В 1930 году дом 35а на Большой Пироговской в Москве выглядел иначе. Был он двухэтажный (сейчас – шестиэтажный) с надстройкой слева. В этом «пентхаузе» до революции, по легенде, жила хозяйка дома купчиха Решетникова и бывал Григорий Распутин… А в глухой стене была дверь – вход в квартиру на первом этаже. В ней в 1927-34 годах жил Михаил Булгаков
Девяносто лет назад, 18 апреля 1930 года в квартире Булгаковых зазвонил телефон. Аппарат находился как раз над рабочим столом писателя, поэтому трубку он взял сразу же.
— Товарищ Булгаков? С вами хочет говорить товарищ Сталин…
— Что за глупый розыгрыш! — в сердцах крикнул Булгаков и бросил трубку. Писателя уже несколько раз так разыгрывали, да он и сам не чужд был пранку…
Но телефон зазвонил снова.
— Товарищ Булгаков, не бросайте трубку. С вами действительно хочет поговорить товарищ Сталин…
Это сказание о звонке Сталина апокрифическое, хотя и происходит от рассказа Елены Сергеевны Булгаковой — третьей и последней жены писателя. Примерно в такой форме историю разносила народная молва.
Вторая жена Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, которая была свидетельницей и слушательницей, рассказывала эту историю в своих мемуарах «О, мёд воспоминаний» иначе:
«Однажды, совершенно неожиданно, раздался телефонный звонок. Звонил из Центрального Комитета партии секретарь Сталина Товстуха. К телефону подошла я и позвала М.А., а сама занялась домашними делами. М.А. взял трубку и вскоре так громко и нервно крикнул "Любаша!", что я опрометью бросилась к телефону (у нас были отводные от телефона наушники).
На проводе был Сталин. Он говорил глуховатым голосом, с явным грузинским акцентом, и называл себя в третьем лице. "Сталин получил, Сталин прочел!". Он предложил Булгакову:
- Может быть, Вы хотите уехать за границу?
(Незадолго перед этим по просьбе Горького был выпущен за границу писатель Евгений Замятин с женой.) Но М.А. предпочел остаться в Союзе».
Звонок первого лица страны (а в 1930 году Сталин уже точно воспринимался как единоличный правитель) — дело, конечно, крайне редкое, но не так, чтобы совсем немыслимое. Сталин опекал писателей, часто с ними общался, обладал тонким художественным вкусом. С последним суждением можно спорить, но вот оценка самого Булгакова: «по счастью, мне позвонил генеральный секретарь. (…) Поверьте моему вкусу: он вёл разговор сильно, ясно, государственно и элегантно». Ну а ясная устная речь говорит о многом…
Но Булгаков — совершенно особенный вопрос. Он был идейно чуждым, к нему были негативно настроены и идеологические органы, и творческие союзы. Да и у ОГПУ он был под наблюдением из-за невосторженного образа мыслей.
Да, он был автором феноменальной популярной пьесы «Дни Турбиных», однако это было в прошлом — постановка всех пьес была запрещена ещё годом ранее…
Но Сталин позвонил.
Формальной причиной для разговора было письмо Булгакова к правительству СССР, отправленное 28 марта 1930 года.
Для появления этого письма была более чем весомая причина — после того, как весной 1929 года была запрещена демонстрация всех пьес Булгакова, он остался совершенно без средств к существованию.
В письме Булгаков утверждает: «Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать. И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА…».
И вывод: «Я прошу правительство СССР приказать мне в срочном порядке покинуть пределы СССР в сопровождении моей жены Любови Евгеньевны Булгаковой».
Впрочем, предлагаемый вариант был не единственным. Более того, сам Булгаков очень хотел побывать в Париже, но… именно побывать. Он чётко знал, что русский писатель может жить только в России и знал это по позиции, например, Алексея Николаевича Толстого, с которым был хорошо знаком.
Потому в письме появилось такое вот завершение:
«Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу советское правительство дать мне работу по специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного режиссера. (…)
Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр — в лучшую школу, возглавляемую мастерами К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко.
Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя — я прошусь на должность рабочего сцены».
Наиболее естественного для себя статуса писателя Булгаков не предлагал. Знал за собой, что не сможет писать под политический заказ и не сможет написать что-то однозначно подцензурное. Да и литературный мир Москвы ему категорически не нравился, о чём он без околичностей написал позже в «Театральном романе».
И ещё одно забавное обстоятельство — Любовь Белозерская о письме правительству не знала, и ещё в 1980-х годах (умерла она в 1987 году в возрасте 91 года) считала его фейком, придуманным для того, чтобы опорочить мужа…
Помогала писать письмо, определять круг адресатов и разносила письма Елена Сергеевна Шиловская, на которой он женится два года спустя. Белозерская о знакомстве мужа с Шиловской знала и даже, как считают многие булгаковеды, из каких-то своих соображений развитию романа не препятствовала (впрочем, тут как раз понятно — Михаил Афанасьевич образцом морали в смысле отношений с женщинами никоим образом не был и Белозерская об этом знала). А вот о письме — не знала…
Впрочем, тут есть ещё одна загадка — дело в том, что о письме Сталин упоминал в разговоре, который она слышала. Но — не придала значения. Видимо, слишком был силён шок от звонка вождя, чтобы обращать внимание на мелочи.
