Вы будете детей делать. А я их воспитывать?
Я открыл секрет успеха Льва Николаевича Толстого.
Не знаю, кто его уговорил начать писать о своем детстве, но все знают - первые книги Льва Толстого "Детство" "Отрочество", "Юность".
Он потому и стал таким великим, что смог сначала осознать собственную жизнь. Он еще раз пережил свое детство, отрочество, юность.
Всем студентам, да и не только студентам, я говорю: напишите книгу о себе.
Расскажите о своем детстве. Пока живы родители, расспросите их, какими Вы были маленькими, как Вас воспитывали, как Вы себя вели.
Соответственно студенты задают вопрос.
- А зачем я буду про это писать? Кому это нужно?
Отвечаю.
- Нужно только Вам. Если человек помнит свое детство (как сказал Геннадий Шпаликов, "Все мы родом из детства"), то он становится лучше, мягче в обращении с родными.
Но это не главное.
Человек всю жизнь ищет собственное "Я". Что он может, на что способен, как добиться выполнения своих желаний.
Мне кажется, что удачной или неудачной жизнь можно считать в зависимости от того, в какой степени реализованы мечтания детства.
Осознать себя, подумать о себе, вспомнить свое прошлое, которое всегда с нами, право, полезно.
Один из наших постоянных читателей решил последовать моему совету и написал мне два первых рассказа о своем детстве.
Я прочел. Мне было интересно.
Итак, дневники Владимира Романова.
Читайте. Автору 24 года.
Моей маме Людмиле было всего 20 лет, когда папа уговорил ее родить ребенка.
Мама стеснялась своей беременности, поэтому никому о ней не говорила и продолжала трудиться на коксохимическом комбинате - промывать удобрение - сульфат аммония. Лишь когда ее вырвало, бабушка обо всем догадалась, и маме пришлось перейти на более легкую работу - секретаршей и начать обедать в заводской столовой, что по тем временам считалось хорошо. Дед мой пил.
Как-то мои будущие родители повздорили, и старик, будучи во хмелю, сказал им:
"Вы будете детей делать. А я их воспитывать?" Этими словами он вывел маму из себя. И они переехали с отцом в дачный поселок - между Липецком и городом Грязи - к тетке, родной бабушкиной сестре, где им разрешили жить во дворе, во времянке. Тут-то, на шестом месяце беременности, и случилась первая беда - у мамы открылось кровотечение. Она побежала в больницу, где ей сказали, что существует угроза выкидыша на нервной почве, тут же положили на сохранение и прописали уколы. Уколы вроде помогли и, казалось, все обошлось...
Впервые я дал знать о себе 23-го ноября в 22 часа. Мне захотелось наружу, я пнул маму ногой, потом еще раз и еще, и завертелся в ней волчком. Маме, конечно, от этого было больно. Но в силу собственного эгоизма и отсутствия жизненного опыта я отказывался это понимать. Когда ночью мама почувствовала, что начали отходить воды, она разбудила отца. "Вода?! Какая вода?!" - закричал спросонья он, решив, что в нашей времянке прорвало водопровод. А когда пришел в себя, то побежал за "скорой помощью".
В роддом маму привезли в три часа ночи. Раздели, искупали и оставили...абсолютно голой в коридоре на сломанной раскладушке, ибо в больнице не оказалось свободных мест. Та холодная ноябрьская ночь показалась 20-летней девушке бесконечной. Мама не могла уснуть и лишь под утро, когда силы стали ее покидать, задремала. Но тут вдруг мне срочно понадобилось взглянуть на этот свет!
И 24го ноября, в 7.30 утра, в слезах и соплях от боли я выбрался в этот мир, ужасно холодный, - и от страха завопил изо всех сил! Я родился мальчиком, чем ничуть не удивил своих родителей, которые без всякого УЗИ почему-то были уверены, что у них будет именно сын Володька. Только вот я поторопился малость - родился семимесячным, и поэтому меня сразу забрали у мамы.
А она только и успела взглянуть на меня, после чего, измученная, уснула, несмотря на запреты врачей. За окном падал снег - большие, красивые, пушистые снежинки. Я его не видел. Но, наверно, чувствовал, ибо полюбил крупные снежные хлопья на всю свою жизнь...
