Прошлое воскресенье у меня с утра трещала голова, и я решил пройтись по городу. Сначала потолкался на барахолке, ходил мимо развешанного на заборе тряпья и разного старого хлама, разложенного прямо на снегу. Потом вошел в самый базар. Не выдержал — с жадностью съел у прилавка замерзший соленый помидор и такой же ледяной огурец. Больше было тут нечего делать, и ноги понесли меня по направлению к столовой «Заря», где, как я знаю, изредка бывает пиво.
В просторном и неопрятном зале было немноголюдно. Посетители сидели строго разбившись на два лагеря — поближе к кухне те, что пришли поесть, поближе к буфету те, что пришли выпить пива или портвейну. Я купил у буфетчицы кружку и пошел к столику у окна. За ним сидел в одиночестве крепкий тридцатилетний паренек с красной физиономией и оттопыренными ушами. Одет он был почти щегольски — шерстяная рубашка и добротный синий костюм. Пиво пил важно и сосредоточенно.
— Разрешите? — сказал я.
Он молча кивнул, и я уселся. Говорить и мне не хотелось. Каждый из нас был занят своей кружкой. Моя кончилась быстрее, я встал и подошел к буфету.
— Повторить? — услужливо спросила буфетчица и налила мне новую порцию.
Я вернулся за столик.
В зал вошли еще три человека. Оглядевшись, они приблизились к моему соседу и молча пожали ему руки. Потом, очевидно решив, что мы с ним собутыльники, поздоровались и со мною.
Один из них — личность примечательная. Высокий, худой.
На лице и на переносице несколько глубоких царапин. Нос опух,и нельзя разобрать, природная на нем горбинка или благоприобретенная.Глаза совершенно заплыли. Пестрый бумажный свитер, под которым скорее угадывается, чем виднеется расстегнутая черная рубашка...
Двое других — шестерки. Один такой серенький с припухшими губами, а другой — белобрысая челка и носик выемкой.
Эти двое принесли пиво и стаканы, куда немедленно был налит цвета марганцовки портвейн. Мне тоже предложили, но я отказался. Они осушили стаканы, запили пивом.
Сначала заговорил Юрка — тот самый, солидный, в синем костюме, к которому я подсел.
— Прихожу,понимаешь, с работы — матери нет. Я в гардероб. Смотрю, нового пальто тоже нет. Я — к соседям. Говорят,не бывала.Я — к снохе. И тут нет. Я туда, сюда... Иду в больницу.
Точно, говорят. В Горький отправили. В больницу. Рак у нее.Желудка. Мы со старшим братом к врачу ходили. Говорим, нам-то хоть скажите.Рак, говорит, желудка. Ей-то не говорят. Хронический, дескать, гастрит у тебя. И есть ничего не может. Только молоко, сметану... Тут недавно прихожу, говорит: «Юрка, чего-то пельменей хочется». — «А чего? — говорю, — мясо у нас есть. Много ли нам вдвоем-то надо? Давай накрутим». Ну и накрутили. И вот, поверишь, только что четыре штуки съела — вырвало. Шестьдесят два года. Сколько еще протянет?.. И младший брат вернется, чего будет делать?..
— Толька? — сказал Витек, худой с разбитым лицом.
— Ну! — подтвердил Юрка, — Это ведь какой жук! Он в зоне, мне ребята говорили, он там работает, как лось... А выйдет — все. Ему какая хочешь зарплата, хоть шестьдесят рублей, только бы ему не работать. Только бы ему ни х... не делать. И, главное, хитрый ведь какой. Вот ты ему говори — он тебе поперек ни слова. Как будто соглашается. Знает, старший брат. Будет спорить, я же на него наору. А отойди ты на два шага, все по-своему сделает. В зоне вкалывает, а тут не хочу — и все!
— Он вообще чудак, — сказал Витек. — Вот он мой ровесник. Двадцать семь ему, а уж он почти червонец сидит. Только выйдет, его обратно в зону тянет...
