Странное дело: двадцать лет звучат с эстрады и пластинок, с театральной сцены и телеэкрана песни Евгения Бачурина, но имя это остается известно сравнительно узкому кругу любителей авторской песни. Впрочем, когда видишь в телевизионной хронике кадры саратовского фестиваля, поражаешься, сколь безграничен и волнообразен этот «узкий круг», узнаешь, что Бачурин входил в состав представительных жюри на этих многотысячных конкурсах, — становится понятным его истинное место и звучание в движении авторской песни, да и в самой жизни за пределами этого движения.
И все же судьба и творчество Евгения Бачурина побуждают задуматься не только о таинстве таланта, но и о причудах зрительских симпатий, о секретах популярности, о странностях любви слушателей к их избраннику.
В этой творческой судьбе было многое. Были концерты, которые не собирали тысячи зрителей (он их не жаждал, хотя и не чурался внимания своих слушателей). Были фильмы и спектакли (знаменателен для Бачурина круг авторов, произведения которых сопровождали его песни — Есенин, Паустовский, Шукшин, Вампилов, Борис Васильев). Был первый диск-гигант «Шахматы на балконе», из которого любители авторской песни узнали, что Евгений Бачурин — профессиональный художник. Это объясняло многое в его песнях, на удивление живописных, зримых в точно схваченных деталях. В этих песнях звучала боль сердца — за унесенные войной жизни («И взгляд природы виноватый над головою у солдата, того, что здесь убит когда-то...»), за уступки совести («Мы теряем друзей своих поутру вдруг, не умея за них заступиться»), за нередкую в обыденности черствость души («По какому поводу, по чьему велению были люди добрые, стало население»), за поруганную природу («Ах, вы рощи мои, дерева, не рубили бы вас на дрова...»).
Вместе с тем в песнях Бачурина много надежды, много света, «даже рейсовый автобус щурится от солнца». Евгений Бачурин — уроженец Сочи, поэтому на его холстах и в его песнях — море, волны, кипарисы. Не безмятежные, но одушевленные человеческими радостями и тревогами.
И все же определенная известность пришла к Евгению Бачурину, что называется, в одночасье, когда десяток лет назад с телеэкрана в спектакле «Лика» прозвучала уже упомянутая песня «Дерева». Она завоевала, как теперь принято говорить, приз зрительских симпатий и, видимо, определила тот уровень песенного творчества, который отныне в соответствии с вкусом страждущей публики предписывался автору.
Конечно, «Дерева» — песня для Бачурина во многом заглавная. И по теме, и по музыкальному и поэтическому решению. Не только «эксплуатируя» ее популярность, но и сверяя по ее камертону собственный песенный стиль, Бачурин назвал свой второй диск, выпущенный фирмой «Мелодия», именно так — «Дерева». И проиллюстрировал его на конверте пластинки одноименной литографией, подчеркнув, сколь неразделимы для него рисунок, слово и звук.
Но заказанность творчества (в изоискусстве или в песне) претит Бачурину. Он предпочитает вести, а не быть ведомым. Он, вторгаясь в жанр самодеятельной песни, бесстрашно ломает его традиции, не смущаясь признанных до него авторитетов. Он не спорит с ними и не оспаривает их, но в то же время твердо отстаивает свое право на самостоятельность, все дальше уходя от самодеятельности. Бачурин сознательно уводит своих слушателей от традиционных костров и палаток, однако не приводит их ни в дворы и подъезды, ни в залы с многотысячными трибунами. Куда же он их приводит? Попробуйте ответить сами, когда услышите тревожно-зовущий голос поэта-певца (бард — тоже не его слово), приглашающего к раздумью-сочувствию, раздумью-соучастию: Я предлагаю спеть о том,
Что за окном давным-давно
Стоит июнь, он ждет тебя,
Он дожидается тебя
И машет ветками в окно.
Он входит в дверь через балкон,
На голове его венок
Из певчих птиц и облаков,
В руках — сирени и жуки.
Он только ждет твоей
протянутой руки...
Проницательный слушатель-зритель-читатель (а именно к нему обращена многоликая муза Евгения Бачурина) понимает, что стихия художника — баллада, романс, рвущиеся в пытливую, раскрытую мыслям и чувствам душу. Но как только он это видит, Бачурин в свою очередь осознает, что нужно менять пластинку. И напевает новый диск (он так и называется «Я предлагаю спеть о том...»), на котором наряду с песнями лирико-философскими есть и ироничные, и сатирические. И трагические: Когда встают из-за стола,
бросая дом,
По ком звонят колокола
тогда, по ком?
... Впрочем, что — пластинки! Их три (и выходят они необъяснимо малыми тиражами, хотя, появляясь на прилавках, моментально с них исчезают — у Бачурина свой прочный круг поклонников), на трех пластинках записано 40 песен. Вроде бы немало, но это лишь треть песенного «арсенала». А там — целые циклы, оригинальные, ни на кого не похожие. Вот песни-посвящения: Беранже, Вертинскому, Булгакову, Бабелю, Артуру Рембо и... самому себе («Ничто не угрожает мне — ни выигрыш, ни рента»). Вот «Песни потешного ряда» — первая, третья, девятая... Как пронумерованные улицы, по которым путешествует госпожа Ирония.
Уж какая тут самодеятельная песня! Слова и музыка профессионально отточены и своеобразны. Свидетельства тому — принятая издательством «Советский писатель» рукопись стихотворений «Мы живем в ожидании вишен» и отзывы о нем композиторов-профессионалов Анатолия Александрова, Никиты Богословского как о «человеке редкого самобытного музыкального и поэтического дарования».
... Мне уже приходилось писать о Евгении Бачурине. Одна из публикаций называлась «Песни на мольберте». Пожалуй, наиболее точное определение того, что делает Евгений Владимирович: ставит на мольберт подрамник, проводит первый мазок кистью по холсту и... «проговаривает» вариант картины в стихах. Одна из последних песен Евгения Бачурина так и родилась. Она посвящена двухлетнему Илье и переводит на музыкально-поэтический язык картину «Мой сын».
А из другой песни, как завет сыну и другим, кто придет на смену, звучит: Происки зла или беды
с болезнями
Вышибут нас из седла.
Новые мальчики явятся
с песнями
Мир раскалять добела.
Март
Продолжение следуе
