Журналист Александр Сергеевич Щербаков и теперь, на девятом десятке, уверен: с молодыми приятнее соглашаться, чем спорить.
Следит за успехами Парфёнова и Дудя в YouTube.
А главное – делает всё, чтобы читатель открыл для себя подлинного писателя Галину Щербакову, с которой у него была «одна судьба на двоих».
– Александр Сергеевич, детство вы провели на Урале. Сын директора школы – сыночек начальника, а значит, чужой для пацанов с улицы. Как пишете в мемуарах, вынуждены были завоёвывать их расположение и со временем стали своим: «Народ принял». Потом вам пришлось завоёвывать новые пространства – Свердловск, Челябинск, Ростов, Волгоград и уже в зрелом возрасте – Москву. И надо было всякий раз что-то доказывать, становиться своим. Как вы это делали? Удалось?
– Не так было. Парнишкой я действительно доказывал что-то, чтобы стать своим, чтобы народ принял. И у меня получилось. Это, может, и закалило, и научило жить среди людей. Потом уже доказывать ничего и никому не приходилось. Всё как-то легко складывалось. Мне очень везло. В первую очередь на людей. Да, теперь я могу сказать точно: я – везунчик. Мне так хорошо было с людьми, что я до сих пор, старый дурак, доверяюсь тем, кому, как потом выясняется, не надо было доверять. Я не научился по-настоящему разбираться в людях. Это я себе честно говорю.
С людьми в жизни мне не пришлось бороться – много пришлось работать, чтобы самому себе доказать, что чего-то стою. Я большой был трудяга. В профессии всё время во что-то вгрызался, мне всё интересно было. Если бы не моё состояние после инсульта, я бы, наверное, мог работать и сейчас во многих нынешних редакциях.
В университете в Свердловске я, честно говоря, учился шаляй-валяй, бегал на филармонические премьеры, в консерваторию – на студенческие диспуты, начал работать в многотиражке «Резинщик» на заводе резиновых технических изделий. Но удивительно легко притом сдавал экзамены. А дальше совсем уж ребячески – зачем и почему поехал в Челябинск? Да просто на спор. И там меня сразу же взяли в молодёжку. И там мы встретились с Галей.
К чему я относился серьёзно, так это к профессии. Я отдавал себе отчёт, что я не какой-то очень талантливый, а надо работать, ремеслом овладевать. И вот, уже будучи в серьёзной прессе, я всегда имел в голове какую-нибудь «мелкую целевую мысль». Ага, вот я еду в командировку, у меня есть основное репортёрское задание, которое я, конечно, выполню, но сверх этого ещё я должен написать, к примеру, очерк, которого пока не было в моем арсенале. Рыл носом землю и как-то находил и тему, и героя. И выходил очерк.
– В мемуарах вы себя номинируете как «дипломированный спец по вымершим ныне фельетонам»… 
– Был у меня такой «маяк» в 50-е годы – Леонид Лиходеев, замечательный фельетонист «Литературки». Вся интеллигенция ждала раз в неделю строчки от Лёни Лиходеева. И мне захотелось писать фельетоны. Я начал ими заниматься. И диплом писал о фельетоне, для творческой его части фельетонов шесть написал, и после журфака был им верен.
– Почему вымер фельетон – наверное, можно понять. После перестройки стало можно писать о чём угодно и как угодно, не тая смысла между строк. Но ведь сейчас-то не совсем так, свобода слова у нас – явление относительное. Не самое ли время возродиться фельетону, как считаете? Или спроса нет?
– Если полистать интернет, прессу, можно найти примеры. Есть талантливые люди, которые пишут фельетоны, даже не зная, что это фельетоны. Стало очень много… я не скажу: остроумных – острословных людей, и они прекрасно себя чувствуют в интернете. Хотя больше у нас сейчас разговорников. Тот же Юрий Дудь. Он фельетонов не пишет, но очень острословный, а иногда даже и остроумный.
