По существу это был первый советский бестселлер. «Юность» напечатала «Вам и не снилось» тиражом 2,5 миллиона, за тридцать лет было несколько изданий, вышел фильм. В 79-м, после девяти лет писания в стол, Галя проснулась знаменитой.
Доведись заполнять его трудовую книжку за последние годы, в неё следовало бы внести: муж Галины Щербаковой. О чём бы он ни писал и ни говорил – всё о ней.
Сам Александр Сергеевич не против такой записи – его «продюсерский проект» состоялся. Как состоялись их служебный роман, переросший в семейное счастье, и его профессия, уместившая «Комсомольскую правду», журналы «Журналист» и «Огонёк» их золотой поры.
И теперь, на девятом десятке, он уверен: с молодыми приятнее соглашаться, чем спорить.
Следит за успехами Парфёнова и Дудя в YouTube.
Ведёт собственный интернет-проект.
А главное – делает всё, чтобы читатель открыл для себя подлинного писателя Галину Щербакову.
Галина Николаевна на фоне портрета обожаемого ею А.П. Чехова
– Александр Сергеевич, а вас теперешний статус не уязвляет – «муж писательницы Щербаковой»?
– С тех пор, как девять лет назад не стало Гали, это меня и держит в жизни.
Я сохраняю в прежнем виде квартиру, которую она очень любила. Ко мне заходят люди, не раз бывавшие у нас с Галиной, и все, не сговариваясь, замечают: «Как при Гале. Душой отдохнули, как раньше».
Но главное для меня – это книги.
Несколько лет я занимался тем, что доделывал то, что она не успела. Выискивал по Москве её киносценарии. По ним вышло пять фильмов, а в доме почти ничего от них не осталось. Что-то нашёл в Госфильмофонде, что-то у режиссёров… Отыскал пьесы, которые она написала. Так получился сборник – «Будут неприятности».
Потом собрал большую книгу её текстов нон-фикшн «И вся остальная жизнь». Затем – книжку «Печалясь и смеясь», в которую вошли публицистические сочинения и рассказы, расположенные парами: истории «из действительности» цепляют какие-то писательские фантазии, а вместе они составляют «тридэшний» (от термина 3D), многогранный объём жизненных ситуаций. В сборник «Наша ИЗРАша» включил все её размышления на темы еврейства, русскости, их взаимодействия.
А однажды, неожиданно для себя, стал писать мемуары, из которых вышла книжка «Шелопут и Королева» – о нашей любви и жизни.
– Шелопут – это вы?
– Ну какой я шелопут… Не очень доволен этим названием. На нём настояло издательство, которому казалось, что так книга будет лучше продаваться. Я не соглашался, но в итоге уступил. Всё-таки какую-то толику шелопутства в моей биографии можно отыскать. А уж в том, что Галя для меня была и остаётся королевой, сомнений нет.
Бракосочетание. Ростов. 5 апреля 1962 года
Экспромт-посвящение любимойЯ – ваша собственность, увы.
И не стыжусь признаться в этом,
Поскольку вас люблю. А вы
Пренебрегаете поэтом.Пренебрегаете, любя.
Так старых кукол любят дети.
Но из всего, чем вы владеете,
Все ж выделяете – меня!Со мною вы чуть-чуть построже.
Что ж, ваша собственность порой,
Вас удивляя и тревожа,
Идёт, бредёт сама собой.Крамолен дух самоброжения!
Но ведь и он творит, клянусь,
Двух наших судеб сопряженье.
Я – ваша собственность?
И пусть!
– Ваш служебный роман завязался в челябинской молодёжной газете. Потом Галина Николаевна переехала в Ростов, куда последовали и вы. И уже там официально увели жену от мужа. Да ещё с трёхгодовалым сыном. Во времена советской-то морали. А как же пословица про то, что своего счастья на чужом не построишь?
– Про мою судьбу можно сказать другим штампом: не было бы счастья, да несчастье помогло. Чужое несчастье.
Галя не любила мужа. Меня не интересовали причины этого. Скажу больше, я не хотел их знать. Когда наши отношения дошли до уровня откровенных разговоров, Галя порой начинала сетовать на какие-то его поступки, действия, а я тогда врубал программу «Мимо ушей», включающую в себя безмолвное понимающее кивание. Галя умная, всё почувствовала.
