Эксперимент родился внезапно. Сидя битый час за так называемым круглым столом, где умные литературоведы, писатели и даже философы страстно клеймили упадок нравов, я заскучал. А потому взял микрофон и по очереди каждому задал вопрос: «Почему нельзя убивать?»
И никто не ответил. Нет, все кипятились, конечно, у каждого был свой ответ, но все — разные. До того разные, что все запутались окончательно, до такой степени запутались, что одна дама в конце концов растерянно произнесла: «А может быть, можно?» И она, кстати, была ближе всех к истине. Не потому, что можно убивать. А потому, что в нынешней системе ценностей отличить добро от зла уже почти невозможно.
Прежде чем говорить об обаянии зла или бессилии добра, неплохо бы понять, что есть зло. И что есть добро. Рискну утверждать, что зла в чистом виде не существует. И добра тоже. Потому что эти понятия сродни явлениям природы. Сильный ветер — добро или зло? Если он срывает крыши и рвёт провода — это что? Зло? А если этот же ветер активно крутит ветряные мельницы — добро? Если грабитель вышел из-за угла в темноте и отнял у прохожего кошелёк — зло? А если он ограбил, чтобы накормить голодную семью? Умирать с голоду в тылу во время войны — хорошо или плохо? Наверно, плохо. А воровать с поля колоски, чтобы накормить ребёнка? Хорошо? За это в лагеря сажали. Так устроен мир. Ещё Макиавелли отмечал, что в каждом деле, каким бы полезным и необходимым оно ни было вначале, скрывается уже заранее присущее ему зло. Поэтому повторюсь: ни зла, ни добра в чистом виде не существует. Есть только наши представления о добре и зле.
Ехал я как-то поздней осенью ночным автобусом из Гамбурга в Париж. Рядом со мной сидит немец. Такой среднестатистический немец, какими мы их себе представляем. При подъезде к городу стало светать. За окном — холодный дождь, сырость, мерзость, тучи. От одного взгляда на улицу озноб пробирает. И вот вижу: вдоль дороги под этим самым дождём бежит человек. В трусах и майке. Я не удержался, ткнул немца в бок.
— Вот, — говорю, — совсем больной какой-то.
— Нет! Здоровый! — эмоционально возразил мой попутчик.
И тоже был прав.
Я это к тому, что у каждого народа, каждого человека могут быть свои представления о полезном и вредном, о добром и злом. А для того, чтобы как-то жить вместе, не причиняя друг другу вреда, нужен общий закон.
Попробуйте спросить правоверного (подчёркиваю: правоверного, а не просто того, кто себя этим именем называет) иудея или мусульманина, почему нельзя убивать или воровать. И вам ответят: «Бог не велел». К по-настоящему верующим православным это тоже относится. Только больно уж мало таких. В Израиле, кстати, нет основного закона страны — Конституции. Зачем Конституция, если уже есть Тора, где всё прописано от имени Бога? Европейское сознание в этом смысле вторично, потому что христианство пришло в Европу в период Римской империи, где уже были сформированы основы права. Поэтому европеец при ответе на тот же вопрос сошлётся на закон. Закон в подавляющем большинстве западноевропейских государств пострашнее кары Божьей.
Что же касается России, а точнее, Руси, то мы застряли где-то между первыми и вторыми. Ни Моисеевы, ни Христовы заповеди абсолютным законом не стали. Православные ценности отнюдь не уничтожили языческих атавизмов. Представления о государственных законах и праве тоже в тот момент не было ещё и в помине. В результате мы получили не только многонациональную и многоконфессиональную страну, но и страну полиэтическую, где разные группы населения вырабатывали для себя различные принципы сосуществования. Окончательно всё запуталось в советские годы — годы государственного атеизма. Конечно, существовали и существуют государственные законы. Но почему же тогда интеллигенции понадобилось вырабатывать свой кодекс чести, а чиновникам — свои правила поведения? Уголовники, естественно, тоже в стороне не остались — у них свой закон. И так далее. Официально вроде бы никто заповедей не отменял. Никто не говорил, что можно убивать, воровать, прелюбодействовать и прочее. Просто люди перестали понимать — почему нельзя. Система нравственных ценностей была нарушена. Именно система. Оказалось, что без первой заповеди («Я Господь твой...») остальные не работают. В этой системе всё принадлежит Богу. Нельзя воровать, потому что воруешь не у соседа — у Бога. И убивать нельзя по этой же причине.
