«Из-под личины видимого зияет невидимое.
Личина сливает плоскость с глубиной.
Вот почему маски отмечены символом:
кто-то глубокий заглянул в истончившийся лик их.
Мы никогда не скажем,
кто на нас смотрит там,
под личиной,
но нам жутко, когда за нами следят замаскированные.»
(Андрей Белый. О масках)
Я иду вслед за Еленой Шварц (поэтом), внимательно слежу за ее паузами и остановками, за тем, какие отпечатки сохраняются после, их трещинками и выбоинами. Давно она создала такую игру — придумываешь слово, которое полностью отражает писателя, делаешь небольшой доклад. В нем убеждаешь почему то или иное, например, вода — тот или иной человек. Я попробую провернуть похожий фокус с Шершеневичем.
Вадим Шершеневич
Вадим Шершеневич поэт, прозаик, драматург, один из создателей направления имажинизм 1918–1925 годов. Шумящий, гремящий, сверкающий, отрицающий гладкую напевность, даже несмотря на возникающую периодически многословность, — его нужно декламировать, так чтобы чувствовать внутри натяжение связок, их дребезжание и вибрацию. Он кажется мне такой хрустальной статуей — невероятно высокой, и от того крайне хрупкой. Статуя приводит меня к зеркалу. Шершеневич — зеркало, это мое озарение.
Я буду говорить только через его пьесы. Вадим находит зеркало и тут же понимает, что отражается в нем. Первое, что его поражает, — собственное лицо, собственное я, индивидуальные черты и интонации. Когда-то я услышала, что писать про себя легче всего, — не могу применить это утверждение к своим текстам, но Шершеневич точно падает в него. Вадим пьян от своего отражения, порой состояние его доходит до болезненной мамлеевской любви к самости. Вадим пишет свои первые пьесы «Быстрь» (1916), в ней его представляет Лирик, и «Вечный жид» (1919), а здесь Поэт. Через этих персонажей автор упивается словом, его текст поэтичен, витиеват, он захватывает. Фигура поэта/лирика одинока, оставлена, обнажена.
«У тебя из ушей вылезают дети,
С крыш свисают ноги сосулек-балерин.
Вот смотрите: стою я, зрячий и вещий...»
Он чувствителен, эмоционален, пытается создавать вещи для людей и про людей, но ему так скучно, или же изнутри его ест желание любви (слово «скука» в «Вечном жиде» особенно важно, так как оно появляется практически в каждой реплике Поэта). Весь мир вокруг — нестабильная, скачущая игрушка. Остальные персонажи пьес — лишь теневые проекции главного героя, двойники (в «Вечном жиде» список действующих лиц обозначен, как «Каталог действующих лиц», словно отсылая к стихотворению «Каталог образов»).
Название «Вечный жид» — указание на апокрифическую легенду. По преданию, Агасфер, сапожник из Иерусалима, отказался помочь Иисусу Христу. Во время страдальческого шествия на Голгофу Иисус остановился у дома иудея ремесленника и попросил разрешения ненадолго прислониться к двери, чтобы отдохнуть. В ответ тот отказал Иисусу и оттолкнул его со словами: «Ступай мимо, отправляйся на смерть». За это иерусалимский еврей был обречен на вечные скитания по земле до второго пришествия Христа (Иисус якобы ответил ему: «Я уйду, но ты будешь ждать моего возвращения»). Вечная жизнь, презрение со стороны людей воспринимаются Агасфером как мучительное наказание.
В центре действия пьесы, как и в первом произведении «Быстрь» — личность одинокого поэта, мучительно ищущего смысл своего существования, вечно скитающегося, не растворяющегося в других. Это наталкивает на мысль, что проблематика произведения созвучна не только легенде об Агасфере, но и утверждающемуся в русской и европейской литературе начала XX века экзистенциальному мироощущению.
«- заблуждал по пространствам творимого космоса; я — вечный жид: -
- «Я» -
- присутствовал при событиях в Палестине; внимал его слову; стоял у креста; видел вихрь вознесения; с тех пор заблуждал я по странам земли: -
- золотым фонарем освещаю свой путь; из туманов стучу в стекла окон:
- «Не видели ль вы?»
- «Не проходил ли?»
- «Не звал ли?»
- «Не совершал ли здесь вечери?»»
(Андрей Белый. Записки чудака)
Мауриций Готтлиб, «Агасфер»
А после рождается «Одна сплошная нелепость». Она несет внутри Арлекина. Арлекин — новое отражение. Он отличается от своих предшественников, нет той мученической одержимости. Здесь Шершеневич слегка меняет выражение лица.
Арлекин Шершеневича подобен Арлекину итальянской комедии дель арте. Можно сказать, что автор сохранил каноническое поведение персонажа. Арлекин — разнузданная, активная, шумящая маска/кукла. Хулиган, ведущий себя всегда вопреки человеческому. Даже в момент смерти другого Арлекин будет смеяться, выражая тем самым самую сильную скорбь. Кожа его — разноцветная ткань. Голос его — громогласный напев. В отличие от Шута (другого персонажа итальянских комедий) может вести себя агрессивно, устраивать козни, шалости. Является полной противоположностью оставленному поэту.
«Красавица, купите у меня веселье. У вас горло нежное, как первая зелень. У вас голос нежный, мягкий, как пушок под крылом лебедя. Вам так нужен смех и радость. Веселый беззаботный хохот. Я вам вставлю в горло канарейку-хохотунью, и она зальется стекляшками звонкого смеха».