Меня тогда ничего не пугало. В 20 лет – не страшно. Галя старше на шесть лет, ей было страшно.
Любовь оказалась сильнее. Мы друг друга не отпустили. Не смогли. Я понял, что бывает настоящая любовь, что другой не будет.
Фрагмент письма Галины из Дзержинска – в Красноуральск
Родненький мой, здравствуй!
Как ни утешал ты меня, что время будет идти быстро – увы, тянется оно чертовски черепашьими темпами. И до двенадцатого ещё почти три недели. Кому это надо? И зачем? И сколько это будет продолжаться ещё? Да останутся в прошлом году твоя интеллигентская деликатность и моя такая же нерешительность. Потому что больше нет сил…
– Если бы вы не сумели тогда быть вместе, как вам кажется, как бы сложилась ваша жизнь?
– Не представляю. Гордо придушил бы в себе всё, что было? Но скорее, как герой любимых французских романов Прево и Мюссе, изводился бы всю жизнь по утраченному, до конца бренного существования вековал бы на невидимой привязи сердечной боли… Нет, не хочу даже представлять. Мы не могли потерять друг друга.
– Сама Галина Николаевна в интервью говорила, что любовь – смысл жизни. Вы так могли сказать полвека назад?.. А сейчас?
– Раньше я, наверное, так не считал. Просто жил и не задумывался. А сейчас – считаю. Любовь – смысл жизни? Конечно.
Сейчас моя любовь в том, чтобы открыть для читателя другую Галину Щербакову. Её привыкли воспринимать главным образом как писателя о любви, автора повести «Вам и не снилось».
Церемония вручения премии за лучший фильм 1981 года.
У микрофона – Галина Щербакова
Большое количество книг её вышло, но по-настоящему читатель не представляет, что это за писатель. Чтобы её истинное авторское существо раскрыть, я взялся за трёхтомник её «Избранного».
Замысел подсказал цикл «Сто лет – сто книг», который делал Дима Быков на телеканале «Дождь» о главных русских книгах 20-го века. Дойдя до 1979 года, он сказал примерно следующее: хотя вообще следовало бы говорить о «Целине» Брежнева, потому что она тогда была объявлена главной, мы будем говорить о повести «Вам и не снилось» Щербаковой.
В известном смысле эта повесть предваряла собою взрыв перестройки, потому что всегда во время оттепели в русской литературе поднимается вопрос — не скажу пошло «о возрасте согласия», но о возрасте, когда можно, вопрос о детской и подростковой любви.
Дмитрий Быков, «Дождь»
Я благодарен Диме, что он включил повесть Гали в сто книг 20-го века. Но я вдруг понял, что даже он, который, уж казалось бы, всю литературу знает вдоль и поперёк, не имеет представления о писателе Щербаковой. Он просто ничего у неё не читал! Вот парадокс. И тогда у меня возникла мысль собрать трёхтомник.
– Если Галина Щербакова – не про любовь, то про что?
– В первую очередь – про историю России 20-го века. С потрясающей полнотой выраженную в разнообразных реалиях существования маленького человека при советской власти.
Вот у меня есть выписка из наблюдений литературного критика Алёны Бондаревой:
«Мир маленького человека… Галиной Николаевной прорисован до последней линии, и вряд ли к нему можно что-то добавить. В этой теме она поставила точку. Потому как рассмотрела такого человека во всей его низости и высоте, с бедами и радостями, неизбывной русскостью, загадочностью и темнотой (хоть и широкой, но все же сумрачной) души. Через призму этого человека она показала Россию и нашу жизнь».
Вряд ли я сам сформулирую точнее.
Рад сказать, что два тома из моего, как ныне принято говорить, «проекта», уже вышли. В первом – три романа: «Огненный кров», «Лизонька и все остальные», «Ангел мёртвого озера». Все они связаны темой умаления народа, трагедией физического и нравственного его уничтожения. Второй том – про нас, людей рода «гомосоветикус».