— И там он работает, как лось, — сказал Юрка. — Чего теперь будет делать, не знаю. На мать уж надежда плохая. Старший брат — у него семья. Сестренка у нас в институте учится. Хочешь не хочешь, а каждый месяц — тридцатка. Ему бы какая ни зарплата, только бы ничего не делать. Я в Прибалтику уезжал, на асфальтовом заводе работал. Говорю мастеру: «Возьми братишку на мое место». Там три дня в неделю работаешь, остальные на Клязьме лежишь загораешь. И меньше ста восьмидесяти не получается. Если ты там два дня прогулял, бригадир никогда тебе ничего не скажет. Ноне пятнадцать же дней. Тут тебя уж никто не покроет. А мать у меня такая. Никогда денег не спросит. Сколько ей в получку принес пять рублей — пять. Сто семьдесят — сто семьдесят. Никогда не спросит. Положил на швейную машину и все. Утром говорю:"Мать, мне похмелиться надо, дай два рубля«. Без звука...
— У меня такой характер, — сказал Витек, — сколько денег есть, только стакан попал — все! Все пролетят. Ты вот ухитрялся три раза в день напиться? А я почти каждый день так... Лечиться думаю.
— Мне лечиться ни к чему, — сказал Юрка. — Я захочу — не пропью. Тут мать приходит, говорит, в ателье материал есть по двадцатьчетыре рубля метр. «Цвет, — спрашиваю, — какой?» — «Черный, — говорит, — без полоски». — «То что надо». А денег ни копейки. Так вот, веришь, я из аванса три рубля пропил, а из получки — два. Нет, и все! Или вот я в Прибалтике жил. Двести сорок зарплата, девяносто командировочные. И все подчистую пропьешь.Иной раз на питание не хватает. Придешь к семейному: «Дай десятку, на питание не хватает». Вот дочего доходил. А тут отпуск. Ну, думаю, мне деньги будут нужны. Целый месяц тут надо гулять. И как отрезал. Говорю: «Не высылайте мне зарплату. Только командировочные». На питание хватало — во как! В воскресенье бутылку возьмешь, и нормально...
— Нет, у меня все летит, — сказал Витек. — Характер такой... Слыхал? Казбек из особого в строгий перешел? «Через четыре года я, — говорит, — опять тут буду». Понял?
— У него ведь побег отсюда, из нашей зоны был, — сказал Юрка. — Я тогда в милиции на «Победе» работал. С автоматчиком его вывели, посадили в машину. С тех пор я его не видал.
— Не, ты соображаешь, особый на строгий? — сказал Витек.
— Значит, он чего-то там думает...
-Таких артистов сколько хочешь, — сказал Юрка. — К нам, помню, прокурор по надзору приезжал, рассказывал. До 1 ноября шестьдесят девятого года в «крытке» легче было, чем в строгом. Так такие есть артисты. Он тебе такое нарушение сделает, что срок ты ему не добавишь, а в крытку перевести надо. Таких артистов сколько хочешь. Или вот симулянты. У нас в зоне многие на аппендицит косили. Скажет все признаки, ну, его и режут. Каждый день — операция. Полбарака резали. Ну, одного они все ж поймали. Он все признаки сказал, а его врач и спрашивает: «На каком, — говорит, — ты боку спишь?» А он и скажи: «На левом», — говорит. «Иди — говорит, — отсюда, симулянт». А там оказывается, на левом спать — он еще хуже болит. Кишки как-то там натягиваются. «Иди, — говорит, — отсюда, симулянт».
— Тащи еще пиво, — сказал Витек белобрысому с выемкой на носу. — У тебя вроде червонец был?
«Выемка» неохотно вынул аккуратный бумажничек.
— Я его разменял.
Я вынул рубль и положил на стол. Рубль взяли не сразу, и «выемка» с «сереньким» пошли за новой бутылкой марганцового портвейна.
— А помнишь, у нас война была? — сказал Витек. — Поверишь, по шестьдесят человек выходило с ножами, с палками, с обрезами — кто с чем. Ярцевские на городских. Драка была — что ты. Шесть человек в больницу отвезли.
— Тут у нас как, — сказал Юрка, — в Ярцеве парк и в городе — парк. Там танцы и тут танцы. Ярцевских поймают в городе — бьют. Городских в Ярцеве бьют. Городские меньше чем по семьдесят человек в Ярцево не ездят. Вдесятером там делать нечего. И те так же... Ну и драка же тогда была. На суде потом только спрашивали: «Видели, как этот дрался?» — «Видели».- «Три года». — «А этого видели?» — «Видели». — «Два года». Так гребли, за милую душу...
