— Ты с кем-нибудь из них был близко знаком, работал вместе?
— Ну когда я перешел из нашей с тобой «Комсомолки» в журнал «Советский Союз», там продолжала работать целая плеяда людей, снимавших войну.
Прежде всего Анатолий Гаранин, конечно, запомнился. Разумеется, я знал, что есть такой замечательный фотограф, что умел он снимать не только войну. Есть его знаменитый снимок Рихтера у рояля…
— Спрошу как у эксперта: чем отличалась работа фотокора в годы войны от сегодняшней работы, сколько «носили на себе» тогдашние репортеры и нынешние?
— Носили тогда, я думаю, меньше. Хотя носить приходилось много и тогда, например — фотолабораторию. Она, конечно, не за плечами была, но, так или иначе, ее нужно было перевозить, хранить, беречь и все прочее.
— Чем тогда снимали?
— Те, с кем я общался, снимали в основном «Лейками». Но это корры центральных изданий. Конечно, в дивизионках, фронтовых газетах, снимали «ФЭДами», чем придется.
— Как же они умудрялись на такой технике делать такие кадры, плакатные, скажем так? «Лейкой», «ФЭДом»?..
— Я, конечно, работал совсем в других условиях, хотя по войнам тоже поездил… Войну снимать вообще очень непросто.
Сами по себе военные действия особо не поснимаешь… Снимки рождаются чуть-чуть за линией фронта. Там жанр появляется — уставшие бойцы, раненые, эмоции… Все там.
— Постановочных кадров много?
— Судя по их рассказам, да. Но поскольку я со свечкой не стоял, что могу сказать? Вот дяди Женина (Евгений Халдей. — П. Г.) фотография, флаг над Рейхстагом, конечно, постановочная, он сам об этом сколько раз говорил, не скрывал… Но сегодня, наверное, это и не так важно. И докапываться, думаю, уже не надо.
— Можешь навскидку назвать несколько других, великих, на твой взгляд, снимков?
— Я не могу вспомнить их названия, их же постоянно меняли… Ну Знамя Победы… Прекрасный жанр того же Халдея — солдаты в минуту отдыха, такие подкупают больше, чем собственно бой, бой-то, по сути, и не снимешь, я уже говорил… Когда я вижу усталых солдат, замученных, доедающих свою кашу… Мне кажется, это трогает сильнее.
Конечно, Бальтерманц, Гаранин. Это столпы, к которым тянешься, а дотянуться не можешь. Кто-то из них был попроще, кто-то нет. Был такой фотограф Владимир Драчев, тоже в «Советском Союзе», всю войну прошел, был очень прост в общении. Как-то мне в Киеве повезло встретиться с фотографом, который много снимал партизан на Украине, Яков Давидзон, его уже нет сейчас, да и всех их, к сожалению, уже нет. Александр Устинов из «Правды», я с ним познакомился в маршрутке, которая, если помнишь, ходила от Пушкинской площади до нашего подъезда.
Кстати, еще один замечательный фотограф — Петрусов, с ним, правда, я знаком не был… Его снимок встречи на Белорусском вокзале невозможно забыть. Помнишь, эту женщину на первом плане, которая счастливо улыбается? Это его, Георгия Петрусова.
Встреча на Белорусском вокзале первого эшелона бойцов, вернувшихся с фронта, 1945 год. Фото: Георгий Петрусов / РИА Новости
— Ты сам на каких войнах работал?
— На очень многих. Первая снятая мной война — Карабах. Последняя — Афганистан. Но это, Паша, все совсем другое. Мне, наверное, это до конца и не понять. Несмотря на то что некоторые войны шли на территории страны, в которой я родился, я имею в виду Советский Союз, глобальных войн, какой была война с Германией, не было. Хотя война и есть война — кровь, мучения…
Однажды я снимал ветерана, и спрашиваю у него, для подписи, расскажите что-нибудь. Он мне начал рассказывать что-то, а потом махнул рукой: да вы все равно не поймете. Отвечаю ему: то, что вы говорите, мне как раз очень понятно, что-то за спиной тоже есть. Он помолчал: извините, не подумал…
— Ты мог бы как-то сравнить работу наших фотокоров с работой иностранных репортеров?
— Могу только догадываться. Иностранцев, снимавших Вторую мировую, я не знал… Думаю, цензура давила всех почти одинаково. Когда была у нас первая выставка военных фотографов в начале 60-х еще, люди, которые все это увидели, писали в отзывах: самое поразительное — это мужество людей, сохранивших негативы.
Потому что все негативы в общем-то изымались и сохранить их было проблематично. Страшно подумать, сколько великих фотографий пропало навсегда.
— Ты снимаешь на цифру?
— Мы на цифру перешли в конце 90-х. Но я не понимаю этих разговоров: кто хочет снимать на пленку, у кого есть время и деньги немалые, — пожалуйста. Как в «Комсомолке» говорили? Есть фотография — она есть, а нет ее — можно говорить о плохом фотоаппарате, плохой пленке, о том, что Степа (Владимир Степанов, фотокор, заведующий лабораторией. — П. Г.) проявитель плохо развел…
Александр Земляниченко. Фото: РИА Новости
— Мне представляется, извини, что твоя профессия понемногу умирает. Если дать в руки обезьяне цифровой аппарат, она сделает пятьсот тысяч кадров, из которых четыре окажутся гениальными.
— Но кто-то должен их выбрать.
— Бильд-редактор…
— А ты знаешь, что найти хорошего бильда сегодня труднее, чем хорошего фотографа? Тем более что профессии этой нигде не учат — ни у нас, ни за границей. Это мировая проблема.
Профессия не умирает, она меняется. Другое дело, это становится все менее нужным. Есть издания, которые понимают, но их мало, но их и должно быть мало.
— Сколько у тебя фотографов в бюро?
— Двое, считая меня самого.
— А было?
— В хорошие времена — два фоторедактора и пять фотографов. До 2013 года, потом начало все сокращаться, и вот результат.
В 17-м году от меня ушел в РИА «Новости» Ваня Секретарев, сын Саши (Александр Секретарев, фотокорреспондент «Комсомолки» потом — «Известий», погиб в Афганистане. — П. Г.).
— Я его еще мальчишкой помню.
— Когда Саша погиб, Ване было 8 лет.
Павел Гутионтов