– Вас, солдата старой гвардии, не раздражает такая журналистика?
– Бывает, и раздражает кое-что: некоторая фривольность, не люблю в профессиональных текстах матерщину. Но всё равно Дудь для меня – хороший. Здесь я себе, видимо, не разрешаю быть старой брюзгой. Больше всего этого боюсь. Пытаюсь понять и принять.
– Это потому, что «мне всегда приятней соглашаться с молодыми, чем спорить»? Не спорите потому, что бессмысленно? Или потому, что молодость всегда права?
– Молодость всегда права. Мне так хочется думать. Я помню свою молодость. Помню, как тогда я считал, что прав. И сейчас во многом соглашаюсь с молодыми. Да, они правы!
– Когда в 1965 году вы пришли в «Комсомолку», то сразу оказались рядом с великими. Инна Руденко, Валерий Аграновский, Симон Соловейчик, Василий Песков… С кем удалось сблизиться?
– Хорошие отношения были с Инной Павловной Руденко, Кимом Костенко, её мужем, с Валерием Аграновским, Ваней Зюзюкиным, Григорием Огановым… Да у меня со всеми были хорошие отношения! Я убегал из «Комсомолки» в «Журналист» со страшной душевной болью, хотя журнал тоже был неплохой. До сих пор иногда досадую, что из «Комсомолки» рано ушёл. Но пересилила моя задушевная идея: Галя должна стать писателем.
Счастливо угаданная мною профессия показала себя на удивление «комплектной» с предназначенной мне жизнью. Разве я поначалу знал, что моей натуре свойственна поверхностность знания о многом и беспорядочный, ничем не регулируемый интерес, нередко острый, то к одному, то к другому?.. Профессия (обязательно с большой буквы) протянула надёжную братскую руку, и оказалось, что они, черты эти, соединённые с навыками словесного ремесла, представляют вполне реальную ценность для общества. Скажу больше, излишняя углублённость в каких-то познаниях может снижать скорость переключений умственного интереса, которую я как редактор высоко ценю в представителях моего сословия.
Из книги Александра Щербакова «В незримом мире сердца»
– Вы благодарите профессию за раскрепощение в общении, за знакомство с огромным числом людей, за то, что она заставляла «всё время утыкать нос в книги». А на что бы вы профессии попеняли?
– Я отдаю себе отчёт: когда говорят «вторая древнейшая», это имеет основания. Но я ведь и здесь увернулся от самого плохого. В журнале «Журналист» ухитрился, работая ответственным секретарём в самое брежневское время, ни разу не написать его фамилию. А вычёркивал её довольно много. И всё благодаря хорошим отношениям с главным редактором. Пока главный писал передовицу о совещании в ЦК КПСС, я готовил обзор писем в редакцию. Или, к примеру, разбирался в конфликте «Комсомолки» и софроновского «Огонька» по поводу театральных премьер. Так благополучно пережил Брежнева, Андропова, Черненко, дожил до Горбачёва. И до нового, коротичевского «Огонька», в который не преминул перейти.
– «Огонёк» времён главного редактора Виталия Коротича – пик вашей журналистской жизни. Рупор гласности, перестройки. 
В ваших воспоминаниях о той поре слышен голос журналиста: «Удивительная была пора: история ещё раз, после хрущёвской оттепели, породила в стране журналистику, невиданную для целых поколений людей — называвшую вещи своими именами. Оторопелому народу диковинка понравилась. И выяснилось: в ряду трёх-четырёх достойных изданий «называть кошку кошкой» удавалось лучше именно «Огоньку». А в строчках вашей жены о том, «позавчерашнем», времени – голос писателя: «Мы все ушли в слова. Сначала поверили в оттепель, потом в демократические перемены». Может, перестроечная свобода и вправду была синдромом поколения шестидесятников?
