Выпуск N 45 от 21 сентября 2002
Как я провела лето (продолжение...)
09.06.02
сказка
Зосенька, милая Зося. Тоненькая девушка в теплом кашемировом пальто с трогательными оранжевыми листьями. На ней был желтый берет, такого же цвета, как и эти чайные листья каштана. Да и вся она была какая-то теплая и как будто каштановая. Зося.... Зосенька... Очень необычное, по-моему, польское имя, которое я произносил немного неправильно, как она говорила... Каюсь, каюсь...я француз.
Зося... Милая девушка. Такая мягкая и трогательная. Такая ранимая и легкая. Легко уронить. Когда я на нее смотрел, то почему-то вспоминал тоненькую, пожелтевшую чайную ложечку из маминого сервиза, который она давно, еще до войны привезла из Карловых Вар. Черенок этой ложечки был тонкий-тонкий, украшенный эмалированными завитками. Когда я держал ее в руках, боялся сломать. Такая же и ты: я часто боюсь переломить твою талию, когда обнимаю - настолько ты кажешься хрупкой. А твоя светлая головка действительно увита каштановыми завитками, теплыми-теплыми, как кора бука, об который ты облокачивалась... У тебя миндальные губы с лукавым привкусом. Но больше всего мне нравятся твои руки - тоненькие, легкие, с запахом горной осоки и луковыми прожилками ноготков...
Ты такая серьезная... Ты говоришь о сопротивлении, об освобождении, о роли женщин, которые впервые пошли на выборы... Да, да, ты права, вокруг сыпется штукатурка и звенит рев воздушной тревоги. Вокруг всегда что-то сыпется, гудит, кричит, рвется... Зосенька, милая Зосенька... Позволь мне просто сидеть рядом с тобой и думать лишь о каштановых листьях. Да, наши пальцы сводит от холода, а голова кружится оттого, что мы уже три дня ничего не ели. Вложи свои ладошки в мои руки и позволь отогревать их дыханием. Мой пульс становится сбивчив, и я падаю к тебе на колени. Знаешь, ты ведь не должна здесь быть. Только не здесь и только не сейчас. Ты человек из другого "откуда". Милая, прости, что я не могу забрать тебя туда. Забрать и защитить. А я ведь так мало могу. Я так мало могу тебе дать. Прости меня, милая... Милая, милая Зося...
Ты должна лежать на ромашковом поле, с березовой хворостиной в руках и в легкой муслиновой юбке. Я положу тебе голову на колени, и буду пасти с тобой коз. Кажется, так ты мне рассказывала? Польские козы с молочными мордами и маслиновыми рогами. Я буду пасти с тобой коз. Не веришь? Милая, верь, верь мне. Мы уедем в твою Польшу, и будем пасти коз на ромашковом поле... Ты будешь плести для меня венок из мятных стеблей, из гибкой осоки, вплетая шелковый шафран. Ты будешь плести для меня венок и петь. Ромашковые лепестки будут осыпаться, и падать на мои губы. Ромашковые губы. Так и будет. Только верь мне.
10.06.02
Я маленькая. Я очень маленькая. Я ребенок. Я не взрослая. Взрослые люди так не поступают. Взрослые люди знают, чего хотят и как этого добиться. Взрослые люди не мучат себя мыслями - закорючками, скрипичными ключами, цепляющими за что-то живое, свое.
Я не взрослая. Взрослые люди умеют строить отношения. Они умеют эти отношения поддерживать. Я - нет. Я умею соблазнять, целовать, обижаться, ссориться, скандалить, злиться, выводить, задевать, манипулировать и обманывать... Умею хитрить и оскорблять. Умею. Умею очень много нехороших, плохих вещей, которыми пользуются маленькие дети, подслушав родительскую ссору. Но. Когда все хорошо, когда нет повода для этих глупых ужимок, я теряюсь. Я не знаю что делать. Как себя вести? Не знаю.
Нужна кульминация. Нужна точка кипения. Все должно идти или к ней, или от нее. Но ровной кардиограмма быть не может. Это смерть. Точка максимума и минимума. Абсолюта. Что делать? Я чувствую, что я этого не умею. Я первоклассница. Оказывается, я не знаю, как общаться с людьми. Нет, естественно, если надо, я могу познакомиться с кем угодно, уйти с конференции с полными карманами визиток, выулыбить из человека любую (почти любую) информацию... Но: поддерживать постоянно ровные, теплые отношения... Не умею. Это как в кулинарном рецепте: не дайте желатину закипеть, постоянно помешивайте. А желатин все равно закипит на огне, даже если мешать не переставая.
11.06.02
для кого
Парашютный шелк и мертвые снегири, грудью вверх, - оказались волынками Тежика. Богушевская - для МГУшников, блондинка - для негра, мальчик-банан - для меня, я - для измыленных улиц, пушистый тополь - для моих ноздрей, ресницы - для слез, обида - для вины, сигареты - для тех, кто курит...
плохо - для меня, автобус и блестящий ветер - для дорог, хлопья кудрей - для того, чтобы захотелось побриться налысо...
Кто придет на мою могилу? смс- опрос показал, что всем нужна живая. Вот так. А вы говорите, взрослеть. Взрослеть - стареть. Стареть - умирать. Мертвые - лишние.
Кудрявые и рыжие, лысые и седые, кричащие и задыхающиеся. Бьорк - мускусная кошка, плюющаяся английскими вдохами. Несчастная.
Наперсница - права. Я - инфантильная дура.
Ваша А.И.Шевелева
