Рассказ Владимира Рубашного об его опыте тюремного психолога с двадцатилетним стажем переворачивает представление о тюрьме, системе наказаний и позволяет взглянуть на заключённых по-другому.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
Психолог Владимир Рубашный, проработавший в системе ФСИН почти 20 лет, рассказывает о том, как в российских колониях и СИЗО появилась психологическая служба, какие проблемы заключенных и сотрудников она научилась решать, а какие — не может решить до сих пор, и что ей мешает.
Это было в далеком 1991-м году. Мне сейчас трудно вспомнить, по какой причине я решил работать в уголовно-исполнительной системе. Пришел из армии и чем-то нужно было заниматься. Я работал в конструкторском бюро, учился на третьем курсе казанского филиала энергоуниверситета, тогда института. В бюро пришли набирать работать в эту систему. Сначала я сопротивлялся, не хотел опять форму надевать. Но убеждали люди там хорошо. Был такой замечательный зам по воспитательной работе, который сказал, что и там кому-то надо работать и работа в принципе эта нормальная.
Мне понравился человек, у меня тогда переломный момент был личностный. Я как-то искал смысл своей жизни. Я еще молодой человек был. Нужно что-то полезное делать. В тюрьме тоже можно пользу приносить.
Я принял решение, устроился, и работал на протяжении практически 18-19 лет. Начал с воспитателя, тогда называлось инспектор по работе со спецконтингентом, в следственном изоляторе № 1 в городе Казани. Тогда была переподготовка ввиду того, что должности психологов в 1992-93 году начали вводить в эти учреждения. Отбирали именно из воспитательных отделов. Помимо курсов нужно высшее образование получать, хотя тогда психологов специальных не готовили. Пришлось мне учиться почти всю жизнь: где-то что-то как-то. Конечное мое образование — академия ФСИН города Рязани. Там еще милиционеров готовили, потом открылись факультеты социальной и психологической работы.
Служил на протяжении всего этого времени. К 2008 году во всех учреждениях профильных — следственных изоляторах, исправительных колониях общего режима, строгого режима; возглавлял службу психологическую [ФСИН] республики Татарстан с 2002 по 2005 год. Ушел с должности начальника психологической лаборатории ИК-2, нашей самой большой зоны строгого режима.
Потом стал работать на себя, то есть ИП: психологический кабинет, консультационно-диагностический. Познакомился с ребятами из «Агоры», Казанского правозащитного центра. С ними мы стали сотрудничать. Потом все эти вещи, связанные с активистами, девчонками из Pussy Riot — тема тюремная возникла на ура, и мы начали совместно трудиться, писать заключения по поводу того, что эти активисты никакими криминальными личностями не являются, опровергать доводы психологов системных, из МВД, из ФСИНа, которые часто злоупотребляют своим положением и страдают отсутствием профессионализма.
Как в системе появились психологи
Шаги в этом направлении были [сделаны] в 1991-1993 годах, наверное, уже когда приказ вышел по поводу введения [психологической службы]. Мне кажется, это была дань времени и всему перестроечному моменту, связанному с тем, что мы входили в Совет Европы. Были условия выдвинуты, что не должно быть смертной казни и специалисты именно такого профиля там (в тюрьмах — МЗ) должны находиться.
Энтузиазма было очень много. У нас была замечательная начальник [психологической] службы в Татарстане — Ожимова Ольга Александровна, которая фактически здесь ее поставила. Мне в Татарстане более понятно, как все происходило. С большим трудом методическая база формировалась, какие-то тесты. Все это было почти самопальным. Кабинетов не было. А как работать психологу без кабинета? Учреждения все старые, всегда все занято под всякие нужды. И тут вдруг откуда ни возьмись психологи какие-то. Им еще нужен кабинет, да не просто кабинет, а там должна быть какая-нибудь комната, где групповая, например, психокоррекционная диагностика проходит. Кресла какие-то нужны, аппаратура звукозаписывающая. Вот ее титаническими усилиями все это делалось.
Когда уже и денежки, видимо, в системе появились, и как-то устаканилась роль специалистов, к ним начали серьезнее относиться. Я думаю, слишком серьезно, потому что начали затыкать все, что возможно, считая, что психолог — это альтернатива всему на свете. Розыски, составление психологических портретов на разыскиваемых преступников, мероприятия по изучению и предотвращению побегов.
Но потом они заняли свою нишу. Сейчас это просто такие клерки. Бухгалтеры от психологии, которые сидят, считают и фактически не занимаются тем, чем они должны заниматься. Естественно, есть самоотверженные, очень честные и порядочные психологи в системе, которые альтруистически нацелены на свою работу и помогают людям, которые там находятся.