Третий том я ещё собираю. Окончательно с его содержанием не определился, но, наверное, он всё-таки будет о женщинах, о любви. Это то, с чем в основном Галина сейчас как писатель ассоциируется в массовом сознании.
– А какое из всех произведений Галины Николаевны вам ближе?
– Если выбирать только одно, то – «Яшкины дети». Это сборник рассказов для читателя, который хочет осознать, что сталось с нами в «век-волкодав».
И сама Галина в одном интервью говорила: «Мне кажется, я в этой книге выразилась по максимуму». По максимуму чего? Своего разумения об отечестве.
Книгу выдержат, пожалуй, только те читатели, которые не боятся очень сильной, тяжёлой и пронзительной прозы. В своей беспощадности и реалистичной депрессивности Щербакова очень похожа на Людмилу Петрушевскую, книги которой очень часто откладывают со словами: «В жизни и так не очень много радостей, а если ещё и книги такие читать, тогда можно сразу пойти и повеситься». Только если у Петрушевской – советское или постсоветское пространство с его убогими коммуналками и необоримым нищенством, то у Щербаковой всё гораздо современней. Проблемы, конечно, всё те же, только смена тотальной нищете – абсолютный культ денег.
Марина Маркелова, «Аргументы и факты»
– В мемуарах вы пишете: «Я увидел в ней писателя, когда она не написала ещё ни строки художественного текста». Но как? И что это было: «продюсерский» глаз, дар предвидения?
– Я приехал в Челябинск из Свердловска и попал в молодёжную газету. Меня сразу приняли, а после я узнал, что Галю хотели взять на моё место. Она работала учительницей, уволилась из школы. И тогда её взяли учётчиком писем. Здесь-то мы сблизились. Случилась любовь.
Человека талантливого всегда можно увидеть по двум-трём абзацам. А поскольку я был чуть профессионально опытней (всё-таки уже поработал в многотиражке), то стал «курировать» её. И увидел, что в ней пробивается явно выраженный своеобразный стиль.
В первую очередь я его заметил в подходе к языку. Мне всегда милее истории, рассказанные как бы невзначай, не нарочито, свободно льющимся, незаметным слогом. У Галины был именно такой, от природы поставленный писательский голос. Этот её стиль, я заметил позднее, проявлялся и в отношении к жизни, к бытию как к «жанру» – празднично-игручему, но всегда готовому обернуться в драматичные и даже трагичные тона. Журналисту такое обычно бывает несвойственно, а писателю – в самый раз.
Я бы никогда об этом всем и не вспомнил, если б не сохранилась записная книжка, в которой я в 1959 году написал: «Пусть это будет первой записной книжкой будущего великого писателя». Шутка! Но когда я увидел эту запись через 40-50 лет, понял, что был в некотором роде провидцем.
– Чтобы Галина Николаевна могла заниматься исключительно писательством, вы позволили ей уйти из редакции и осесть дома. Вы настолько верили тогда в неё как в писателя или как муж хотели, чтобы жена всегда хранила очаг?
– Из Челябинска мы переехали в Ростов, который был Гале милее (начинала учиться в тамошнем университете). Она рвалась туда. Была таким неукротимым танком, что просто уволилась и умчалась в Ростов, мужу сказала: переводись. Он переехал. Но и я переехал. Там мы и поженились. А потом меня из Ростова взяли в «Комсомолку» – собкором в Волгоград. А её приняли в областную молодёжную газету библиотекарем – только такая ставка была. И года не прошло, как она стала сначала литсотрудником, потом завотделом подростков, а затем редактором газеты.
Время от времени её посещала депрессия – опускались руки. У большинства хороших прозаиков такое бывает (как и почечные камни), но я тогда об этом ничего не знал. В очередной раз у неё случилась такая беда, а я, желая как-то помочь, сказал: отпусти сама себя в отпуск – садись и пиши. И она взяла отпуск на месяц и написала повесть и рассказ. И это помогло. Был 1967 или 1968 год.
– До её взлёта с повестью «Вам и не снилось» было 11 лет.