После сна маме захотелось есть. Она готова была слопать быка или хотя бы маленькую корочку хлеба, но ни того, ни другого у нее не было. Она попросила медсестру принести что-нибудь съедобное, но та сообщила, что внизу давно мается отец, и она сейчас пошлет его в магазин за продуктами. Папа принес молока и колбасы - и мама от этой малости была просто счастлива!
Потом она ждала. Всем принесли детей кормить через три дня. А меня, так как я был недоношенный и очень слабый - только через пять.
Я дрыхнул. Матушка, конечно, развернула меня и поспешила рассмотреть. Я был значительно меньше других детей, к руке моей привязали бантиком клееночку, на которой значились мои рост и вес - 41 см, 1900 г. Неудивительно, что после этого мама боялась прикоснуться ко мне лишний раз. Она разволновалась и попыталась меня разбудить, теребя за нос. Но молоко никак не входило в мои планы. Есть я, честное слово, не хотел. И тогда медсестра пальцами раздвинула мне рот и оцарапала ногтями подбородок. Я же проявил упорство: есть так и не стал, лишь глотнул два раза и опять отрубился. А на второе кормление меня уже не принесли... Маме сказали, что подбородок загноился. Когда по ее требованию сына все-таки показали, оказалось, что у меня, действительно, царапинка на подбородке, замазанная зеленкой. Мама тогда даже представить не могла, что эта царапинка принесет ей столько горя и мучений...
Медсестра вместе с грязью из-под ногтей занесла в мой организм палочки стафилококка. Поэтому на девять дней меня изолировали от мамочки. Она же, бедная, плакала сутки напролет, стоило ей только услышать рев чужих малышей. В конце концов нас перевели в детскую больницу, в хирургию гнойного отделения. В моей палате лежали еще десять таких же бедолаг, как и я. А вот мамам спать с нами не разрешили. Они должны были сидеть рядом на стуле, и отдыхать в другом конце коридора, в специальной палате для мам. Но туда, конечно, никто не ходил. Все мамы спали на стульях, сидя, в ужасном напряжении, боясь попасться на глаза врачу.
Папа приходил к нам ежедневно. Часто бывали бабушка и тетя Галя. Но меня они не видели, так как мы с мамой лежали на седьмом этаже. На моем несчастном подбородке появлялись один за другим фурункулы, их вскрывали и вскрывали, а после бинтовали, да так, что мама кормить меня грудью не могла. Ел я только из пипетки, так как не мог открыть от боли рот. Из-за этого у мамы "перегорело" молоко. И она попросила родных ходить в роддом и выпрашивать его у рожениц. Так бабушка с тетками и ходили по очереди на поклон. Молоко нужно было только свежее, каждый раз по сто грамм. Таким образом я впитал сок молоко не родной матери, а чужих, незнакомых мне женщин. Но все они были очень добрые. Ибо не видели меня. Но делили со мной то, что предназначалось их крохам. Делили со мной - больным, а потом и умирающим...
Как-то маме понадобилось срочно погладить мои пеленки. Она забежала в гладильную и увидела там медсестру. В тот день врачи отмечали чью-то свадьбу, и сестра гладила свою юбку.
- Простите, дайте мне, пожалуйста, на минутку утюг, - попросила мама.
Сестре это не понравилось, и она грубо сказала в ответ:
- Надо было рожать нормальных детей, а не уродов!
Если бы она сказала маме это где-нибудь в другом месте, то наверняка получила бы от нее по голове. Но тут 20-летняя девушка лишь стиснула зубы и заплакала. "И этой стерве я позволяю делать уколы моей крохе! - подумала она. - Еще сделает не тот, и сын умрет!" Медсестру эту мама возненавидела. И дрожала от страха всякий раз, как только та приближалась ко мне. Однажды эта сестра все-таки сделала мне укол неудачно, попала в сосуд - и по попке побежала тоненькая струйка крови. Мама тогда чуть не потеряла сознание.
- На помощь! Спасите! - выбежала она в коридор и забилась в истерике. На ее крик сразу прибежали врачи. Они дали маме лекарства и как-то успокоили.
