Жить не хочется, что делать?
Время от времени от посетителей нашего сервера 1001 я получаю письма.
Одни высказывают свое мнение, другие присылают предложения, как сделать наш сервер лучше, третьи критикуют, а четвертые просят совета, как им жить, как справиться со своим недовольством жизнью.
Все у них, если верить некоторым авторам, валится из рук. Любви нет, друзей невиртуальных нет, работы интересной нет, грустно и скучно им. Жить не хочется, что делать?
Поэтому я и решил рассказать историю о Сергее Сергеевиче (имя заменил, но история подлинная).
Иногда, сравнив свою жизнь с жизнью другого человека, понимаешь: твои трудности на самом деле вовсе и не трудности.
Герой моего рассказа всего в жизни добивался самостоятельно.
Мать, простая работница на кондитерской фабрике, умерла, когда ему исполнилось 16, а отец бросил семью, когда Сергею не было и 10 лет, с тех пор отношений с сыном не поддерживал.
…И вот ему 35 лет. Красив, спортивен, обаятелен и сексапилен. С детства увлекся химией и немало сделал в науке. Кандидат наук. Заканчивает работу над докторской диссертацией. Занимает пост заместителя директора крупного института.
Замечательная красавица жена, двое прелестных детей — 12 лет сыну, 10 лет дочери. Машина, дача, хорошая квартира.
Все отлично. Друзья помогают, враги завидуют, коллеги почитают, родственники восхищаются.
Однажды, возвращаясь на своей машине домой, Сергей Сергеевич, попадает в аварию.
Сотрясение мозга, переломы ног и рук, ребер, повреждены челюсти, серьезная травма глаза.
Ему еще повезло — его сразу отвезли в лучшую клинику города. Там он провел более двух лет.
Первое время жена приезжала к нему ежедневно, потом раз в неделю, затем раз в месяц, а через год она призналась, что встретила другого человека и влюбилась в него.
Он, понимая, что жить с ним — одно мучение, дал ей развод.
Как быть? Что делать? Врачи переводят на инвалидность.
Сам Сергей Сергеевич больше всего беспокоился, сохранится ли у него потенция: сексуальность его не только не притупилась, а, как ни странно, усилилась.
В больнице он приударял за всеми медсестрами. Но успехом пользовался только у стареньких санитарок. Уж больно вид был страшный: обрубок правой ноги, культя левой руки, зияющая глазница (один глаз сохранить не смогли), отсутствие зубов.
Казалось бы, итог один — пожизненная инвалидность.
Нет!
Он прошел курс лечения. Каждый день занимался. Расположил к себе всех сотрудников больницы. Его палата стала рабочим кабинетом.
Книги, телефон, компьютер. Ему помогали ученики, его друзья стали помощниками, выполняя роль курьеров, секретарей, редакторов, библиографов.
Пока он лежал в больнице в разных отделениях, пока делали протезы (рука, нога, глаз, челюсти), закончил докторскую диссертацию. Еще плохо двигаясь, не очень четко произнося фразы, он через три месяца после выхода из больницы защитил ее.
Его доклад слушали особенно внимательно, понимая, как трудно человеку без руки, ноги, глаза переходить от чертежа к чертежу, как тяжело после нескольких челюстно-лицевых операций отвечать на вопросы…
После этого Сергей Сергеевич получил хорошо оплачиваемую высокую должность. С трудом восстановил права на вождение машины. Друзья помогли купить отдельную квартиру.
Один вопрос продолжал тревожить Сергея Сергеевича — женский.
Ему хотелось любить и быть любимым.
Но кто полюбит человека без единого зуба, с одним глазом, без ноги и руки?
Казалось бы, принимай жизнь такой, какая она есть. Ставь крест на личной жизни. Уходи целиком в науку. Сублимируйся. Радуйся, что бывшая жена позволяет встречаться с детьми, что есть интересная работа, штат помощников.
Благодари судьбу, что выжил. Время от времени меняй протезы, ибо каждый год появляются улучшенные конструкции. Но…
«Нет, — говорил Сергей Сергеевич. — Я найду ту, которая полюбит меня. Она должна быть молодой, умной, красивой, доброй, отзывчивой, верной.»
И не просто говорил, а действовал.
