Нацбольскую радикальную газету с мрачным названием «Народный наблюдатель» мы делали в доме, стоявшем ровно напротив того, где жил в горьковской ссылке Андрей Сахаров.
Теперь там его музей.
Наша газета призывала все отнять и поделить, а тех, кто не желает этого делать, — топить в Волге.
Казалось бы, что может быть более далекого от того, о чем писал и говорил Сахаров?
Но я почему-то нет-нет и взглядывал на его окна, как будто оттуда могли подать тайный знак.
Когда он отбывал свое в Горьком (с неизменным милиционером у дверей, которому Боннэр, говорят, выносила супчику покушать), это был закрытый город, очень советский, достаточно скучный, да и район Щербинки, где томились всему миру известные узники совести, тогда был окраиной.
В нынешний Нижний сослать в ссылку — это как наградить. И тот район, где жил Сахаров, — хоть и не стал центром, но от центра по внешним признакам отличается не очень. Трасса гудит, витрины сияют, фонари перемигиваются.
Впрочем, сравнить тот Горький и нынешний Нижний, ту жизнь и эту все равно не получится — жизнь приобрела какие-то совсем несопоставимые черты. Например, как если бы тогда мы жили под водой, а теперь стали, скажем, воздухоплавающими. Тогда в холода лед был сверху, а теперь — снизу, тогда были жабры, сейчас — клюв, тогда мы смотрели из воды, а сейчас — в воду...
В общем, нечего даже пытаться.
Но положа руку на сердце надо признать: в народе Сахарова не очень любят.
Если поговорить с людьми, что живут в его доме (кое-кто вроде бы даже помнит Сахарова или уверяет, что помнит), то чаще всего обнаружишь в ответах привкус скепсиса; хорошо еще, если не помянут диссидента крепким словцом.
Служащие музея рассказывают о Сахарове с таким видом, как будто где-то внутри затаили к нему неприязнь и с трудом сдерживаются, что не выказать ее.
Представить нижегородца, который зачем-то пойдет в музей Сахарова, достаточно сложно. У меня буквально нет ни одного знакомого, который там бывал.
Объяснение всему этому простое: Сахаров в массовом понимании — один из людей, несущих ответственность за те огромные, почти немыслимые изменения, случившиеся со страной и с народом. Его уверенно занесли в тот самый список, где располагаются «меченый», ЕБН и «рыжий бес».
Поздний Сахаров почти затмил великого ученого и, между прочим, трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Сталинской премий.
Мы элементарно подзабыли, что Сахаров, прямо говоря, героически трудился на социализм и сделал для того государства столько, сколько не сделала целая дивизия нынешних патентованных компатриотов.
И что бы он потом ни говорил, этот диссидент, водородная бомба-то — вот она, ее Нобелевской премией мира не прикроешь, как фиговым листком, и никаким правозащитным выступлениям не отменить его труды по магнитной гидродинамике, физике плазмы, управляемому термоядерному синтезу, элементарным частицам, астрофизике и гравитации...
А сколько он сделал для нашей оборонки еще во Вторую мировую!
Сахаров — это безусловная икона советского милитаризма.
В силу этого меня по-хорошему забавляет наличие улицы Академика Сахарова в Риге, во Львове и в Хайфе, площади Сахарова в Вильнюсе и в Вашингтоне... Мы ж знаем, что имели в виду во всех этих государствах, увековечивая память Сахарова: они благодарили диссидента за то, что он помог разрушить Верхнюю Вольту с ракетами.
Но, извините, раз площади и улицы носят имя Академика Сахарова, а не, скажем, Диссидента Сахарова, то, выходит, вы восславляете создателя ракет этой самой Верхней Вольты.
Так что низкий поклон и горячий привет заграничным товарищам — за высокую оценку нашей оборонки. И раз начало традиции положено, есть смысл назвать в США, в Украине, в Израиле и в Прибалтике ряд проспектов и площадей в честь Лаврентия Берии, деятельности которого, на минуточку, мы обязаны появлению у СССР атомного оружия.
Тем более это большой вопрос, насколько деятельность именно Сахарова послужила причиной распада Союза.
Я все думал, чью судьбу напоминает мне сахаровская, — и недавно понял. Это ж Лев Николаевич Толстой.
Те же, то ли на грани гениальности, то ли за гранью банальности, откровения и бесстрашные попытки разобраться в самых важных вопросах бытия.
Та же отрешенность! Тот же высокий пафос!
А как Толстой выступал против смертной казни?
Вот цитата: «Я отрицаю сколько-нибудь существенное устрашающее действие смертной казни на преступников. Я уверен в обратном — жестокость порождает жестокость... Смертная казнь по своему психологическому ужасу несоизмерима с большинством преступлений, и поэтому она никогда не является справедливым возмездием, наказанием. Да и о каком наказании может идти речь по отношению к человеку, который перестает существовать».
Ощущение такое, что это Лев Николаевич написал, — но это Андрей Дмитриевич.
Да и конфликт Сахарова с социалистическим мироустройством вполне напоминает конфликт Толстого с церковью.
Открою секрет: если перечесть многие работы Сахарова сегодня — то мы обнаружим не либерального социал-дарвиниста, а вполне умеренного «левого».
Когда именем Сахарова клянутся оголтелые демократы, это столь же странно, как когда на Толстого ссылаются атеисты.
Схожа сама жизненная позиция последних лет этих двух титанов, когда Толстой, грубо говоря, отказался от своих литературных работ, откровенно издеваясь, скажем, над «Войной и миром» — и желая выступать отныне исключительно в качестве мыслителя.
Та же история с академиком Сахаровым — у которого вместо «Войны и мира» были свои великие работы, от многих из которых он наверняка отказался б (как отказался от звания соцгероя, и прочих сталинских премий) — во имя своей позиции правозащитника и народного наблюдателя.
Только в этом он видел главное оправдание своей жизни.
Разве что от жены Сахаров не сбежал, как Лев Николаевич. А может, и стоило бы...
На все эти темы можно спорить, однако выводы все равно будут очевидны и неизбежны.
Вот они.
Нам очень не хватает сахаровского идеализма, сахаровской последовательности, сахаровского бесстрашия.
Когда смотришь на телевизионные записи выступающего Сахарова, воистину веришь: он говорит, что думает, и живет, как говорит.
А теперь посмотрим почти на любого нынешнего проповедника, политика или правозащитника. Они ж себе сами не верят ни секунды.
И правильно делают, что не верят.
И мы не хотим.
материал: Захар Прилепин
