В МХТ имени Чехова пересматривают репертуар, в Голливуде русские артисты нужны не только на роли бандитов, а цель работы в кино и театре — помочь зрителю посмотреть на окружающую жизнь под более широким углом. Об этом «Известиям» рассказал актер Максим Матвеев после завершения съемок в фильме «Союз спасения», который выйдет на экраны в конце года.
— Одна из крупных работ, где мы вас вскоре увидим, — историческая драма «Союз спасения» о восстании декабристов. Кто ваш герой?
— Он вольно или невольно нес звание диктатора Декабрьского восстания — это князь Сергей Трубецкой. И самое любопытное, что понятие «диктатор» к нему совершенно не подходит. Он был человеком, воспитанным во Франции, в тепличных условиях, и, напитавшись заграничной жизнью, решил воплотить ее у нас. Этот французский флер никак не ложился на российскую действительность. Он этого не понимал. Впрочем, как и всё его окружение.
Романтическое представление об изменении устройства государства — чтобы всем было хорошо — естественно, не сложилось. На мой взгляд, декабристы иллюстрировали известную басню Крылова «Лебедь, Рак и Щука». Каждый в их компании тянул в свою сторону. Но подобные порывы близки почти всем людям в молодом возрасте.
— В «Союзе спасения» вы играете вместе с другом Антоном Шагиным. Ваши герои тоже дружат?
— Они соратники. Антон играет Рылеева. Играть с ним прекрасно. Мы каждый раз, когда встречаемся на съемочной площадке, испытываем кайф от совместной работы. Прошлой зимой сняли, как мне кажется, крайне удачно, сцену, где якобы он предал меня, а я его. Снимали на улице: холод, мороз, орали друг на друга, сорвали глотки, но остались довольны. Самое интересное, что на студенческой скамье мы ни одного отрывка вместе не сделали, кроме дипломного спектакля. А потом внезапно «Тиски», «Стиляги»… Надеюсь, что еще не раз будем вместе играть в кино и на сцене.
— Вы исчезли из постановки Юрия Бутусова «Человек из рыбы» в МХТ имени Чехова. Что случилось?
— В силу семейных обстоятельств я на время дистанцировался от театральной деятельности, взял паузу. Очень благодарен Сергею Васильевичу Женовачу (худрук МХТ. — «Известия») за то, что он на это пошел. Мы с ним несколько раз встречались, беседовали — он очень понимающий человек, располагающий к себе.
— Но ваше становление прошло при Олеге Табакове. Самое ценное, что вы вынесли из его уроков?
— Олег Павлович сыграл великую роль в моей жизни, как и во многих других. Он был человеком, который давал возможность. А это самое главное, что нужно начинающему артисту. Карьера строится на опыте. Нужно пробовать разное, с разными режиссерами. А МХТ всегда сочетал в себе разные школы и стили, был площадкой для индивидуальностей. Табаков воздействовал своим примером, никогда не откладывал звонки, разговоры на потом, всегда готов был принять, выслушать, пытался дать человеку то, что ему необходимо.
Я часто советовался с ним о своих ролях в кино, и он всегда говорил: «Старик, ну ты же не крепостной, решай сам». В этом была его мудрость — ты всё равно принимал верное и нужное решение самостоятельно. Но он всегда подчеркивал, что кино — штука преходящая, а театр останется навсегда и даст возможность для самосовершенствования.
— И все-таки к чему вы тяготеете больше?
— Я совершенно убежден, что можно совмещать театр и кино и делать это успешно. Это раньше считалось, что «в театре ты получаешь, а в кино отдаешь». На самом деле это одна и та же профессия — и там, и там борешься за достоверность своего персонажа. Олег Павлович говорил, что творчество должно быть по доброй воле. Если тебя что-то не устраивает, не надо этим заниматься, лучше уйти из проекта.
— Бытует мнение, что работа в кино легковеснее, чем в театре.
— Сомнительное утверждение, потому что кино сейчас выходит на другой уровень. Там репетируют, как в театре. Я сталкиваюсь с этим всё чаще. Раньше считалось, что в театре ты можешь ошибаться, создавать что-то новое, наработать «фишки», а потом частично реализовать их в кино. Но мы живем во время насыщенной информации, все зрители насмотренные, их сложно чем-то удивить.
Современность диктует кино свои законы: если будешь выдавать лажу, она ею и останется. Если раньше зритель, будучи несведущим, мог воспринять ее спокойно, то сейчас — нет. Поэтому все заинтересованы в том, чтобы сделать эксклюзив, держать зрительское внимание — словом, действовать профессионально. Так и происходит. Работая в «Триггере», к примеру, мы останавливали съемку из-за того, что сцена была неправильно решена, переписывали ее, улучшали.
— Театр тоже заимствует многие киноприемы. Они идут ему на пользу?
— Да, время диктует театру в плане технологий. Но самое главное — он меняется в плане организации. Репертуарный театр так или иначе отмирает. По крайней мере мне так кажется. Когда ты находишься в коллективе, у тебя есть обязанности, а они иногда заставляют делать то, чего не хочешь. Зритель же всегда чувствует, когда артист не по своей воле на сцену вышел.
