начала какого-то пути. А если какой-то конкретный человек чувствует твое настроение и форму, то это не случайно. Я дорожу таким знакомством.
— Мой любимый Иван Сергеевич Лашин, наверное, тоже ждет, когда вы его вновь пригласите?
— Иван Сергеевич теперь уже не ждет. Он занимается своим делом, серьезно и плодотворно работает дворником, сам себя обеспечивает. Я считаю, что ценность моих картин «Голова. Два уха» и «Папье-маше» в том, что они помогли возрождению этого удивительного человека. Понятно, что фильмы мне дороги сами по себе, но то, что благодаря им Иван Сергеевич из разрушенного дома перешел в совершенно другое физическое и духовное пространство, — это самое главное. Ему удалось расплатиться с долгами. У него есть работа и мечты.
— Не смеются над тем, что он артист?
— Нет. Его воспринимают по-честному, не то что вон идет Марлон Брандо. К нему хорошо и трепетно относятся, без смешков. Он очень изменился с точки зрения привычек, питания, отношения к быту, стал по-другому воспринимать себя в окружающем мире. Хорошо помню нашу первую встречу больше десяти лет назад. Произошла огромная метаморфоза, достойная отдельной картины.
— А как развивались ваши отношения с Александром Карнаушкиным? Как вы с ним встретились?
— Я говорил, какой образ мне нужен для фильма «Седьмой пробег по контуру земного шара», и продюсер Лариса Олейник присылала фотографии актеров. На одной из них — маленькой и черно-белой — я и увидел Александра Карнаушкина, понял, что это мой герой.
Важно сразу увидеть актера. Достаточно поговорить с ним пять минут, чтобы почувствовать импульс, то это или не то. В «Верблюжьей дуге» я много кого хотел снимать, искал среди известных актеров. Я опасался вновь снимать Александра Карнаушкина, чтобы не было похожих оценок и актерского проживания, как в предыдущих наших работах. Но потом убедился, что должен быть именно он.
— Интересно вам разбираться в жизни людей, которые намного старше вас?
— Мне вообще все интересно. Люблю наблюдать судьбы, быть их пассивным или активным участником. Дороже человеческого общения ничего ведь нет. «Седьмой пробег по контуру земного шара» и «Верблюжья дуга» чем-то похожи, поэтому, наверное, у вас возник такой вопрос. Мне любой возраст интересен.
В моем фильме «Дефиле» возрастной диапазон велик — от новорожденного до старика. Я люблю всех. Я же медицинский оканчивал. У меня есть сценарии, где главный герой совершенно другого возраста, да и по атмосфере это совсем другое кино. Каждый фильм снимаешь, чтобы что-то про себя узнать и через своих героев в себе разобраться.
— Кто вы по первой специальности?
— После меда я сразу поступил во ВГИК. Не успел поработать врачом, но успел понять, что такое физическая боль, страдание человека, связанное с состоянием его души. Ты видишь, как меняется человек, как тиран становится кротким, а тихий человек превращается в борца с недугом. Это огромная азбука, лучшее, что может быть для того, чтобы понять окружающий мир и человека изнутри, на уровне клеток.
— Что произошло, что вы сразу после меда подались во ВГИК?
— Я сразу собирался поступать в театральный или кинематографический вуз. Но у меня в семье все врачи, и мне сказали: надо в медицинский.
— Получи нормальную профессию, а потом занимайся «фокусами»?
— Я с этим шесть лет учился в меде, это прелюдия ко ВГИКу. Не могло быть одного без второго. В нашей мастерской все были с высшим образованием. Это обязательное условие Карена Шахназарова и Олега Шухера, набиравших курс.
— То есть обязательно надо на заводе инженером поработать, прежде чем стать режиссером? Сейчас совсем молодые идут в вашу профессию...
— И это не очень хорошо. 17–19-летние ребята вообще не понимают, кто они, потому что информационное поле таково, что они постоянно находятся в квадрате Малевича. Им кажется, что они свободны, а они видят только то, что видят. Им хочется чем-то удивлять. А изначально ты должен хотеть рассказать что-то важное.