Понимая, что девушки сами к нему не придут, он начал их искать: ходить в театры, на банкеты, семинары, заседания различных клубов, завел переписку в Интернете (Интернет в России только-только начал развиваться).
Он запретил себе романы на работе. Отрубил. Хотя именно на работе на него посматривали с особенным интересом лаборантки, молоденькие сотрудницы научного отдела, ибо имя его в фирме, которую он возглавлял, было окружено ореолом тайны, романтичности и восхищения.
Составил для себя четкую систему действий, план устройства личной жизни.
Как действовал Сергей Сергеевич?
Он знакомился с какой-нибудь девушкой. И недели две-три говорил с ней только по телефону. Раз в неделю новая знакомая получала от него удивительно нежные письма, на которые требовалось отвечать. Посыльные приносили ей цветы, конфеты, милые сувениры.
«Я хотел понять своих знакомых, — объяснял Сергей Сергеевич, — узнать, насколько они образованны, как мыслят, что читают, чем интересуются, как говорят по телефону, в какой степени могут понять другого человека, умеют ли его слушать.»
Наконец он назначал первое свидание (скажем, в кафе) и при этом предупреждал:
— Если меня не будет, вы проходите, вас усадят за столик. Это мое кафе — там есть мой столик.
Девушка приходила. Ее подводили к столику с табличкой «Стол заказан».
Через пятнадцать минут появлялся Сергей Сергеевич.
Дымчатые очки, скрывающие глаза, почти не говорил, (чтобы незаметны были вставные зубы), умело задавал вопросы, внимательно слушал, мало ел, но постоянно что-то подавал ей правой рукой.
Потом извинялся, объяснял, что ему нужно позвонить, отходил.
А через короткое время к столику подходил официант и предлагал девушке довести ее до машины.
В машине уже ждал Сергей Сергеевич.
Он довозил ее до дома.
— Вы простите меня, но я не буду провожать вас до квартиры, — говорил он, прощаясь.
Так продолжалось месяц.
Хороший ужин, подарки, проводы домой.
В конце концов она не выдерживала и спрашивала:
— Почему наши встречи проходят так странно?
— Я боюсь, — говорил он. — Ты такая хорошенькая, такая молоденькая, а я уже старый. Боюсь показаться назойливым. Мне просто хочется делать тебе приятное, побыть в твоем обществе. Если тебе это в тягость, я же действительно старый человек, почти сорок лет, то мы можем прекратить наши встречи хоть сейчас. — И тихим голосом добавлял: — Но я бы этого не хотел.
— Ой, какая это старость, — восклицала она искренне, — тебе всего 38 лет.
Тогда он как бы признавался ей:
— У меня ведь не рука, а культя. Ты же давно обратила внимание на мой протез.
— Ой, какая ерунда, — произносила она, обнимая его.
Но он прощался.
Затем наступала вторая часть — театральная
Ритуал соблюдался.
Встреча, просмотр спектакля, мгновенное исчезновение. Сотрудник театра подводил девушку прямо к машине, Сергей Сергеевич довозил ее до дому и, не выходя из машины, прощался.
Она опять, не выдерживала, опять задавала свой вопрос:
— Ну почему все так странно? Давай зайдем ко мне, попьем чаю, посидим, послушаем музыку.
Он отвечал ей, чуть отвернувшись в сторону:
— Посидеть можно и у меня. Прекрасная квартира. Много интересных книг, собрание гравюр. Но, признаться, я не просто прихрамываю. Мне все еще трудно ходить. Это не моя нога — протез. — И он стучал рукой по протезу своей левой ноги.
Она смотрела на него и опять же искренне восклицала:
— Милый, ты такой умный, ты так много знаешь, с тобой так интересно. Это мелочи — протез ноги. Пойдем ко мне.
— Нет, — обрывал он, — в другой раз.
Проходил еще месяц.
«Мне хотелось понять, — говорил Сергей Сергеевич, — есть ли у моих девушек терпение. Умеют ли они ждать? Способны ли они на сочувствие, могут ли сдерживать себя? Я же искал любви, а не девушку для развлечения.»
Следующий месяц уходил на поездки по городу. Он показывал ей ночной город, рассказывал об архитектуре, вспоминал о детстве, а самое главное — о многом расспрашивал: как она жила, как прошло ее детство, о чем мечтает? И никакого секса. Даже невинного поцелуя не позволял он себе.
