Владимир Маяковский родился в селе Багдати Кутаисской губернии (в советское время посёлок назывался Маяковский) в Грузии, в семье Владимира Константиновича Маяковского (1857—1906), служившего лесничим третьего разряда в Эриванской губернии, с 1889 в Багдатском лесничестве. Мать поэта, Александра Алексеевна Павленко (1867—1954), из рода кубанских казаков, родилась на Кубани, в станице Терновская. В поэме «Владикавказ — Тифлис» 1924 г. Маяковский называет себя «грузином». Одна из бабушек, Ефросинья Осиповна Данилевская, — двоюродная сестра автора исторических романов Г. П. Данилевского. У будущего поэта было две сестры: Людмила (1884—1972) и Ольга (1890—1949), и два брата: Константин (умер в трёхлетнем возрасте от скарлатины) и Александр (умер в младенчестве).
В 1902 году Маяковский поступил в гимназию в Кутаиси. Как и его родители, он свободно владел грузинским языком. Участвовал в революционной демонстрации, читал агитационные брошюры. В феврале 1906 года от заражения крови умер его отец[7] после того, как уколол палец иголкой, сшивая бумаги. С тех пор Маяковский терпеть не мог булавок и заколок, бактериофобия осталась пожизненной. Ростом будущий поэт был около двух метров.
В июле того же года Маяковский вместе с мамой и сёстрами переехал в Москву, где поступил в IV класс 5-й классической гимназии (ныне московская школа № 91 на Поварской улице, здание не сохранилось), где учился в одном классе с братом Б. Л. Пастернака Шурой. Семья жила в бедности. В марте 1908 года был исключён из 5 класса из-за неуплаты за обучение.
Четырехэтажная халтура
В центре мира
стоит Гиз —
оправдывает штаты служебный раж.
Чтоб книгу
народ
зубами грыз,
наворачивается
миллионный тираж.
Лицо
тысячеглазого треста
блестит
электричеством ровным.
Вшивают
в Маркса
Аверченковы листы,
выписывают гонорары Цицеронам.
Готово.
А зав
упрется назавтра
в заглавие,
как в забор дышлом.
Воедино
сброшировано
12 авторов!
— Как же это, родимые, вышло??—
Темь
подвалов
тиражом беля,
залегает знание —
и лишь
бегает
по книжным штабелям
жирная провинциалка —
мышь.
А читатели
сидят
в своей уездной яме,
иностранным упиваются,
мозги щадя.
В Африки
вослед за Бенуями
улетают
на своих жилплощадях.
Званье
— «пролетарские» —
нося как эполеты,
без ошибок
с Пушкина1
списав про вёсны,
выступают
пролетарские поэты,
развернув
рулоны строф повёрстных.
Чем вы — пролетарий,
уважаемый поэт?
Вы
с богемой слились
9 лет назад.
Ну, скажите,
уважаемый пролет,—
вы давно
динаму
видели в глаза?
— Извините
нас,
сермяжных,
за стишонок неудачненький.
Не хотите
под гармошку поплясать ли?—
Это,
в лапти нарядившись,
выступают дачники
под заглавием
— крестьянские писатели.
О, сколько нуди такой городимо,
от которой
мухи падают замертво!
Чего только стоит
один Радимов
с греко-рязанским своим гекзаметром!
Разлунивши
лысины лачки,
убежденно
взявши
ручку в ручки,
бороденок
теребя пучки,
честно
пишут про Октябрь
попутчики.
Раньше
маленьким казался и Лесков —
рядышком с Толстым
почти не виден.
Ну, скажите мне,
в какой же телескоп
в те недели
был бы виден Лидин?!
— На Руси
одно веселье —
пити...—
А к питью
подай краюху
и кусочек сыру.
И орут писатели
до хрипоты
о быте,
увлекаясь
бытом
госиздатовских кассиров.
Варят чепуху
под клубы
трубочного дыма —
всякую уху
сожрет
читатель-Фока.
А неписанная жизнь
проходит
мимо
улицею фыркающих окон.
А вокруг
скачут критики
в мыле и пене:
— Здорово пишут писатели, братцы!
— Гений-Казин2,
Санников-гений...
Все замечательно!
Рады стараться!—
С молотка
литература пущена.
Где вы,
сеятели правды
или звезд сиятели?
Лишь в четыре этажа халтурщина:
Гиза,
критика,
читаки
и писателя.
Нынче
стала
зелень веток в редкость,
гол
литературы ствол.
Чтобы стать
поэту крепкой веткой —
выкрепите мастерство!