Когда делаешь первые работы, пишешь новеллы, слушаешь рассказы однокурсников, то думаешь о том, как же это неинтересно. Но вдруг мастер говорит: «Расскажи что-то из своей жизни». Человек на глазах всей мастерской начинает рассказывать историю, и все замирают, потому что это его личный опыт. Но он-то хотел написать что-то такое, чтобы всех удивило. Молодые ребята не обращаются к себе, живут, образно говоря, в пространстве Инстаграма. Это огромная проблема.
— Разве вы были не таким?
— Я вырос в другую эпоху, в 90-е. Мое поколение было свободно от догматов и идеологии. На нас никто не зарабатывал деньги. Не было айфонов, гаджетов. Мы были никому не нужны, кроме своих родителей. Это было благодатное время, которое взрослые теперь вспоминают со страхом. А для детей оно оказалось удивительным.
Мы не понимали ничего про трудности, про то, что не платят деньги, что идут забастовки. У нас были игры во дворе, прятки, казаки-разбойники. Очень важно помнить запах земли, когда ты прячешься во дворе, соприкасаться с деревом, чувствовать чавкающую под ногами грязь, чего сейчас дети лишены. Им никто этого не предлагает, а сами они до этого не дойдут.
— В вашем фильме появляются симпатичные поросята, всякое зверье. Зачем вам, к примеру, олень?
— Символов и смыслов много можно придумать. Оленю там не очень хорошо как свободолюбивому существу. Тяжело его было снимать, смотреть, как он стоит среди решеток, чтобы позабавить проезжающих туристов. Я люблю зоопарки, где животные на свободе. Важная сцена, когда наш герой гладит оленя. Олени же пугливые и редко такое позволяют. Каждый для себя найдет в этой сцене свой смысл.
— У актеров возникают к вам вопросы, непонимание?
— Важно, чтобы артист мне верил — народный он или не народный. Он пришел на площадку и стал таким же, как вчерашний абитуриент. Если он не верит, то мы с ним не идем вместе. Бывает, что актер чего-то не понимает, просит разъяснений. Я говорю в таких случаях: «Ты просто смотришь вдаль». В этом и есть тайна кино. Актер всегда личность, в его взгляде — вся прожитая жизнь. Это то, что невозможно сыграть. Это природа, которую нельзя насиловать. Многие артисты считают, что важно показать, что они работают, а я не люблю, когда они играют.
— С людьми с улицы проще?
— Абсолютно все равно. Я не вступаю в конфронтацию. Не веришь мне, значит, я нахожу другого артиста. Должен быть созидательный поиск, а не демонстрация своей значимости. Как только включается спесь и гонор, мне становится неинтересно. Любой самый талантливый артист всегда чувствует трепет. Он хочет, чтобы ты ему помог. Как только артист говорит: «Я знаю, как я сыграю», — я даже спорить не буду. Играй, но не со мной.
— У вас в роли участкового в «Папье-маше» снимался сотрудник полиции Юрий Сидоров. Как сложилась его судьба? Я была уверена, что он артист.
— У меня на него даже есть сценарий. Он уже не работает в полиции, ушел на пенсию. В полиции она ранняя. Он очень устал. Я передам ему ваши слова. Он будет безумно счастлив. Он большой эрудит, интеллектуал, много смотрит, читает.
— Непрофессиональные актеры, наверное, воспринимают кино как шанс попасть в «Поле чудес»?
— Большинство все-таки хочет соприкоснуться с аурой кино. Я работал ассистентом режиссера на «Анне Карениной» у Карена Шахназарова. На «Мосфильме» были потрясающие сцены театральных балов и большая массовка. Я занимался как раз вторым планом. Там было такое количество потрясающих людей — ученых, педагогов, композиторов… Они приходили для того, чтобы ощутить эпоху, атмосферу. Им было все равно, сколько заплатят. Да, есть циничная массовка, участвующая в телепроектах. Раньше в деревню приезжаешь снимать, это событие. Всей деревней помогали. Сейчас этого нет. А в провинциальном городе съемки еще могут стать событием.
— Есть преимущества жизни в небольшом городе?