Шершеневич проворачивает с ним зеркальный фокус. Среди персонажей пьесы есть не только Арлекин, но и Арлекин-актер (Петр Захарович). Так Арлекин является истинным воплощением, ожившей куклой, существующей в мире людей, которая старается понять устройство мира, и есть Арлекин-актер — актер для которого специально написали роль, и он ее выполняет. Понятие маски переворачивается, и Арлекин становится гораздо ближе к человеческому, живому, нежели его прототип. Есть и другие актеры, играющие свои роли на сцене в театре. Среди них те, кто точно знают: «Я актер» — например, Институтка. И те, чью идентичность определить гораздо тяжелее. Это главный противник Арлекина — Пьеро (грустный, плачущий, доводящий до абсурда своей серьезностью клоун) и Коломбина (возлюбленная Арлекина и Пьеро, за которую ведется борьба).
«Жалкие торгаши поз и трагедий. Вы, изображающие жизнь и показывающие ее в прикрашенном виде. Ваши щеки красочней декораций. А я — я настоящий Арлекин. Из игрушки я превратился в настоящего, в живого. Я уже не знаю, в чем искусство: изображать жизнь или жить».
Арлекин в комедии дель арте
Вадим крутит зеркало в руках, поворачивает его разными сторонами. Оно скачет сверху вниз и снизу вверх, право-лево, бок. Отражение с предельно серьезного срывается на хохот. Вадим играет в отражения. И это зашито не только внутрь персонажей, но и в саму структуру пьес. Здесь я замираю на трех и мельком прибавляю еще одну.
«Одна сплошная нелепость» (1922) — арлекинада, то, есть она сконцентрирована на любовном конфликте вокруг Арлекина. Арлекин проповедует новую философию, согласно которой главным объектом поклонения является человеческое веселье (в понимании героя это и есть настоящее счастье), состоящее из влюбленности, смеха, улыбок. Все это вторит имажинистской концепции и их теоретическим установкам. Вопрос о природе радости поднимался в книге Шершеневича «2х2=5». В этой работе автор пишет о свободном обращении с композиционными частями стихотворных произведений.
«Необходимо, чтобы каждая часть поэмы (при условии, что единицей мерила является образ) была закончена и представляла самодовлеющую ценность. Стихотворение… толпа образов; из него без ущерба может быть вынут один образ и вставлено еще десять».
Шершеневич применял подобное и в драматических произведениях, «Одна сплошная нелепость» очень разрозненна, события и локации скачут, мало связаны логически. Пьеса тонет в парадоксах.
По сравнению с ней «Быстрь» и «Вечный жид» кажутся ясными и лаконичными. Здесь я позволю себе повтор и вернусь немного назад. Чтобы еще сильнее увлечься и провалиться в тезис о зеркале, нужно учитывать, что «Быстрь» — монологическая драма, все события в которой проецируются через сознание одного, главного героя. Эту концепцию активно разрабатывал не только Шершеневич, но и Николай Евреинов. Он ставит спектакль «Франческо де Римини» в начале ХХ века. Во главе — эмоциональное воздействие на зрителя, его вовлеченность в происходящее. Шершеневич стремится к такому же эффекту. «Вечный жид» заявлена автором как трагедия великолепного отчаяния, но рассматривалась большинством критиков как поэма из-за звучного, напевного языка.
Последней рождается «Дама в черной перчатке» (1921) — американская мелодрама-сатира. В ней реализуется теория метро-ритма созданная Борисом Фердинандовым в Опытно-героическом театре (ОГТ). Шершеневич стремится подчинить все элементы пьесы принципам метро-ритма, полностью избавляясь от импровизации. Каждому персонажу дается индивидуальный ритмический рисунок, свой стихотворный размер. Это делает пьесу очень простой в произношении. Она изящна. Шершеневич отказывается от многословности.
Зеркало выскальзывает из рук Вадима, ему нужно поднять его, чтобы заглянуть снова и обнаружить чужое лицо, внутренне отражающее его собственное. Вадим находит отражение любви.
Коломбина в комедии дель арте
Женщины Шершеневича нестабильные призраки, мечущиеся тени, всегда разные, стихийные. В первых пьесах они проявляются меньше всего и звучат в основном через одно слово — «желание любви». Так в «Вечном жиде» первые зерна — Женщина и Девушка. Обе они рвут Поэта, обе они не имеют к нему доступа. Женщина — уставшая, тихая, предвидящая события. Девушка — охваченная страстью, необузданная, горящая, сама себя поглощающая. Подобно теням скользят, бегут, чтобы полноценно реализоваться в Коломбине («Одна сплошная нелепость») и ее множественных двойниках. Она, центр конфликта пьесы, — расщеплена на троих. Главная Рита — маленькая девочка болеющая дома. Бред ее достигает такой высокой степени, что она видит оживших кукол Арлекина и Пьеро (второго она считает своим мужем, первый заразит ее смехом и уведет в конце пьесы). Важно, что никто, кроме Риты, кукол не видит. Следовательно, все произведение может стать проекцией больного сознания ребенка. Рита не стабильна, часто ее бросает из смеха в слезы.
«Не мучь меня. Я не умею не любить тебя, но мне хочется… в кого-то влюбиться».
В действии шестом ее сменит Наездница — прекрасная, грациозная, гипнотизирующая окружающих, несущая в себе эротическое (в противовес Рите). Арлекин увидит в ней Коломбину. Задохнется, очаруется. Не совсем ясно, является ли персонаж, заявленный как Коломбина, ожившей маской или живой девушкой. Возможно, Рита эту деталь в своей голове не продумала.
Зеркало в руках Вадима — калейдоскоп зеленого, красного желтого. Зеркало продолжает уводить его все дальше. Голова кружится. Вадим старается настроить сбитый фокус. Моргает. Раз. Два.
Катерина Савельева