В другой раз матушка неплотно закрыла грелку, которую положила возле меня на подушку. Наперник у подушки был черный, он красился, и я весь испачкался и "почернел"! Это ее опять из себя вывело. Был еще неприятный случай. Мама заболела сама. Ей стало плохо, но врачам она испугалась сказать правду. Когда пришел отец и узнал, что жена к нему не выйдет, что она тоже заболела вслед за сыном, он потребовал врача. Но тот папу проигнорировал. И тогда отец терпеливо дождался конца рабочего дня, встретил доктора и пообещал его отправить на тот свет, если с мамой что-то нехорошее случится. Разговор этот произвел на интеллигентного медика очень большое впечатление. На следующий день маму стали лечить. Она выздоровела, а вот у меня дела на поправку так и не шли.
Стафилококк перешел в легкие. Все чаще и чаще я синел. Вокруг рта образовывался черный треугольник и начинались приступы удушения - асфиксии. В такие минуты мама с криком бежала в ординаторскую, звала врачей и они колдовали над моим тельцем. Спасало меня мое хорошее сердечко...
Все было настолько плохо, что когда встал вопрос о нашем переводе в отделение педиатрии, между педиатром и хирургом начался скандал. Никто не хотел брать на себя ответственность. Маму в курс дела не вводили. Но она чувствовала, что что-то не так. Дошло до того, что медсестры из хирургии просто отдали маме меня, выставили вон из отделения и на лифте спустили этажом ниже. Там мама долго сидела со мной на голой сетке кровати и плакала. Она не могла понять, почему так жестоко и бесчеловечно поступают врачи? Врач-педиатр несколько раз пробегала мимо, иногда останавливалась, смотрела на нас. Наконец, она не выдержала и сказала:
- Вези-ка ты его домой, милочка. Пусть он лучше своей смертью умирает, чем от наших уколов...
Тут мама не выдержала и сквозь слезы заорала:
- Нет уж! Я его родила нормального! А вы здесь заразили! И если с ним что случится, я это так не оставлю!!!
Она даже удивилась сама - откуда только силы и смелость взялись?..
После очередного приступа удушья меня поместили в бокс - в палату для тяжелобольных - и подключили к кислороду. Я лежал весь опутанный трубками.
Кормили меня только через зонд - через нос вводили в желудок трубочку и со шприца вливали молоко. Зрелище, говорят, было ужасное. Я не видел. Я почти все время спал.
Врач-педиатр уделяла нам гораздо больше внимания, чем хирург, напуганный отцом. Мама с ней даже подружилась. Потом мама спросила ее, почему тогда, у лифта, она была так жестока. И получила ответ: "А я вижу - ты сидишь, как лягушка расквасилась... Вот я и сказала..."
Улучшений же в моем состоянии по-прежнему не было. У мамы начала понемножку съезжать крыша. Она даже голову покрыла платком, чтобы, не дай Бог, не упал на меня хоть один ее волос! После очередного приступа удушья она должна была сделать мне искусственное дыхание - изо рта в рот. Пока мама делала, кто-то из медиков нажимал на грудку. И вдруг матушка почувствовала, что на нее пахнуло мертвецом. Ее тут же охватил ужас. Она подумала: "Это конец," - ей стало плохо. - "Боже, ну сколько можно мучить его? Может, хватит? Оставить его в покое? Может, Богу угодно, чтобы он умер?"
После всего этого мама просто потеряла сознание. Очнулась она от того, что кто-то хлещет ее по щекам. Меня уже не было - унесли...
- Убирайся вон! - кричали медсестры. - Нам нужны мамаши, которые нам помогают! А не сентиментальные девицы!
Они выволокли бедную маму в коридор и бросили на диван.
- Убирайся! Ребенка ты не получишь!
После этих слов сестры удалились. А мама, утирая слезы, побежала к врачу. Но та лишь повторила их слова и добавила:
- Упокойся. Ничего страшного. Побудешь дома несколько дней, отдохнешь и приедешь.