— Огромные. Когда я приезжаю в маленький город, то физически ощущаю тишину. В маленьком городе человек мечтает сменить обстановку, поехать в большой город. Он проводит там какое-то время и понимает, как любит свою родину, мечтает вернуться назад. Знаю людей, сверстников, которые живут в маленьком городе в силу каких-то обстоятельств. Они любят Москву, жили там и учились, но это отдельные судьбы. Суть-то человека в чем? Весь жизненный путь нужен для того, чтобы услышать себя, понять, кто ты. А себя, свою совесть можно услышать только в тишине. В Москве все растворяется в огнях. Ты многое не замечаешь и многое себе прощаешь. В эпоху информационного прессинга можно находиться только в очень чистой провинции. Хотя как сказать это людям, всю жизнь прожившим в Москве, для которых это родной город. Важно быть там, где прошло твое детство, в местах, с которыми связаны счастливые мгновения жизни. Твои мечты и видения реальнее реальности. Для тех, кто выскакивает из другого мира в Москву, это попытка бегства от себя, от тишины. А в наше время важно возвращаться к тишине, а не бежать от нее.
— Что происходит в интеллектуальной жизни таких городов, как Нововоронеж?
— В Москве много театров и кинопоказов, больше возможностей. Но если в провинции проводят фестивали, то залы заполнены. А на ММКФ в центре Москвы они пустые. Столько рекламы, все громко, а люди не идут. Театры стали дорогим удовольствием. Они элитарны? Или все-таки нужны для того, чтобы себя услышать? В общем, много того, над чем нужно работать и что менять. И проката у нас нет, как и возможности попасть на телевидение. А люди хотят смотреть кино.
— На что же вы надеетесь, раз понимаете, что фильм может уйти в пустоту?
— Я вообще об этом не думаю. Заявлять, что не хочется славы для фильма, — вранье. Хочется, чтобы его увидели, чтобы он вызывал эмоцию. Но для меня это вторично. Когда пишешь стихотворение, ты же делаешь это потому, что тебе хочется его написать, потом уже кому-то прочитать. Ну не увидят сейчас мою картину, посмотрят через какое-то время. Даже если меня уже не будет, мое кино будут смотреть, пусть 10–15 человек. Я знаю это.
— Вы абсолютно свободный человек и режиссер. Не беретесь за то, что вам неинтересно, хотя как-то надо жить?
— Во-первых, я очень мало ем. Шутка! Надо понять простую вещь: жизнь — это мгновение, поэтому не стоит задумываться о материальных благах. Естественно, человек — живое существо. Он должен быть чисто одет, что-то свежее и вкусное есть. Но это не стоит того, чтобы идти на сделку с совестью и получать немыслимые дивиденды. На хорошее кино никто не будет выделять большие средства, потому что невыгодно. Для этого нужно что-то острое, скандальное, кассовое. Тех, кто за это берется, нельзя осуждать. Часто люди не задумываются о том, что, совершая такой выбор, они потом будут сожалеть о напрасно потраченных годах. Мне предлагали истории с хорошим финансированием, но я не могу их снимать, потому что нет трепета. Какой смысл снимать картину, тратить на нее год-два жизни, еще и сценарий написать, чтобы потом получить фестивальную награду или хороший гонорар? Я же не знаю, сколько проживу. Это не идеализм. Просто каждый фильм — это попытка понять что-то для себя. Для меня кино и искусство в целом этим и ценны.
— Вам приходилось зарабатывать на жизнь чем-то еще помимо кино?
— У меня нет цели зарабатывать. Я снимаю за небольшие деньги. Главное, чтобы на экране этого было не видно. А дальше уже твой выбор — снимать или снимать, ждать или не ждать большого бюджета.
— Вы уже несколько картин сделали с продюсером Ларисой Олейник. Она интеллигентна и скромна, совсем не похожа на некоторых своих коллег.
— Таких, как она, сейчас нет. Лариса — абсолютный альтруист, берется за то, что ее волнует. Не будет делать что-то ради выгоды. Ее самопожертвование начинает работать, когда она понимает смысл, то, ради чего это должно происходить.
Светлана Хохрякова