Поэтому сейчас театр движется в сторону так называемого проектного, подобного бродвейским. Когда все собираются на проект, которым горят, то и делают его хорошо. Сейчас так работает Театр Наций. Я уверен, что система театра в какой-то момент отрубит всё мертвое и останется только настоящее. А самое настоящее — это искреннее желание.
— С какой целью вы выходите на сцену, встаете перед камерой?
— Цель одна — быть достоверным и созвучным тому, что волнует меня и, надеюсь, других людей. Цель актерской работы — дать возможность зрителю посмотреть на окружающую их жизнь под более широким углом: развернуть его восприятие, кругозор. Когда я чувствую, что у меня есть некий собрат в плане персонажа, мне легче живется.
С таким же чувством обновления человек должен выходить из театра — проплакался, прочувствовал и понял, что всё не так плохо в его жизни. Или нашел способ решения своей проблемы.
— Одна из ваших последних работ — психолог в многосерийном проекте «Триггер». Возникло желание освоить, пусть и в кино, новую профессию?
— Были сомнения, перед тем как согласиться, — для меня это не совсем привычный формат. Раньше я никогда не принимал участие в настолько длительном проекте — целых 16 серий. Распределить время на длинную дистанцию непросто. Съемки длились больше ста смен. Трудный график. Но сама история меня сильно тронула — мой герой, психолог-провокатор, пытается нестандартно взглянуть на решение жизненных проблем.
— В спектакле «Кинастон» в «Табакерке» вы настолько перевоплотились в своего героя, что даже облик изменили. В «Триггере» произошло то же самое?
— Любая роль требует усилий. В случае с Кинастоном пришлось принять его физический облик, ведь он со сцены транслирует другую сущность — женскую. Ее нужно было выработать. Готовясь к «Триггеру», я провел ряд встреч с прототипом моего героя, который занимается той самой провокативной психологией. Хотелось понять, как он это делает.
У нас у всех есть представление о том, как психологи ведут сеанс: два кресла и «давайте поговорим». У провокаторов всё по-другому. Я хотел понять, как они строят сеанс, какими крючками вытягивают из человека его настоящую сущность, страхи и страсти. И всё это за три сеанса!
— Вы ходили к психологу-провокатору как пациент, на прием?
— Мы разговаривали. У нас была установка, что я буду обращаться к нему как к консультанту фильма. Но в какой-то момент я сам попросил отнестись ко мне как к пациенту. И он меня «вскрыл» — все причинно-следственные связи моих поступков, о которых я даже не задумывался. Скажу честно, принять это непросто. В тот момент мне пришлось сделать паузу и надолго замолчать, потому что даже эмоционально было сложно продолжить разговор. Вдруг ты понимаешь, что на тебя накатывают воспоминания, аж ком в горле.
— Ваше мнение — стоит ли обращаться к психологу или наша привычка «поплакаться другу в плечо» остается самой хорошей терапией?
— Мне кажется, ментально мы более закрытые и менее подвижные в этом плане, чем американцы или европейцы. Но, видимо, возникновение новой моды на психологию говорит о том, что обществу она нужна. Другое дело, что появляется множество людей, которые называют себя «гуру», готовы тебя «осчастливить», если пройдешь их курс лекций, — вот тут надо быть аккуратнее.
— Есть желание начать покорять Голливуд или вам кажется, что российским актерам не стоит туда стремиться, как считают многие ваши коллеги?
— Мне кажется, это кокетство. Неинтересно сидеть на одном месте и никуда не стремиться. Я учился какое-то время в США, и целью моей учебы было снять барьер, страх общения. Я специально выбрал школу, где нет русских, жил в американской семье. У меня не было возможности общаться на русском языке.
Первые две недели испытываешь дичайший стресс и депрессию, мозги перестраиваются и почти кипят. А потом понимаешь, что не надо бояться, и радуешься возможности коммуницировать с людьми тем набором слов, который у тебя есть. И самое удивительное, что тебя поймут всё равно. Знакомство с другим обществом нужно для собственного кругозора, чисто человеческого. Я спокойно отношусь к карьере на Западе — предложения оттуда приходят, и это не всегда роли русских бандитов.
— Вы готовы войти в американскую киносистему?
— Вы имеете в виду взаимоотношения производственного цеха и актеров? Она формировалась годами, как и в России, но в плане технологий похожего мало. Там всё устроено так, что они «бронируют» тебя на определенное время, скажем, на три месяца, из которых снимают три недели или два дня. Но в эти три месяца ты им почти принадлежишь. Впрочем, я отношусь к съемкам за рубежом легко и спокойно: у меня в России насыщенная, приносящая удовольствие творческая жизнь.
— В начале театрального сезона вы стали заслуженным артистом. Для вас важны звания и награды?
— Пока не знаю, как к этому относиться. Приятно, конечно. Узнал я об этом от Лизы (жена актриса Елизавета Боярская. — «Известия»), когда мы были на отдыхе, она случайно увидела в интернете. Первое, что я сказал ей: «Бред какой-то, мало ли что напишут!»
Анна Позина