А теперь — слово Елене Сергеевне:
«18 апреля часов в 6-7 вечера он (Булгаков — Авт.) прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Бол. Ржевском и рассказал следующее. Он лёг после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала, сказав, что это из ЦК спрашивают.
М.А. не поверил, решив, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:
- Михаил Афанасьевич Булгаков?
- Да, да.
- Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.
- Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом.
- Да, с Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно).
- Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
- Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?
(М.А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса — да он и звонка вообще не ожидал — что растерялся и не сразу ответил):
- Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
- Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
- Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
- А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.
- Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.
- Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего».
Стоит ли говорить, что, посетив на следующий день МХТ, Булгаков был встречен там с распростёртыми объятиями и немедленно принят на работу…
А вот личная встреча и беседа со Сталиным не состоялась, за границу Булгакова так и не выпустили, а на дальнейшие письма Булгакова он уже не отвечал.
Так почему же Сталин позвонил Булгакову? Причин было несколько.
Во-первых, Сталин действительно ценил Булгакова и считал превосходной (и с художественной и, что ещё более важно, с политической точки зрения) его пьесу «Дни Турбиных». И систематически защищал Булгакова от нападок. Разумеется, не по своей инициативе, а когда его спрашивали, как это было во время беседы с украинскими писателями. Вспомним: «Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы. (…) "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
Во-вторых, Сталин считал, что Булгаков, может, и не принесёт пользы, находясь в СССР, но уж точно может нанести вред, находясь на Западе и контактируя с антисоветской эмиграцией. Он ведь действительно оказался бы сильнейшим эмигрантским писателем, наряду с Иваном Буниным и Иваном Шмелёвым. Нужна ли была СССР такая головная боль?
Не меньший вред могла нанести внезапная смерть Булгакова — а ведь буквально накануне, 14 апреля, застрелился Владимир Маяковский… Кстати, опасения такие не были беспочвенными — Елена Сергеевна вспоминала, что у Булгакова был револьвер и только после беседы со Сталиным он бросил его в пруд у Новодевичьего монастыря.
В-третьих, вполне вероятно, что у Сталина и Булгакова была более длинная история знакомства — они ведь вполне могли познакомиться в 1920 году во Владикавказе. А влияние личных отношений никто не отменял, хотя и трудно представить себе человека, менее склонного к сентиментальности, чем Сталин…
В-четвёртых, звонок хоть популярному, но опальному драматургу позитивно влиял на отношение к советской власти, и, главное, к самому Сталину, интеллигенции.
Тут, кстати, расчёт был совершенно правильным. Слух о звонке разнёсся по Москве со скоростью звука, обрастая фантастическими подробностями, вроде того, что после получения письма Булгакова вызвали в Кремль, где он лично встретился с генсеком.
Воздействие этой истории на общественное мнение было потрясающим.
Вот что указывается в сводке 5-го Отд. СООГПУ от 24 мая 1930 года:
«Такое впечатление, словно прорвалась плотина и все вдруг увидали подлинное лицо тов. Сталина. Ведь не было, кажется, имени, вокруг которого не сплелось больше всего злобы, ненависти, мнений как об озверелом тупом фанатике, который ведет к гибели страну, которого считают виновником всех наших несчастий, недостатков, разрухи и т.п., как о каком-то кровожадном существе, сидящем за стенами Кремля (трудно поверить, но это действительно текст архивного документа — Авт.).
Сейчас разговор:
- А ведь Сталин действительно крупный человек. Простой, доступный.
Один из артистов театра Вахтангова, О. ЛЕОНИДОВ, говорил:
- Сталин раза два был на "Зойкиной квартире". Говорил с акцентом: "Хорошая пьеса. Не понимаю, совсем не понимаю, за что её то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса. Ничего дурного не вижу".
Рассказывают про встречи с ним, когда он был не то Наркомнац, не то Наркомом РКИ: совершенно был простой человек, без всякого чванства, говорил со всеми, как с равными. Никогда не было никакой кичливости.
А главное, говорят о том, что Сталин совсем ни при чём в разрухе. Он ведет правильную линию, но кругом него сволочь. Эта сволочь и затравила Булгакова, одного из самых талантливых советских писателей. На травле БУЛГАКОВА делали карьеру разные литературные негодяи, и теперь Сталин дал им щелчок по носу.
Нужно сказать, что популярность Сталина приняла просто необычайную форму. О нем говорят тепло и любовно, пересказывая на разные лады легендарную историю с письмом БУЛГАКОВА».
Когда Сталина называли «великим вождём», это ведь от души было. Ну где вы ещё возьмёте такого манипулятора — один звонок и — феноменальный успех. Даже если сотрудники ОГПУ немного и приняли желаемое за действительное.
Василий Стоякин