– Абсолютно правильно. Мне нравится этот мостик. Галя тут понимает глубже, чем я. Мы начинали свой журналистский путь с оттепели. Конечно, мы были далеки от таких светочей 60-х, как Евтушенко и другие, но всё равно – форточка открылась, дохнуло свободой, и мы были к ней причастны. Ещё нам повезло в том, что мы работали не в большой партийной журналистике, а в молодёжной, а там гораздо большее позволялось.
И в 90-е годы мы так же поверили в свободу и творили её каждый по своему разумению.
– Не жалеете?
– Нет смысла жалеть о чём-то вдогонку.
«Огонёк» в то время был ближе всех к идее независимости от власти – не только творческой, интеллектуальной, но организационной. Мне как заму главного редактора было поручено заняться этой проблемой практически. Я воспользовался деловыми связями «Журналиста» и привёл в редакцию команду блестящих юристов, собранную Михаилом Федотовым. Несколько месяцев мы разрабатывали первый в стране устав независимого от властей средства массовой информации. Он, как и бывает у первопроходцев, получился громоздким.
Параллельно затеяли большую тяжбу с отделом пропаганды и отделом издательств ЦК КПСС. Угрожая им гневом миллионов читателей и нисколько не блефуя, мы требовали отпустить нас «на волю, в пампасы». К тому времени благодаря смелости, дипломатическим способностям Виталия Коротича, а главным образом – благодаря его хорошим отношениям с Горбачёвым и с «архитектором перестройки» Яковлевым, «Огонёк» мог печатать практически всё.
Когда мы одержали победу, я триумфально явился в контору со свидетельством о регистрации. Учредителем журнала был назван «трудовой коллектив редакции», а среди программных целей и задач было записано, что журнал «является независимым от политических партий, массовых движений, иных общественных объединений, частных лиц и организаций, придерживается принципа плюрализма мнений, отстаивает собственную точку зрения по обсуждаемым проблемам». И это при советской власти! Весть разнеслась по одной шестой части суши. Как такое забыть?
Из писем Галины Щербаковой своей сестре Люке
…Щербаков выпускает очень хороший «Огонёк». У них мировая команда ребят, которые додумывают мысли до конца. Страшное это дело.
…Щербаков, как и все огоньковцы, ждёт результаты выборов. День победы Зюганова будет днём их закрытия, впрочем, как и многих других изданий. Огромная масса журналистов, особенно шестидесятников, будет просто выброшена за борт.
И тем не менее, ни я, ни Саша ни за какие коврижки не будем голосовать за Ельцина. Ну не подымется рука, хоть тресни. Пусть побеждает без нас…
– С годами погас и «Огонёк». Как вы считаете, журналистика в России окончательно потеряла эту свою функцию – глаголом жечь сердца людей?
– Всё ещё будет. Тот же Дудь – свободная журналистика. А Парфёнов с «Парфеноном» и «Намеднями» на YouTube? Он же прекрасный.
Кстати, мы в «Журналисте» его первыми заметили.
Написала о нём Надежда Ажгихина. Мы её послали в командировку на Вологодчину, в Череповец, на родину Леонида. И она оттуда написала хороший очерк о Парфёнове. Так что есть у нас люди хорошие.
– Люди-то хорошие есть. А само явление – журналистика? С развитием интернета теперь каждый второй – с претензией на то, что он рупор гласности.
– Появится у нас свободная и высокопрофессиональная журналистка. Я верю в это.
– Как появилось в своё время «Эхо Москвы»? 1990 год. Вы работаете в «Огоньке». Звонок: предлагают открыть радио. Другие редакции отказались, а вы решили попробовать. И родилось «Эхо Москвы». Ваши слова: «Огонёк» той поры, можно сказать, передал «Эху» эстафету журналистской честности, смелости, талантливости». Как вам кажется, «Эхо» эстафетную палочку не роняет?