Мне могут возразить: разве в те времена, когда Скрижали воспринимались как Закон, люди не воровали и не убивали? И воровали, и убивали. И во всём мире, и у нас, в России, в частности. Разница только в одном: раньше преступник отдавал себе отчёт в том, что он — преступник. И окружающие его люди понимали: преступник. А сейчас преступление постепенно становится нормой, героизмом, предметом подражания.
Я отнюдь не миссионерствую. Я не священник, это не моё дело. Я просто констатирую факт. И факт этот заключается в том, что мы оказались в нравственном, этическом отношении абсолютно голыми. Словно вечный блуждающий дух, находивший раньше путь к нашим сердцам, неожиданно где-то заблудился. Мы живём в мнимой системе ценностей, которая давно не работает. Одна профанация. И не только у нас. В других странах тоже. Вот недавно наткнулся на информацию: «Компания Trijicon из штата Мичиган наносит на производимые по заказу Минобороны оптические прицелы для штурмовых винтовок закодированные послания из Нового Завета... Эти винтовки используются морскими пехотинцами в Ираке и Афганистане». Каково? В Приднестровье мне довелось видеть броневик с надписью «Не убий». В 1992 году фотокорреспондент «Литературки» Володя Шевченко сфотографировал по моей просьбе колокол на звоннице одной из подмосковных церквей, на котором было отлито: «От Солнцевской братвы». Фотография эта тогда же была напечатана в «Литературной газете». На Украине я спрашивал людей: почему они поддерживают Юлию Тимошенко? Ведь известно, что на неё заводилось уголовное дело, связанное с крупными хищениями. В ответ услышал: так она ж не у нас воровала, а у москалей. У москалей можно. Про коробки от детского питания, на которых нарисованы Мадонна с младенцем, я уж не говорю.
Нравственные принципы не работают, но их постоянно используют — каждый в своих целях. Не только в быту, но и в международной политике. И подобного рода профанация приводит к известному принципу, который когда-то на 16-й полосе «Литературной газеты» сформулировал Виктор Веселовский: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Можно, потому что никто не объяснил, почему нельзя. И не объяснят. Ведь по внезапному озарению известного героя Достоевского если Бога нет, то всё дозволено. Именно так. Если Бога нет, то Скрижали — просто ничего не значащая дощечка. Из чего я и заключаю, что творимое в сегодняшней нашей жизни зло — явление бессознательное. Как и добро.
Видимо, именно это имел в виду Фридрих Ницше, когда констатировал: «Бог умер».
В статье «Преодоление страха» Александр Мелихов приводит мнение Зигмунда Фрейда о том, что «мы все переполнены подавленной агрессией и похотью и завидуем насильникам, которые явно делают то, о чём мы мечтаем тайно». Всё верно. Но я знаю многих людей, которые переполнены «подавленным» добром, жаждой приносить пользу окружающим, любовью. Просто в сложившейся (точнее, так и не сложившейся) системе ценностей страшновато бывает явить миру столь архаичные качества души.
В замечательном фильме «Брат», как мне кажется, Алексей Балабанов вывел просто гениальный образ нравственного мутанта современной России. Я не знаю в нынешнем искусстве второго такого героя, в котором столь органично переплетаются доброта и отзывчивость с расчётливым хладнокровием убийцы. В Данилу Багрова влюбилась вся страна. Почему? Разве в нём привлекает зло? Нет. В нём привлекают зло и добро, слитые воедино. Он стал отражением духовного и нравственного раскола большинства населения страны. В нём живут остатки природной совести, но напрочь отсутствуют представления о нравственном законе. Потому что этого закона больше нет. Его похоронили годы (если не века) профанации. А потребительская этика поставила на его могиле большой гламурный крест.
Поэтому нет обаяния зла. И нет обаяния или бессилия добра. Есть одна только дикая природа, нравственный хаос. И ожидание нового Сотворения мира. Духовного мира.
Ефим БЕРШИН
