Кубинский сахар вместо капы вложил под губу — всё равно что снюс, только слаще — глупо, что в рафинаде, это же готовый таран. Что возьмёшь со спортсмена? Как в старом анекдоте: «— Что вы делаете головой? — Ем». Пустопорожней головой, увенчанной в силу большого природного дара лаврами победителя (а это всегда временно, иной вопрос, что такое есть время), он решил, что сделает буфер, притом сладкий — ну и пофорсить всегда не западло. Хлынин — человек отважный. Каково выйти на ринг с рафинированным сахаром, приклеенным к зубам, словно мяч к стопе Месси? Да он, в натуре, и en vivo, и in vitro, на голову выше любого. Любого!
Но какой это буфер? Это таран!
Так и случилось! Зубы ему разбили.
Поэтому он поехал к зубному сразу после матча.
— Надо было этого лоха в третьем раунде ложить!
— Да нет, в самый раз. Рано нельзя. Интриги нет.
— Он мне зубы разбил. В четвёртом раунде. Ну как я теперь в книжный клуб пойду?
— А без зубов никак?
— Никак. Там говорить надо.
Хлынин раззявил рот. Четырёх зубов вверху слева не досчитывалось. Один обломок торчал в самом краю. Он юлил в ринге, а сахар кидал из-за одной щеки в другую, глазами водил, как парижская профурсетка, в первый раз севшая на мотороллер клиента — и всё равно бам, чёрт, где зубы? Их даже в стакан не положишь, а ему бы хватило смекалки так подшутить над участниками книжного клуба — типа как умудрённый дед, который кладёт челюсть в стакан и открывает книгу, чтобы подготовить взбудораженный ум к покойному сну. И можно было бы прям посреди беседы пустить слюну, все бы поняли. Но зубы — разлетелись по рингу. Выглядело эффектно, он потом ещё на них наступил. Они хрустнули под его ногой.
У врача он сидел неподвижно. Никогда зубного не боялся, но боялся самих врачей, потому что проигрываешь этим хлыщам без боя. Девушка пришла, у неё брекеты, она села.
— Хороший врач. Я сначала пластинки носила, теперь вот. Скоро буду сексуальной, как с обложки.
— Вы и так хорошенькая.
Он улыбнулся, она отпрянула. Пришёл врач.
— А я был на вашем бою. Ставил на вашего соперника.
Хлынин показал своему агенту уходить. Он и врач остались наедине, да девушка в углу — блондинка крашеная, ну прям сок жми, из таких гроздья можно делать — гнева, разумеется, — приходишь от противного к тому, что так заведено: на земле дураков что-то тоже растёт, и среди них — гроздья гнева.
— Я бы хотел пригласить вас на бой. Но — услуга за услугу.
— Вы хотите со мной драться?
— Да. И я вам проиграю.
— И что вы хотите? Дайте догадаюсь… Моё тело?
— Верно. Я хочу, чтобы оно вышло за дверь.
Блондинка вышла.
— Доктор, поймите меня правильно. Я вас люблю.
— Я понимаю.
… Хлынин вышел из больницы с протезами. Блондинка ждала его на крыльце.
— Я тоже из книжного клуба. Вы меня не узнали.
— Я вас узнал. Не хотел, чтобы доктор это понял.
Они пошли молча. Появился агент. Хлынин отпустил его домой. «Семейный он», — пояснил.
— Почему вы не дали мне понять, что узнали?
— Потому что я тупой. Это мой имидж. Знаете, как мне зубы выбили?
— Как?
— Я сахар под губу положил.
— Под какую?
— Вот эту, — он показал на верхнюю губу, на ней чернела запёкшаяся кровь. — У него такая работа: ему нужно психологически настроиться на человека. Нельзя ему давать свои рефлексии слушать. Даже возможности давать не надо, — он задумался и добавил: — А вы ведь такая же.
Она покраснела. Взяла его за руку.
— Товарищ боксёр, поймите меня правильно: я вас люблю.
— Я понимаю.
… В книжном клубе обсуждали «Книгу перемен». На следующий бой Хлынин опять вложил себе под губу сахар, но уже другой. Тростниковый. Мыслящий тростник, типа. Всё меняется.
Глеб Буланников