Никаких этических стандартов
Кризис пенитенциарной психологии в том, что она не нацелена на человека, на осужденного, на решение его индивидуальных личностных проблем. Только показывать, что оно существует, насколько оно замечательное, красивое, но бесполезное. Об этом они умалчивают.
Никаких этических стандартов поведения психологов в уголовно-исполнительной системе России не существует. Она была до 1995 года приказом оговорена, а сейчас приказ упразднен. Если у этих специалистов нет этических стандартов профессионального поведения, то уже сложно о чем-либо говорить. Любой приказ руководителя учреждения, начальника какого-либо отдела, который по статусу выше, — дать характеристику на того или иного человека, черты личности, на которые можно воздействовать, — психолог расскажет, потому что у него такой статус. Если он откажется, у него будут проблемы по службе. В таком виде психология нацелена на обеспечение этого режима, а не оказание профессиональной помощи людям, которые в ней нуждаются.
Почему нет этических стандартов. Потому что психолог станет свободным человеком, полноценным, самодостаточным. Он будет и сам определять количество информации, которое передает заинтересованным службам, и появится у него смысл — не навреди. Где-то нужно человека спасать, не раскрывая что-то. Сейчас у психологов это на уровне их порядочности, личной этики. Законом он не защищен, а это очень выгодно системе.
Отчеты, рейтинги, программы
Большинство психологов в местах лишения свободы — это женщины. Мужчин достаточно мало, и везде так по России. Около 80%, наверное, это женщины. Своей душой и мягкостью они оказывают специфическую помощь. Жалеют их как-то и действительно реализуют консультационную работу, психокоррекционную, если это необходимо. Но это все в то время, когда не надо заполнять какие-то бумажки вечные, как в любой системе. Потому что доказать, что ты занимаешься профессионально какой-то работой, человеку, не сведущему в этом, невозможно. Он говорит: «Чем вы там занимаетесь?» Провели вот столько бесед, столько психокоррекционных мероприятий, столько диагностики. Все должно быть оформлено на бумажке. Если этого нет, значит, человек ничем не занимается. Они не понимают, что фактически психологию, сам процесс, потрогать очень сложно.
Есть непосредственные начальники — психологи-начальники, которые могут быть заточены под рейтинг. Например, начальник психологической службы ставит задачу: «Давайте, реализуйте, чтобы мы были в первой десятке из 80 регионов по РФ». И вот кровь из носа психолог пишет эти консультации, диагностики, психокоррекционные мероприятия, которые он не проводит. В этом проблема психологов уголовно-исполнительной системы, которых и готовит система под себя и не всегда качественно.
Вообще деятельность четко регламентирована уголовно-исполнительным кодексом РФ. Пункт 6.1 [статьи 12-й]. Заключенные имеют право на психологическую помощь. Помощь оказывается добровольно: если осужденный хочет получить эту помощь, он может обратиться и может ее получить. Функций у психологов огромное количество. И диагностические задачи, и консультативные задачи, и психокоррекционные.
Как на самом деле сейчас все реализуется. Все начинается со следственного изолятора. С ними встречается психолог в карантинной камере. Они обязаны провести полноценное его изучение, если он не откажется. Они должны взять с него добровольное согласие, что он предупрежден, что информация может быть использована теми-то лицами. Но заключенные, которые придерживаются криминальных понятий, расписываться не особо любят. Обыкновенные, условно назовем их мужики, которые не имеют никаких понятий криминального мира, иногда дают эти подписки.
Чтобы человека изучить, не одного дня даже проблема. Но должна после этого изучения составляться программа его ресоциализации на год. Это никем и никогда не делается. Я сколько читал материалов, которые учреждения на ребят с Болотной площади подготавливали, нигде этой программы не видел. А они сидели в разных местах по всей стране. Это говорит о том, что это фактически не исполняется.
Зачем становятся тюремными психологами
Все время привожу пример. У нас первоначальная подготовка сотрудников в учебном центре. Вот эта молодежь, которая только устроилась. «Для чего вы пришли?» — «Здесь пенсия рано». У него мотив — раньше уходить на пенсию. Ну что можно от этого человека ждать? Какие-то социальные льготы, зарплаты им сейчас подняли, в среднем около 30-40 тысяч [рублей] сотрудник среднего звена получает. На воле нужно чем-то заниматься, прикладывать усилия, суетиться. А тут просто ты пришел, посадил свою попу в кресло и тебе нужно отбыть там восемь часов.
12 лет нужно всего, год за полтора идет, ты уже как будто 20 лет отработал. По выслуге лет он имеет право уйти. Но это первая, самая ближайшая пенсия. Она не огромная, но 10 тысяч будет получать. Если дальше будет работать, она у него побольше будет.