– Держит. Я «Эхо» до сих пор люблю. Ему очень правильный импульс задал Сергей Корзун – первый главный редактор. Здесь придерживаются принципов порядочной журналистики: при обсуждении любых тем дать высказаться всем, представить все точки зрения. Когда представлена одна сторона, это не журналистика, а пропаганда.
– В мемуарах вы цитируете одно из писем Галины Николаевны: «Падение русской (мне кажется, самой лучшей в мире) журналистики идёт повсеместно, просто скоро вырастет поколение, которое сможет читать только рекламу, а смотреть только клипы». Выросло? На чём будет расти следующее?
– Какое противоречие жизни... С одной стороны, дикое падение. С другой – вижу много маленьких людей: тонких, чувствующих, понимающих. Есть потрясающие ребята, дети и внуки моих родственников, знакомых. Им сейчас по 10-12 лет. Какие же они умные. Сколько всего знают. Как правильно и многопланово они видят мир. Меня вдохновляют эти потрясающие дети. И одновременно есть дети «совков», которым ничего не надо и для которых главное – урвать, растоптать, пробиться... Идёт сепарация общества. Я не знаю, чем она закончится. Может – ничем хорошим. Но я предпочитаю верить в лучшее.
– Стали бы вы журналистом, если бы вам сейчас было 20 лет?
– Не знаю. Конечно, без журналистики себя не представляю. Но сейчас, скорее, стал бы блогером.
– О чём бы вещали?
– В последнее время столько сердитых мыслей приходит по поводу нашей жизни… Меня, например, очень сердит Владимир Владимирович Путин, и я всё время пытаюсь понять, что он, откуда, как, куда. И я бы хотел открыто поговорить об этом. Мне кажется, я знаю, в чём причина нашей тяжёлой жизни. У президента, на мой взгляд, огромнейший комплекс неполноценности. Его мучает то, что его случайно вынесло на такую высоту. Поэтому он так привязан к рейтингам. Никто в мире к этому так серьёзно не относится. А у нас это главное. И ради рейтинга всё и делается. И Крым, и Сирия, и прочее. Не ради людей – ради пиара. В результате мы все чёрт-те куда катимся.
Кстати, Галина ещё в 2000 году опубликовала в «Общей газете» такие строчки:
Сколько людей загублено, сколько детей не выучено, сколько больных не вылечено. Но какое это имеет значение, если президент у нас ходит красиво, как парусник.
Она как писатель наступающую эпоху сразу разглядела.
– Ещё одна цитата из ваших воспоминаний: «Наша жизнь принадлежит не нам, а тем, кто нас любит». Кому сейчас принадлежит ваша жизнь?
– Гале. У меня жизнь заполнена осознанием её творчества. Это парадокс. Я, первым читавший её сочинения, написанные авторучкой от руки, сейчас часто обнаруживаю, что делал это второпях, в вечной спешке… И полагая, что досконально знаю их, сплошь и рядом на самом деле воспринимал их очень поверхностно. Можно сказать, по-журналистски… Уже девять лет, как Гали нет, а я, читатель, вновь и вновь убеждаюсь, какой это хороший писатель, и очень хочу, чтобы это знали ещё многие и многие читатели.
– Что бы вы сказали двадцатилетнему Саше Щербакову? Как прожить жизнь, в чём её смысл?
– Живи так, как ведёт тебя сама жизнь. Постарайся уловить предписанную тебе кем-то, или чем-то, дорогу и иди всё-таки по ней, а не поперёк. Будешь идти поперёк, всё поперёк и будет. Надо чувствовать этот путь, ощущать его. Довериться интуиции, своему «хотению». Одно из самых важных событий в моей жизни – уход из «Комсомолки». Разум говорил: не надо. Но было огромное «хотение», связанное с участью Галины. И мне надо было поверить своей интуиции, а не разумным доводам текущего бытия. Видимо, я шёл всё-таки по своей дороге. И всё получилось.
Говорю же: везунчик.
Беседовал
Николай Черняев
