Маршрут Москва — Петушки не только герой поэмы Венедикта Ерофеева, но и одно из самых проблемных направлений Московского железнодорожного узла. И речь не только об опозданиях (надеемся, это явление временное и график движения скоро сумеют наладить). Горьковское направление с тех самых ерофеевских времен славится «уставшими» поездами и неблагополучным контингентом.
Все говорят «Курский вокзал» (вот и Ерофеев с него начал поэму). Можно, можно начать и оттуда, благо на Курском петушинские электрички по-прежнему останавливаются. Но стартуют вовсе не там, а с площади трех вокзалов — это реконструированная и расширенная во много раз Каланчевская. Это намного логичнее: для разворота поезду с Горьковского направления все равно приходится ехать в тупики с северной стороны трех вокзалов. А на бывшей Каланчевской пересадка на собственно три вокзала и заодно на МЦД-2 (Курское и Рижское направления).
Первый поезд в сторону Петушков идет с трех вокзалов в полпятого утра. Метро закрыто, а около вокзалов ожидалось бы колоритное скопление типично привокзальных типажей: бездомные и похмельные, сидевшие и военнослужащие, цыгане, шаманы, казаки и белобородые староверы… Так было ночью на трех вокзалах (да и на Курском, кстати) лет пятнадцать назад. Сейчас — увы: полиция и камеры как-то распугали всех «элементов».
А вот в полвосьмого утра — когда на Петушки уходит второй по счету поезд — возле вокзалов уже самая обычная утренняя жизнь: прибытие, пересадка, купить по пути кофе… Вот оно: «ее, родимую», жизненно необходимую страдавшему Веничке, вокруг вокзалов сейчас и днем с огнем не сыщешь (хотя… алчущее сердце и подавленный дух лирического героя отыскали бы пенное (холодненькое, хоть и подразбавленное) в одном из сетевых вокзальных фастфудов). А вот кофе, который оказывает такое же действие в отношении недоспавшей толпы — а качественно недоспавший, вы же согласитесь, чувствует себя не лучше похмельного! — на каждом шагу.
Но после кофе ангелы не поют, так что и у нас в электричке их не будет. И в целом человек не готов воспарить, а чувствует себя всего лишь угрюмо-готовым к новому трудовому дню. Ну и то хлеб, конечно. Здесь нам не Манхэттен, и во весь рот улыбаться после картонного стаканчика кофе даже как-то странно.
Впрочем, нет. Когда ты стоишь на платформе и слева от тебя бывший Царский павильон, а ныне вокзал Деда Мороза… А справа — брежневского кирпичного стиля правительственный спецвокзал… И солнце встает над башенками Казанского, отражаясь попутно в медных окошках проспекта Сахарова… Тянет улыбнуться — пусть и не во все зубы, а слегка. И сказать солнышку спасибо.
Тем более что со стороны Горьковского направления в тупик уже идет серо-красная видавшая виды, потертая и потускневшая электричка. По всему видно — наша.
Зона «Центральная»
Что за оказия: только вчера смотрел расписание на сайте и видел своими глазами: цена билета до Петушков 492 рубля! А сегодня покупаю билет — и уже 526… Оказалось, никакой ошибки и цену в этот день не поднимали — просто от площади трех вокзалов на тридцать четыре рубля дороже. Это так пытается заработать перевозчик: бумажные билеты на дальние электрички, как известно, к системе и тарифам МЦД не имеют отношения. Хочешь легально сэкономить — садись на дальнюю где-нибудь в Новогирееве, а туда добирайся на предыдущем поезде по «Тройке». Суетно, но выгодно.
...Подходит поезд — но вроде не тот самый, ностальгически-потертый, а новенький и беленький. Не наш — экспресс на Владимир. В Петушки на нем тоже можно, но на 150 рублей дороже и по паспорту — нет, не наш выбор!
