В корпусе Бенуа открылась выставка «Экспрессионизм в русском искусстве», на которой представлены как шедевры из постоянной экспозиции Русского музея, так и изумительные, но малоизвестные картины из его фондов. Несмотря на высочайший уровень произведений (от Кандинского до Филонова и от Шагала до Григорьева), проект успел вызвать бурные споры своей концепцией: далеко не все согласны с тем, что экспрессионизм в русском искусстве вообще был.
Хрестоматийная авангардная живопись выставлена по объединениям художников. Илья Машков «отвечает» за «Бубновый валет», Наталья Гончарова и Михаил Ларионов — за «Ослиный хвост», Павел Филонов — за «Союз молодежи». Обычно их картины рассматриваются в контексте художнических групп, и когда на тетраптих Гончаровой «Евангелисты», татлинского «Матроса» или портреты Машкова предлагается взглянуть под углом именно экспрессионизма, — это непривычно. Еще удивительнее встретить на такой выставке целый раздел мирискусников. Где они, мечтатели о прекрасных эпохах, и где сумрачные экспрессионисты со своим депрессивным сознанием и ужасом перед концом цивилизации?
Но всматриваешься в картины — и понимаешь: родственные черты есть. Хотя с тем же успехом некоторые из представленных работ могли участвовать в выставке примитивизма, фовизма, конструктивизма и, конечно, символизма, с которым экспрессионизм связан как близкий родственник. А, например, знаменитый портрет Мейерхольда кисти Бориса Григорьева может быть трактован и в контексте стиля модерн.
Экспозиция интересна тем, что выявляет особенность экспрессионизма на русской почве: он не программен, не локален и не так оснащен теоретически, как было в Германии и Австрии. У нас он контактирует с другими направлениями. Если попробовать определить, что понимается под экспрессионизмом Русским музеем, то это — субъективное отображение не вещей, но их сущности в острой экспрессивной форме.
Например, одно из открытий — картины Надежды Лермонтовой, и в ее «Прыжке», где изображен изогнувшийся в воздухе гимнаст, ломаные линии и изгибы не «заряжены» чем-то трагическим. Сравнивая экспонированную живопись с западными вариантами, отмечаешь, что она более гармонична, спокойна и часто лишена трагического надрыва. Хотя сумрачное состояние нагнетается на выставке подспудно — а как иначе, если большинство представленного было создано между двумя мировыми войнами.
Пожалуй, выставка получилась всё же не об экспрессионизме как строго очерченном направлении, но о противоречивости и отзывчивости русского искусства — в том числе и экспрессионизму. Одна и та же картина отвечает сразу нескольким стилям и направлениям. И здесь тот самый случай, когда напрашивается синтетический подход, задействующий не только живопись, но и театр, кинематограф, литературу: к слову, в смежных искусствах экспрессионизм в России более очерчен. Рядом с тем же портретом Мейерхольда можно было представить его экспрессионистские спектакли. Стоило обратиться и к БДТ, который в 1920-е пережил целый экспрессионистский этап и обладает уникальной коллекцией эскизов...
Но Русский музей сосредоточился именно на изобразительном искусстве и, вдобавок, ограничился своими фондами. Глядя на большинство картин из закрытых хранилищ, остается лишь жалеть, что увидеть их после выставки будет уже нельзя. И пока в искусствоведении не утихают споры о том, был экспрессионизм как таковой в русском искусстве или нет, не лучше ли просто насладиться авангардной живописью самой высокой пробы?
