Мне кажется, я помню себя чуть ли не со дня рождения. Понимаю: мне это только кажется.
Почему?
Всё просто.
Я, наверное, бесчисленное количество раз слушал рассказы мамы о годах войны в блокадном Ленинграде: как рос, как голодал, как умирал, как воскресал и как... всё-таки выжил!
Эти рассказы накладывались на мои впечатления, и поэтому я уверен, что всё это помню, видел и принимал в этом участие.
Мне легко вспомнить то или иное событие, которое происходило, когда мне было два, три, четыре года, пять, шесть лет…
Я родился за год до войны. Отца своего никогда не видел. Сначала (как я понимаю, это была легенда) считалось, будто он ушёл на войну и там погиб.
Помню, в первом классе учительница (её звали Юлия Дмитриевна) спросила нас, у кого есть папа и мама, все ли живы, все ли вернулись с фронта…
Я учился в мужской школе. Нас в классе было около сорока человек. Оказалось, что отцы — только у троих.
Война.
Это потом я узнал, что далеко не все отцы погибли. Многие во время войны забыли об оставленных в Ленинграде жёнах и детях, обзавелись новыми семьями.
Мой школьный приятель Эдик Геллер познакомил меня со своей бабушкой и долго удивлялся тому, что я никак не мог понять, кто такая бабушка.
А я действительно не понимал:
как это так — у мамы есть мама?!
Моя мама объясняла мне, кто такая бабушка и кто такой дедушка.
Моя бабушка умерла, когда маме было семь лет. Мой дедушка умер за полгода до начала войны. Это по линии мамы.
А по линии папы я не знаю ни бабушку, ни дедушку.
Мама утверждала, что я рано научился соображать, у меня рано появился осмысленный взгляд, я чуть раньше, чем полагалось, начал садиться, а потом вставать и в год уже радовал маму уверенными шагами по комнате.
И ещё. Я родился с длинными, почти до плеч, волосами, и был блондином.
Кстати говоря, мой сын (ему сейчас 50 лет) родился тоже с длинными волосами и тоже был блондином. И тоже, как и я, потом перешёл в брюнеты.
Генетика!
В школе, начиная с первого класса, я учился отвратительно. Хуже всех одноклассников. Практически не читал, а мычал. Писал — как курица лапой. Тетрадь моя всегда была в кляксах. Мне тройки нередко ставили из жалости.
Когда об этом рассказываю, мне не верят. И тогда я поясняю: это закономерно и естественно, что я плохо учился.
Да-да, то, что я учился отвратительно и многим казался дебилом, — результат войны.
Все дети по натуре своей смешливы. Малыш ещё разговаривает не умеет, ходить не может, а уже улыбается, смеётся и хохочет. До года и я улыбался. А после того как наступила война, уже не смеялся, не улыбался, не хохотал.
Из-за войны я не знал названия зверей, не различал цветов, никогда не рисовал (у меня не было красок и цветных карандашей).
В годы войны я мечтал только об одном: поесть и согреться.
Впрочем, обо всём по порядку.
Читать Часть 2
Владимир Шахиджанян