– Да, и девять из них мы прожили в Москве, где никто её не публиковал. До сих пор лежит много внутренних издательских рецензий на её сочинения, притом рецензий доброжелательных, часто от первоклассных писателей, но ничего же не проходило – ничего! Примерно раз в неделю отправляла большие конверты в издательства – всё возвращалось обратно. Как она всё это выдержала…
Какие беспокойства тревожат человека, нашедшего свою судьбу (именно её, а не случайный жребий, выпавший при невольном – раз уж родился – проживании), а следовательно, нашедшего и смысл жизни? Первое: не потерять её, судьбу. Она может быть нерушима, а может – никогда не угадаешь – эфемерна...
…для конкретного живого человека реальная божия действительность без смысла (хотя бы выдуманного), без собственной индивидуальной судьбы мало что значит. Поэтому боязнь упустить уже обретённое – печаль на всю оставшуюся жизнь.
Из книги Александра Щербакова «В незримом мире сердца…»
Я ей говорил: Галя, их дело – принимать или не принимать, а твоё дело – писать и писать, а потом всё пойдёт. И надо же, так и случилось. Всё, что отвергали, начали печатать.
Одно из редких сохранившихся телеинтервью с Галиной Николаевной (черновой материал для будущей телепередачи).
Москва, квартира Щербаковых, 19 апреля 1992 г.
– В телеинтервью 1992 года Галина Николаевна вспоминала: как любой интеллигент, рвалась из провинции в Москву, надеясь, что начнётся новая жизнь, а началась не жизнь, а мука, «страдание, которое в глубине души и осталось». Она оказалась плохо пересаживаемым цветком?
– У меня в профессии всё складывалось, мне в Москве было с первых дней интересно. А Галя страдала из-за своей неустроенности. А я страдал из-за неё.
Поскольку в Волгограде она была редактором газеты, ЦК ВКЛСМ считал нужным устроить её хорошо и в Москве. Одно за другим предлагали места. Говорят: вот есть «Московский комсомолец», там очень нехороший человек, зам. главного, мы его уберём, но сначала тебе надо пойти туда завотделом. Она встала в позу: «Вы сами сволочи. Хотите, чтобы и я такой же стала?»
Предложили быть главным редактором журнала «Воспитание школьников», а для начала надо было встретиться с заместителем министра просвещения. Пришла домой в полном обалдении: «Санечка, я такого дурака ещё не видела. Как я могу с такими работать?»
Тогда ЦК ВЛКСМ сплавил её в ЦК КПСС, в отдел пропаганды, а там сказали: есть редакция журнала «Крестьянка», иди туда, будешь завотделом. Она пробыла там ровно один день. Пришла к началу рабочего дня, как мы привыкли поступать в провинции. А здесь 10 утра – нет никого. К 12 начинают подтягиваться, пьют чай, в два начинают обедать. И разговоры, разговоры… «Санечка, я так не могу». Сумела захватить свою трудовую книжку со стола секретарши – её ещё не успели оприходовать – и дала дёру. Даже туфли-сменку забыла. Потом мне пришлось приходить за ними.
Помог главный редактор «Комсомолки» Борис Панкин. У него жена работала членом редколлегии «Литературки». И Галину взяли в «Литературную газету», где она отвечала за литературу Украины и Прибалтики. Но и там истинно «столичная» атмосфера ей претила. Потом был журнал «Смена», где всё шло хорошо, но у неё случился идеологический раздрай с коллегой. Ну что поделаешь с этой очень уж «хохляцкой» натурой!
Как-то вечером, глядя на её мучения, я сказал: всё, завтра не идёшь в свою редакцию – садись и пиши. Галя по-детски спросила: «Но как же не ходить, надо же идти увольняться?». Я говорю: «Зачем? Если не будешь ходить на работу, тебя и так уволят». И она села писать. И девять лет писала в стол.
Бедность была, конечно. Нас – четыре человека: двое взрослых и двое детей. Я к тому моменту перешёл из «Комсомолки» в «Журналист» именно из-за денег – на 320 рублей оклада вместо 230. Появилась целая «лишняя» зарплата – 90 рублей. И это дало возможность Гале заниматься исключительно писательским делом и осуществить своё предназначение. Мало кому такое удаётся.
Беседовал
Николай Черняев