А на девятой или десятой ночной прогулке по городу, прощаясь, он снимал свои дымчатые очки и говорил:
— Ты не все обо мне знаешь. У меня один глаз. Второй — искусственный.
Маленькое замешательство.
Но она произносила:
— Какие мелочи, милый! Я полюбила тебя. Каким бы ты ни был, я очень люблю тебя. Да, ты старше, да, твоя нога, рука, но ты умница и добрый, ты благородный. Но, может быть, ты когда-нибудь расскажешь про себя, что случилось с тобой, почему у тебя все так сложно.
Он уклонялся от ответа.
— Не будем говорить о моем прошлом. Поедем ко мне домой, хочешь? Ты же призналась мне в любви.
После этого они приезжали к нему.
В последнюю очередь Сергей Сергеевич рассказывал о своей вставной челюсти и признавался, что при поцелуе она может выпасть.
Тем не менее роман расцветал. Встречи, проводы, совместный отпуск.
Таких романов было несколько.
Почему несколько? Да потому, что не все девушки выдерживали его требовательный характер, не все до конца представляли трудности жизни с инвалидом. И он расставался с ними.
«Да, наверное, я поступал ужасно, — рассказывал Сергей Сергеевич, — но как только начинался роман с девушкой, я тут же искал ей замену, предчувствуя, что через три-четыре месяца, максимум пять, я могу стать ей в тягость. Она или будет мне изменять, или, сдерживаясь, доведет себя до невроза.»
Очередной роман. И через полгода озарение, ему больше никто не нужен, можно больше не искать. Шестая девушка стала его женой.
Разница почти в двадцать лет. Но это ее не пугало.
Она родила ему сына.
Они живут дружно. Сначала отметили годовщину со дня свадьбы, потом пятилетие…
Он издает свои книги, ездит за границу, преподает.
Такая жизнь у Сергея Сергеевича.
Я хотел бы, чтобы читатель (да простит он мне дидактичность) сделал два вывода.
Нет безвыходных положений. Нужно верить в собственное Я.
Как же мы, люди, у которых две ноги и две руки, два глаза и не вставные челюсти, как же мы не умеем пользоваться тем, что нам дано природой?! Есть такой афоризм в Японии: «Если у вас нет трудностей, купите их — тогда вы большего добьетесь в жизни».
Когда вам станет невыносимо трудно, когда все начнет валиться из рук, когда вы столкнетесь с изменой близкого человека, пожалуйста, вспомните историю, которую вы только что прочитали.
Ваш Владимир Владимирович Шахиджанян
Боль
Пронзительное высокое сентябрьское небо висело над берегом Балтики. Была пора начаться сентябрю. Сентябрь знал, что время уже пришло, но все еще медлил. Неровный прибой то глуше, то вновь сильнее накатывал на голые камни, заставляя их сверкать зеркальными линзами. Они сверкали — до черных кругов в глазах.
Ветер рассеивался в верхушках сосен, порождая едва различимый шелест хвои. Рваные облака в полуденном свете, похожие на обрывки газовой фаты, клубились где-то там — совсем высоко, куда облакам залетать не положено.
Они медленно шли по аллее старого парка между высоких сосен. Они шли, держась за руки. Она так хотела согреть Его руку, его тонкие пальцы. Но у нее не получалось. Пальцы оставались холодными, почти безжизненными. Два дня подряд он не мог выходить на улицу без упаковки валидола. Каждый день эта упаковка была новой.
Она любила Его руки. Странной формы, с длинными пальцами, почти всегда — ненастоящие, восковые, неподвижные.
Она полюбила Его за руки.
Десять лет назад она пришла на концерт. На Его концерт. Она ничего не понимала в музыке. Кажется, кто-то пригласил ее. И она согласилась. Вернее — не отказалась.
Он вышел к роялю. Сел, аккуратно расправив фалды фрака. Смолкли аплодисменты.
Дирижер, за минуту до этого — совсем нормальный, обычный человек, каких можно сотнями встретить в метро и троллейбусе — внезапно преобразился, стал большой птицей, весь подался вперед. Взлетела палочка. Началось вступление.