— А помнишь, — сказал Витек, — парк хотели закрывать?
— Это из-за студента, — сказал Юрка. — Студента одного тогда ножом пропороли и в пруд скинули.
— На смерть? — сказал я.
— Нет, просто так порезали, — сказал Юрка. — Ну, девчонки из общежития вызвали скорую помощь. И пошло дело. У него мать оказалась партийная. Шум подняла. Из области понаехали. Думали парк закрывать,
— Да, было время, — сказал Витек, — я тогда без ножа из дома не выходил. Всегда с ножом. А теперь вот боюсь. Как пьяный "мусора«увижу,так бежать. Не хочу опять в зону. Надоело. Я ведь в пятнадцать лет первый разряд по баскетболу имел. И по плаванью. Меня в техникум без экзаменов брали. Знаешь, какой парень был... А потом стал закладывать, и пошло...
«Выемка» и тот, «серенький», притащили еще одну ноль восемь. Я опять отказался от стакана и купил себе еще пива.
-Давай познакомимся, — сказал Витек, когда я вернулся с кружкой. — Я ведь думал, ты Юркин друг.
Мы еще раз церемонно пожали друг другу руки.
«Выемка» разлил портвейн, и они выпили.
— А помнишь, как с солдатами дрались? — сказал «серенький».
— С солдатами драться не надо, — сказал Юрка. — Чего с него взять. Он по своей воле, что ль, сюда приехал? Это еще хуже, чем в зоне. Там ты хоть знаешь, за что сидишь. Украл, убил или там подрался. А солдат — чего? Приходит он домой, а ему повестка: кружка, ложка и поехал... Чего его бить, он не виноват.
— Нет, — сказал Витек, — я тебе говорю: с солдатом лучше не вяжись. Шел я тут мимо части ночью. Смотрю, солдат девку у забора наладил. Я его за плечо, говорю: «Я — второй». А он мне: «Пошел ты...» — говорит. Я ему в рожу. Он мне. Ну и понеслась...
Тут я наверх глянул, через забор еще лезут пять рыл. Ну, я — бежать. Откуда только ноги взялись... С солдатом лучше не связывайся.
— А чего с ним вязаться, он не виноват, — сказал Юрка.
— А ты сам кем будешь? — спросил у меня Витек.
Пришлось представиться.
Витек свистнул.
— Это хуже чем прокурор,
— КГБ, что ли? — сказал «выемка».
— Хуже, — сказал Витек.
Тут я попросил разрешения как-нибудь отыскать его,чтобы потолковать по душам.
— X... с тобой, — сказал Витек, — приходи. Только пораньше приходи. Вон Борька меня почему сегодня поймал, он в полседьмого пришел.Я еще сплю. А так бы ни х... он меня не нашел. Я уж пошел шляться. Я жене зарплату до копейки приношу. Девяносто рублей. Я ее никогда не обижаю. Ограблю кого или там что — ей всегда пятерка, десятка. Она мне только говорит «Не надо мне твоих никаких денег. Только ты не пей». А я не могу. Как стакан попал, так все... Дочка у меня два с половиной года. Любит меня, ужас как. К ней не идет... «Я, — говорит — к папе». Я иной раз по пьянке думаю, повеситься мне... «Мне, — говорит, -денег твоих никаких не надо, не пей только... Ты на себя посмотри, весь ты порезанный, поцарапанный... То ты с ножом идешь, то с молотком, то с топором...». Ну, х... с тобой, приходи... А только я не думал, что ты это... Я думал, ты из щипачей.
В четвертой кружке пиво оказалось каким-то водянистым и кисловатым на вкус. Я с трудом допил и поднялся из-за стела.На прощание Юрка сам мне вручил свой адрес.
— Заходи, — сказал Юрка. — Особенно летом. В июне. У меня не дом — дача. Раздевайся, загорай. Клязьма — рядом. Яблонь у меня тридцать штук, а вишен не счесть. Заходи.
Я еще раз пожал руки всем четверым и вышел на солнечную мартовскую улицу.
1971 г.
Протоиерей Михаил Викторович Ардов
