Во время репетиций «Отелло» Ирина Апексимова называла свою героиню кретинкой. Впрочем, это не мешало ей, как и ее Дездемоне, верить, что где-то есть он — идеальный мужчина, который сильнее, мудрее и умнее. Об этом актриса рассказала «Известиям» после премьеры трагедии Шекспира в Театре на Таганке.
— Когда я узнала, что вы будете играть Дездемону, то решила, что у вас с режиссером непременно должен был состояться какой-то необычный разговор по поводу этой роли.
— Когда Андрей Гончаров сказал, что хочет поставить «Отелло», а в роли Дездемоны видит меня, я очень обрадовалась. Дездемону я не могла сыграть, в принципе: ни в юности, ни в молодости, ни тем более в моем сегодняшнем возрасте. Согласилась в одну секунду, даже не спрашивая, что он имеет в виду. Мы договорились, но детали не обсуждали.
Знаете, у меня возникло ощущение, что если я выйду в роли Дездемоны, это непременно будет какая-то острая комедия. Но когда началась работа над спектаклем, копания и мы дошли практически до ядра Земли, я поняла, что комедии не будет. Но тогда уже было поздно спрыгивать с лодки.
— Ваша Дездемона вопреки Шекспиру сильная и независимая женщина. То самое преследующее вас по жизни амплуа. Такова задумка режиссера или этот образ родился в процессе?
— У меня даже мысли такой не было. Видимо, это то, что получилось в результате, и то, что видите в нашей Дездемоне вы. Мне понравилось, что речь в спектакле шла о постоянном женском поиске невероятной чистой любви, той самой, о которой мы когда-то читали в книжках. О мечтах, о вере в то, что эта любовь действительно существует.
Не скрываю — мне скоро 55 лет, а моему партнеру — 27. В любом случае на его фоне я выгляжу Аминой из «Дня рождения Буржуя». Тут никуда не деться. Сначала я даже пыталась уйти во что-то более лирическое, но в этом совершенно не было необходимости. Наша история о том, что Отелло влюбился в сильную мудрую женщину. И речь здесь не о физиологии, не о разнице в возрасте, а о каких-то других материях. Он влюбился именно в мозг.
— Самый сексуальный орган у женщины?
— И у мужчины тоже.
— Играли эту роль по накатанной или всё же материал сопротивлялся?
— Материал сопротивлялся очень сильно. Говоря откровенно, у Дездемоны роли нет. Дездемона по Шекспиру — это некая функция, чистое невинное создание, просто жертва обстоятельств, если говорить примитивно. Она с тупостью кретина пытается помирить Отелло и Кассио, и это был, пожалуй, самый сложный момент в нашем репетиционном процессе. Я всё время твердила: «Так невозможно! Она же видит, что один другого раздражает! Сколько можно об этом говорить?»
— Каково это — ощущать, что ты, женщина, сильнее и умнее среднестатистического мужчины? Ответьте, пожалуйста, и от лица вашей Дездемоны, и от себя лично.
— От лица персонажа могу сказать, что Дездемона, к счастью, это понимает только в последний момент. До того она искренне верит в это существо, в это в хорошем смысле природное явление, каким у нас в спектакле является Отелло. Тот, в кого она влюбилась и поверила, что он может быть ее судьбой, — невероятно эмоциональный, тонкий и нервный человек. Но в последнюю секунду она понимает, что он такой же, как и все, совершенно примитивен. Словом, обыкновенный мужчина.
От лица женщины скажу так: это очень тяжело — понимать, что ты умнее и сильнее (смеется).
— У вас, кстати, не возникает чувства презрения и высокомерия к мужчинам, когда вы понимаете, что вам удается куда больше, чем многим из них?
— Я не презираю мужчин, я постоянно разочаровываюсь. Как Дездемона из нашего спектакля, до последней секунды, до сегодняшнего дня, несмотря ни на что, верю: где-то есть он — этот идеальный мужчина, который сильнее, мудрее, умнее, ироничнее.
— Вам встретить любовь сложнее, чем этакой «цветочной фее»?
— Сложнее лишь потому, что меня многие просто боятся. Даже подходить боятся.
— А для вас является сексуальным мужчина, который меньше вас зарабатывает? Ну или предлагает разделить пополам счет в ресторане?
— Для меня сексуальность мужчины в его мозге, а не в кошельке. Но как раз мозг и определяет наличие хоть каких-то средств или хотя бы ума не вести меня в этот ресторан.
— В вашем «Отелло» Яго — женщина. Как считаете, склонность к интриганству больше женское качество? Или у вас есть и другой жизненный опыт?
— Я вращаюсь в культурно-театральной прослойке, где тем, что называется женскими качествами, в данном случае — склонностью к плетению интриг, в равной мере обладают и мужчины, и женщины. К сожалению.
То, что в нашем спектакле Яго — женщина, мне кажется очень современным и точным. Это рождает совсем другие смыслы. Этому, в отличие от моей Дездемоны, спектакль никоим образом не сопротивлялся.
— Сейчас у всех на устах феминистская повестка. «Отелло» уже назвали созвучным проблематике этого движения. Почему разговор о правах женщины назрел именно сейчас, когда у нас как никогда много прав? У вас, например, руководящий пост в квадрате. Не думаю, что ваша зарплата худрука и директора ниже, чем на аналогичных должностях у коллег-мужчин.