Вступление прозвучало коротко — она едва успела развернуть шуршащую обертку лимонной карамельки.
Она пропустила момент, когда Его руки ожили. Когда раздались звуки. Его глаза были полузакрыты. Он горой нависал над инструментом. Она забыла о конфете. Она не могла понять, как Он делает музыку. Ведь она ничего не понимала в музыке.
Рояль был продолжением Его рук. Рояль был Его телом. Он вытворял с этой лакированной черной громадиной — все что хотел. Он ненавидел тонкие черные и белые прямоугольнички, такие бездушные и правильные. Он зачерпывал их горстями — и бросал в зал. Он мучил, он насиловал их. Подбрасывал в воздух, собирал и снова рассыпал.
Он бил по ним с неистовым стремлением — уничтожить, расщепить, разрушить. Огни Его глаз безумно сверкали из-под совсем седой — это в сорок-то лет — шевелюры. Он знал свою власть над роялем. Он знал, как она призрачна. Если остановиться, отвлечься — инструмент жестоко отомстит. За попранную свободу, за униженное достоинство.
Вдруг натиск стих. Повисшие в воздухе звуки гулким эхом отдались под куполом зала и растворились. Инструмент был побежден. И не успел отомстить.
Она очнулась в ревущем от восторга зале. Кажется, Он встал и поклонился. Но она не смотрела на сцену. Обведя зал взглядом, через два ряда от своего кресла она увидела пожилую даму, держащую в руках букет из красных колючих роз. Она встала со своего места. Почти не понимая, что делает, она подошла к даме, протянула обе руки и взяла колючий букет за стебли.
Теперь она не видела ни дамы, ни букета. Было больно от шипов, коловших пальцы и почему-то очень страшно оступиться на узких ступеньках приставной лестницы.
Она вышла на сцену. Она шла к Нему. Подойдя, ненастоящим, механическим движением лунатика, она протянула Ему букет. Цветы упали на пол и рассыпались. Собирая цветы вместе с Ним, она говорила, говорила, говорила и не могла остановиться.
И вот теперь, десять лет спустя — Он смотрел на нее виноватыми глазами. Он даже улыбался. Он был как мальчишка. Он хотел обмануть ее, заговорить. Он смеялся, что круглые таблетки валидола очень вкусные, что они похожи на пастилки «холодок», что Он их очень любит, и что сегодня у Него вообще ничего не болит. Ты понимаешь — вообще! И завтра болеть не будет.
Только Его руки опять были холодными, восковыми и — никак не могли согреться. Она посмотрела на солнце, на дюны, на сосны и поняла.
Поняла, что этот день — последний.
Никакого завтра не будет.
Не будет концертов. Она увидела звенящую тишину, пронизывающую бег троллейбусов и машин. Она увидела многоликую толпу, ползущую по Невскому как в замедленной съемке. Она увидела ветер, треплющий тонкие листы афиш, отрывающий их от рекламных тумб и уносящий вдаль.
Пусть надрывается телефон. Не будет новых записей. Через две недели не оживет рояль в уютной мюнхенской студии. Нотные пюпитры станут сиротливо покрываться пылью, а управляющие — в спешном порядке перекраивать расписание.
Она увидела, как студентов консерватории, набранных в Его класс, вызывают в деканат. Как им назначают других преподавателей.
Она видела — Его и себя — со стороны. И она решила, что Завтра — будет.
Так она сказала — чему-то, висящему над соснами. Над дюнами. Над соленым запахом взморья.
Она сказала — только попробуй, только прикоснись. Только намекни. Я прокляну тебя. Я продам себя. Ради Него. Я уничтожу тебя. Ты не посмеешь. Я сильнее.
Она испугалась. Что же я наделала, подумала она. Прости меня. Я не имела права. Но мне не нужно завтра. Без Него. Если завтра должно быть другим — пусть это будет Его завтра. Без меня. Он выдержит. У него есть музыка. У меня же — никого, кроме Него.
Оно висело. Оно не уходило. Казалось, оно думало. Потом оно снялось с места и улетело. Туда, за линию горизонта. Никто ничего не заметил. Только Его бледные нервные пальцы стали другими. Откликнулись на тепло и совсем чуть-чуть порозовели.
Завтра приходило — еще и еще. И даже сентябрь был с ними еще пять раз.