— Куда ты меня привел? — на платформе стоит мама, этак около шестидесяти, с сыном под тридцать. В руках — дачные корзинки, на плечах у сына брезентовый рюкзак. Живой флешбэк в год этак восемьдесят седьмой: все дачники тогда ехали примерно так, за исключением тех сильных духом, что были с досками, кирпичами, инструментами и прочей утварью для строительства. Богатыри были, не мы: каково — строить дачу без мотора?!
— Да, мама, стой спокойно, это не наш поезд! Наш через пять минут, все в порядке!
И действительно, ровно через пять минут подходит та самая электричка. Не расписанная граффити (а такое бывает очень часто именно на этом направлении; работники депо ночами моют, а иногда и красят, ничего не поделаешь). Зато стекла тамбуров все в «наскальных» надписях — их царапают острыми предметами от скуки; на каждого хулигана новых стекол не напасешься, так что ездят как есть, испещренные.
Испытываешь смешанные чувства: шок и ностальгию одновременно. О, этот характерный пыльно-прокуренный запах тамбура, выкрашенного валиком серой (шаровой) краской: цвет боевого крейсера, почти «Авроры»! И солнце косыми лучами подсвечивает клубящуюся в тамбуре пыль. О, эти с трудом открывающиеся, лязгающие двери из тамбура в салон, а там коричневый дерматин сидений, нет — скамеек! Деревянных «диванов» на электричках давно уже не осталось — последние списали где-то лет двадцать назад, но дерматиновые вот есть.
И везде та же шаровая краска по стенам: безобразно, но единообразно.
Только знаете ли, чего нет больше даже в петушинских электричках? Другого запаха… Самого неприятного… Туалетного, в общем. Сами туалеты, разумеется, как были, так и остаются закрытыми (и хорошо, а то на старых дальних электричках, где убирать некому, в них та еще клоака). Но и тех, кто облегчается непосредственно в тамбурах, похоже, не стало.
Так что запущенность поезда (и так же, как в детстве, щелкают по нескольку раз старые реле, шипит изо всех сил пневматика, закрывая изношенные двери) сохранилась. А вот полного спектра запахов нет как нет. Ладно, невелика потеря, прямо скажем.
А вот и Курский вокзал: заходит утренний пассажир. В вагоне полутьма, свет не зажигают — вот еще, на улице белый день! Но это и кстати: многие вошедшие сразу наклоняют головы и задремывают. Люди едут домой с ночных смен и суток.
Поезд трогается, медленно проплывая рекламу на «одобренном» железнодорожном ларьке: хот-дог за 99 рублей. Честно говоря, страшно подумать, что это за «дог»; впрочем, может быть, он просто очень маленький…
— Черный индийский перец и другие специи, 50 рублей три любых пакета! — взывает проходящий торговец. То ли на эти специи взглянуть страшно, не то что понюхать, то ли у всей России, кроме Москвы, совершенно другой масштаб цен. Впрочем, одно другого не отменяет.
Знаменитый «матерный» перегон Серп и Молот — Карачарово ныне не существует: вторую из станций сделали крупным хабом и назвали Нижегородской. И не пьют на нем теперь, а продают смесь для приготовления домашнего мороженого.
Трое веселых мужиков как раз после смены заполняют шестиместное «купе» в шахматном порядке: хотя бы хватает места комфортно расположиться и вытянуть ноги.
— Вызвали в десять. Привез листовое железо, разгружать его долго. Час просидел — а, катись-провались, заглушил мотор, спать завалился. И сразу будят — новая путевка. Разрывы такие — хуже нет!
Ясно, что за публика, — шоферы. Двое из троих болтают, третий клюет носом в наушниках, уткнувшись в телефон. «Эй, хватит ТикТок смотреть, проснись, дед!» — смеются друзья и будят его нежными тычками в шею. Он старше двух других — не меньше шестидесяти, кажется, но не возмущается.