- Ольга Викторовна, простите меня! - тут мама просто упала на колени и зарыдала. - Я больше не буду! Это слабость! Я больше не буду - вот увидите! Не прогоняйте меня! Пожалуйста-а-а...
Ее "простили". А меня спас в тот раз укол плазмой в вену на головке...
Распечатать для Надежды Владимировны.
***
После этого уколы стали делать каждый день. То в голову, то в кисти рук.
По очереди: то плазму вольют, то кровь. Кровь сдавал папа. Мама, конечно, после каждой подобной процедуры долго приходила в себя. Это не прошло бесследно. Мама была на грани помешательства. На вопросы отвечала только "Да" и "Нет". Смотрела отрешенно... Родные сильно переживали за нас. Папа успокаивал, говорил маме, что если я, не дай Бог, не выздоровлю, он сразу увезет ее на юг. И они родят там другого ребенка. Но мама отца не слушала. Он был растерян, не знал, как ее успокоить. Не мог выдумать ничего. А даже если бы смог, то зря. Мама поняла, что без меня ей не жить.
Особенно теперь, когда я вернулся с того света. Как-то нас пришла проведать бабушка Вера. Я лежал в процедурном кабинете, под капельницей - в меня вливали в очередной раз плазму. Бабушка как увидела это зрелище - раскричалась и устроила врачам скандал: мол, зачем ребенка мучаете? После этого она стала настраивать папу забрать меня домой. После очередного моего приступа и мама подумала: может, хватит вливать в сына все эти лекарства и в самом деле домой забрать? Она даже пошла к педиатру - проситься на выписку. Но та ее лишь отругала. Тогда мама поднялась этажом выше - к хирургу, чьи подчиненные когда-то выставили нас. Тот сказал, что дела мои идут на поправку и надо еще немного полежать. Так у мамы появилась маленькая надежда...
Я и в самом деле стал выкарабкиваться. Приступы удушья становились все реже. Я повеселел. Врач-педиатр задерживалась в нашей палате все чаще. С мамой на пару они теребили меня. Рассматривали пальчики, искали кривой - как у папы. И нашли его, конечно же. Мизинец!..
Долгожданный день выписки наступил почти через два месяца после рождения.
Утром, во время обхода, врач сообщила, что нас отпускают на все четыре стороны. Маминой радости не было конца! Папа мог нас забрать только вечером, после работы. Мы уже настроились на выписку, но в обед врач вдруг сказала, что снимок у меня не очень хороший и мы задержимся. Пришлось маме уговаривать ее... И вот мы вышли к машине. От слабости мама еле стояла на ногах. Нам вручили выписку. "Окружность груди - 28 см, окружность головы - 29 см. Выписана на девятый день после родов. Состояние матери: удовлетворительное. Состояние ребенка: при рождении - средней тяжести, в родильном доме - средней тяжести, при выписке - средней тяжести. Вес ребенка - 1900г. при рождении, вес ребенка - 1800 при выписке. Рост - 45 см".
Дома меня первым делом искупали в ванной. Мамина тетя приняла в этом активное участие. Всему остальному моим молодым родителям пришлось научиться самим и в короткие сроки.
Будет ли продолжение? Не знаю: Авторы нередко бывают непредсказуемы. Сейчас они хотят писать, через день не хотят, потом снова желание просыпается, но находятся тысячи причин, чтобы начатое отложить: Как будет, так и будет.
Мне хотелось бы, чтобы Вы тоже вспомнили свое детство. И написали. Для себя.
Пока Вы будете писать, вольно или невольно Вы еще раз проживете собственную жизнь.
Вы лучше поймете своих родителей. А это важно.
Конечно, если Вы и напишете о своем детстве, то это не значит, что Вы станете, как Лев Николаевич Толстой. Но гарантирую: Вы сможете улучшить свою жизнь, понять ее.
Помню, когда мы работали с Юрием Владимировичем Никулиным над книгой "Почти серьезно...", он все ворчал: зачем писать о детстве? Кому это надо, что это даст? У меня было обыкновенное детство, о нем нечего рассказывать.
Я уговорил рассказать. И читатели отмечали, что главы о детстве помогают лучше понять характер Юрия Владимировича, понять, как он стал великим Никулиным.