— Не смогу ответить на этот вопрос, извините. Меня не интересуют и не волнуют ни феминистические направления, ни зарплаты других людей. Если кто-то в нашем спектакле заметил какие-то феминистские направленности, то это, как говорили мудрые, вопрос к себе.
— Значит, себя вы феминисткой не считаете?
— Боже упаси, ни в коем случае.
— В 2016 году вы говорили, что, прежде чем выйти на сцену в Театре на Таганке, вам нужно поставить некое количество удачных спектаклей, чтобы никто не смог вас упрекнуть. Судя по тому, что на сцену вы выходите регулярно, ваши планы реализованы?
— Да. У нас все-таки есть «Золотые маски», много успешных постановок. Поэтому я наконец-то позволила себе выйти на сцену в качестве актрисы.
За пять лет команда «Таганки» сформировалась и работает, делает это очень профессионально. Естественно, есть еще много спектаклей, которые мне бы хотелось поставить, и режиссеров, которых я бы хотела пригласить.
Что касается актрисы… Думаю, что у меня сейчас как раз то состояние и тот возраст, когда наконец-то появилось право сыграть еще какое-то количество ролей, которые не сыграны в силу того, что я себе этого просто не позволяла.
— Вас называли «кризисным менеджером-строителем». Кризис у «Таганки» позади. Как быстро вам наскучит спокойствие? Или нынешние времена спокойными не назовешь?
— Нынешние времена уж точно неспокойные — каждый день прилетают какие-то подарки судьбы. Покой нам только снится, вечный бой. Самый глубокий и тяжелый кризис «Таганку» миновал, но у нас впереди еще очень много всего, много задумок, которые нужно воплотить в жизнь.
— Несколько лет назад вы отмечали, что в кино для вас нет достойных сценариев и героинь. Ситуация изменилась?
— Ничего, к сожалению, не изменилось. Предложения, честно говоря, поступают мне не очень часто, но периодически, слава Богу, всё же поступают. Правда, всё абсолютно не то, на что стоило бы рассчитывать. Чем дольше длится моя кинопауза как актрисы, тем выше претензии к роли, с которой я могу появиться на экране.
В театре у меня есть возможности. Знаю, как создаются спектакли, как их сделать технически. Методологией киносъемки я не владею, несмотря на то что один раз сняла фильм как режиссер и много снималась как актриса. Если бы знала процесс киноорганизации, наверное, сняла бы картину для себя. Но пока могу позволить себе только спектакли.
— Возможно, у вас всё еще впереди?
— Всё может быть, не отрицаю. Но сегодня я живу театром, здесь для меня много перспектив. К тому же в кино сейчас ситуация тяжелая — кинопрокат, насколько мне известно, практически рухнул.
— В первую волну пандемии вы собрали на онлайн-показах «Тартюфа» такое количество зрителей, которое эквивалентно 142 зрительным залам. Как вам это удалось, учитывая, что ваши коллеги, да и многие зрители называют онлайн-театр ерундой?
— Абсолютно согласна с коллегами: онлайн-театр существовать не может — это не кино и не театр. Нам удалось привлечь столько зрителей лишь потому, что мы устроили показ в самом начале пандемии, когда еще не наступило перенасыщение онлайн-контентом. К тому же у нас были проданы аншлаги на несколько спектаклей, думаю, что люди, билеты которым мы вернули, и стали нашими зрителям. Но, повторюсь, в онлайн может быть кино, а театр должен быть здесь и сейчас. Живой обмен энергетикой возможен только в зрительном зале.
— Когда вы пришли руководить «Таганкой», в шутку говорили, что вас в театре кем только не называют. За эти пять лет недовольные успокоились? Вам удалось развернуть коллектив в свою сторону?
— Конечно, ну а как же? Было несколько громких глоток, но это не значит, что против меня был весь коллектив. Не сильно-то надо было и завоевывать уважение, потому что основная рабочая масса, те, кто сейчас составляет Театр на Таганке, приняли меня изначально.
— Громкие глотки замолкли или ушли?
— Да, слава Богу, замолкли. Им просто нечего уже предъявлять.
— Недавно ушел из жизни Роман Виктюк. В последние годы вашей работы в его театре у вас были непростые отношения. Вы испытали какие-то чувства, когда узнали, что его не стало?
— Конечно, испытала. Ну а как иначе? Виктюк был для меня очень близким человеком. Он в какой-то мере дал мне профессию. Спектакли, которые мы с ним вместе делали, для меня стали очень серьезной большой школой.
— Абсолютно безразлично, потому что Театр Виктюка был авторским. После его ухода он в любом случае станет другим, кто бы ни встал у руля. Без Виктюка он может быть только театром «имени Виктюка».
— В январе вам исполнится 55 лет. Страшно?
— Было страшно, когда мне исполнилось сорок. Это был конец света, конец жизни. Начиная с сорока одного всё это кажется мне смешным. Я поняла, что назад дороги нет, и стала воспринимать свой возраст с удовольствием.
— Почему для юбилейного показа вы выбрали именно «Чайку»?
— Потому что я мхатовская выпускница, мхатовская ученица, мхатовская актриса, потому что «Чайка» потрясающая пьеса, сколько бы лет этому произведению ни было. Для актрисы это возможность сыграть огромную, глубокую, разнообразную жизнь. Это один из моих любимейших спектаклей, поэтому в день рождения я буду играть «Чайку».
— Раз уж мы говорим почти в самом конце года, каким он для вас был, этот двадцатый?
— Ужас! (смеется).
Наталья Васильева