По вагону проходит продавщица инструментов для маникюра и педикюра, а сразу за ней заходит волна пассажиров с Нижегородской.
— Набились вон! Ничего, в Железке выйдут, — комментирует самый жизнерадостный из мужиков. — О, песняры!
В конце вагона и впрямь показываются люди с гитарами и батарейным усилителем-комбиком. Двое, почти подростки. А репертуар «батин»: вот это да, группа «Любэ»! «Зыбятся волны, и далеко путь домой!» — тянет парень с тихим интеллигентным голосом, которому бы больше пошел признанный в РФ иноагентом Гребенщиков; но какой еще Гребенщиков в электричке на Петушки! Аудитория тут требует другого. И действительно, на третьем куплете — и очень кстати, а то парень бы с ним не справился даже с усилителем — мужики по всему вагону вполголоса начинают подпевать.
Навстречу со свистками пролетают такие же электрички-мученицы. В вагоне то дремлют, то болтают мужчины с обязательно короткими стрижками, дачницы с корзинками, пакетами «Амвей» и сумками на колесиках. Вслед за музыкантами идут еще продавцы: батарейки, упаковка сто рублей. Потом рабочие перчатки и шариковые ручки.
— Дожить бы до сентября, — задумчиво произносит смешливый водитель из тех троих. — Чамурбек ведь тоже в августе в отпуск пойдет, мы вдвоем остаемся.
Зона «Пригород»
— Куда, в Саратов? Не, я лучше в Абхазию, — говорит напарник. — Я подожду этих… выборов. А потом уж и в отпуск.
Подмосковье, поезд прибавляет ходу. Сидящие в «купе» напротив водителей дачницы — мама и дочка — достают веера, они оказались на солнечной стороне. За окном всё новые электрички на Москву — когда они стоят на станции, видно, насколько они, как бочки сельдями, забиты народом. Люди едут на дневную смену, которая начинается у кого в девять, у кого и в десять.
За окном между тем «заброшки» родом уже не из царских и даже не из советских времен — «стекляшки» девяностых. И гаражи (в Москве почти снесли, да и тут наверняка им недолго осталось). И новостройки — новенькие, а уже угрюмые.
А вот чего нет из недавнего колорита электричек — это граффити на заборах и гаражных стенах, обращенных к железке. Раньше, лет 10–15 назад, там можно было такую «политику» прочитать, что ух! Сразу лет на десять потянет. Сейчас — тишь, гладь да закорючки-тэги.
— У бати, — глядя в окно, вспоминает первый из водителей, — тетка жила в Саратове. Там Волга… Бегали на набережную. Автоматы стояли, с сиропом. А батя проводником работал, мелочь всю нам отдавал: пять-шесть шампанских бутылок получалось с рейса, в каждой бутылке по триста рублей!
— Да ты что! — удивляется второй. — За 1500 рублей машину можно было купить!
— Не машину, нет, — «Запорожец»!
Продавцы, проходящие по вагону, теперь предлагают лейкопластыри, средство от моли с запахом лаванды.
Через три «купе» оттуда еще одна компания мужиков со смены, одеты похуже, но все равно основательные и сплошь трезвые.
— Ну, я тебе по видео позвоню, как приеду, — говорит один, держа телефон как чайную чашку. И объясняет соседу: — У Ваньки, соседа, самокат дома стоит. Я своему такой же обещал. Он мне покажет какой, я куплю.
Дальняя и еще дальше
По вагону проходят новые пассажиры — пересевшие из «Иволги» на Железнодорожной, очевидно. Вот модная девушка в ослепительно белых брюках… и при этом «покрытая», то есть в хиджабе. Мужики смотрят и беззлобно замечают: «Вот племя-то заселилось. Бедуины!».
А народа-то стало больше, хотя от Москвы все дальше. Дальних поездов меньше, чем ближних, так что часть пассажиров предпочитает на «Иволге» добраться до конечной, а там подождать дальний поезд. Благо в новых составах и зарядки, и вообще комфорт (кстати, и туалеты).
Но так продолжается только до Фрязево — после этого облик электрички внезапно и заметно меняется. Почти исчезают (высаживаются на платформах) дачники, пропадают из вида девушки-горожанки (в том числе и в хиджабах). Зато — стоит пройтись по вагонам — в районе тамбуров становится вполне возможно найти приключение на свою голову и не только. Там достают и раскуривают папироски те самые сиделые-бывалые типажи, которыми и был славен этот радиус всю жизнь.
И неудивительно, что славен: те же Петушки и даже Покров — это типичный «сто первый километр», где оседали те, кто не имел права после отсидки или иной какой репрессии жить в Москве.
Однако никакого пьянства-буянства, никаких бутылочек в карманах прямо на сидячих местах, как было при Ерофееве, не водится. На сидячих местах те самые шофера, крановщики, станочники, белая кость синих воротничков — им бы поспать, а приключений в жизни и так хватает. Но и никакой шпаны эти мужики не боятся, так что нейтралитет: одни в тамбуре, другие в салоне, друг друга не замечают.
— Доброе утро, рада видеть! — впервые, однако, доводится встречаться с улыбчивой контролершей (смены контролеров теперь почти полностью женские).
Ровно там же идут контролеры, где и полвека назад: перед платформой Вохна, это Павловский Посад. И ровно так же половина вагона от них удирает. Пенсионеры показывают социальные карты. А серьезные, положительные мужики — вот это номер! — ничего не показывают; контролер назначает им штраф в 2000 рублей и говорит, где и как оплатить.
Контролеры проходят, вместе с ними оштрафованные… На Вохне вся толпа весело бежит в обратном направлении, чтобы обойти контроль, — вечный ритуал. Все всё понимают: билеты-то по 500 рублей в один конец. А контролеры, повторимся, женщины — им-то какой резон придираться к целому вагону мужиков?
— Я штабелевщик, понял?! — в одном из тамбуров, кажется, спор может перетечь в потасовку. Тамбур, конечно, курящий: опять же, наряда полиции в каждой электричке нет, камер в каждом тамбуре тоже, так что бороться с курильщиками некому. А если что, они могут, как некоторые демонстрируют это уже сейчас, запросто пройти в межвагонный тамбур, который с двумя бронедверцами, и курить через «резинку» прямо на улицу.
А то, что резинка (она же «суфле») после такого может и загореться, как недавно это произошло с такой же старой электричкой на Ленинградском направлении, — так это уже дело десятое.
Еще один тамбур — внезапно некурящий: там царит семейная пара из пожилого жилистого мужчины и его жены. Дедушка колоритен: имеет одновременно и черты родного российского сидельца, освободившегося с немалого срока, и мусульманскую шапочку и бородку. Хотя, собственно, что в этом взаимоисключающего?
Вышло, однако, солнце, и нам как будто снова нечего бояться. Да, в общем-то, и с самого начала было нечего. Диаметр ли тому причиной или общее смягчение нравов, но в утренних поездах даже на Петушки уже нет того «духа авантюризма», которым они славились еще недавно. Поезда разделились скорее на зоны по интересам: в вагоне обычные пассажиры, в тамбуре еще попадается «контингент». Может быть, конечно, совсем другая атмосфера в поздневечерних поездах, которые приходят в Петушки во втором часу ночи. Но это совершенно другая история, причем вовсе не только на Горьковском направлении.
Год назад машинисты жаловались, что «гламурные» поезда с Киевского направления на «пролетарском» Горьковском встречают неподобающе: бьют и ломают интерьеры, рисуют и всячески безобразничают. Возможно, за год все-таки магия сработала и нравы постепенно улучшаются. Когда на Петушки пойдут новые поезда — а это обещают сделать до 2025 года, — увидим.
Антон Размахнин