Из сел близлежащих к Казани ездят работать, из Марий Эл, из Чувашии. Он деревенский парень и через 12 лет уже свои 10 тысяч в месяц имеет и ему для уровня деревеньки, где он живет, очень даже нормально. И дальше он продолжает своей жизнью жить. Это мы говорим о среднем сотруднике, который нацелен на отсутствие какой-либо деятельности.
Можно тысячи примеров приводить, когда человек действительно хорошо хочет работать, у него получается, он профессионал своего дела. Но всегда неравнодушный не будет ни к чему равнодушный. И системе такие неудобные люди не нужны. Будь он трижды профессионал. Системе нужна абсолютная серость: средний, не очень умный, строго выполняющий, что ему приказано. Это требование и условие существования в системе.
В настоящий момент от психолога ничего не зависит, это украшение в системе. Плюмажик такой на лошадиной голове, красиво же, цивилизованно. Всегда можно в нужный момент: «А вот у нас проведено столько психокоррекционных мероприятий. Как это вы говорите, что мы с рецидивизмом не боремся? У нас психологи работают».
Раньше были, не знаю, остались эти нормы или нет — на следственный изолятор на 300 человек должен быть один психолог. А для исправительных учреждений — то ли 150, то ли 200. Но всегда психологов меньше, чем необходимо на практике. Для меня и цифра в 100 человек огромная. Человек 20-30 [на психолога] это куда ни шло. А в том объеме, [который сейчас], это только одно название, заполнение этих всех документаций.
Криминальная психология
Это очень сложная тема в психологии, именно связанная с осужденными, криминальными личностями. Если мы берем действительно преступников. Не того, кого у нас сейчас сажают по всей стране. Я преступников в своей жизни видел огромное количество и могу точно сказать, что эти люди, которых я изучал — Петя Павленский, «болотники» — они совершенно случайные люди в местах лишения свободы. И там находиться они не должны.
Негодяи везде присутствуют. Есть ужасные нераскаявшиеся личности. Они существуют, но я их никогда не видел. Если только ты с этим человеком заговоришь, какой бы он Чикатило не был, все равно можно найти причину, по которой человек в такое себя вверг. Помогали ему в этом, поверьте мне, огромное количество людей. Отсутствие теплых отношений в семье, отсутствие нормальных родителей, отсутствие нормального образования, отсутствие порядочных людей в окружении, страна безумная наша. Но докопаться, конечно, проблема. А это никого не интересует.
Сотрудник ждет пенсии.
За весь период [моей] службы нападения на сотрудника ни разу не было. Ну какого-то бандитского, связанного с его деятельностью. Я помню, в заложники брали, но это без всякого битья и фактически было попыткой давления на администрацию. Конечно, такие ситуации случаются. Человек, который идет работать в любую систему специфическую — милицию, тюрьму — за то, что там страшно, получает и дополнительные деньги, и возможность раньше уйти со службы, у него есть социальные гарантии, льготы, страховка.
Помощь заключенному
Осужденный, когда уже идет к психологу, он говорит: «Че-то у меня крышу свело». Он понимает, что закрутился, забегался. Монотонность, отсутствие приватности — он устает от этого. Все по-разному люди устроены, но устают в таких условиях, как правило, все. И рано или поздно это отдушина какая-то — возможность побыть наедине с конкретным человеком. И хорошо, что это будет психолог.
Мужчине [сложно] прийти и пожаловаться на свою жизнь и проблемы личностного характера, очень иногда специфического (он столько времени сексуально воздерживается, еще какие-то проблемы). У нас в стране вообще нет такой практики на воле: чтобы мужчина пришел к женщине-психологу и начал рассказывать что-то про свою жизнь. Нет этой культуры психологической. Это не поток этих мужчин, не поток этих осужденных.
В женской [колонии] к психологам женщины идут, если у них такая возможность есть; у женщин этот процесс происходит более динамично и естественней.
На первом месте должно стоять желание самого осужденного. Это происходит в редких ситуациях, когда у человека что-то случается, например, на воле: любимая женщина бросила, умер кто-то из родственников. Его переписку же читают, не секрет. Если по телефону он узнал, то сокамерники, другие осужденные могут сказать, что у него такая трагедия. Никому неинтересно, чтобы человек с собой что-то сделал. Человек и так находится в очень негативной ситуации. И они решаются на это (обращение к психологу — МЗ) намного активнее, быстрее, чем на воле. Тюрьма, когда ты в четырех стенах или в своем бараке, отряде изо дня в день, из года в год, не прибавляет никому выносливости психологической. Только все вредит и портит.
Другой момент, что от самих психологов многое зависит. Психолог должен себя показать, дать возможность осужденным понять, что ты за человек. Каким бы хорошим психологом человек ни был, осужденный сам будет определять — будет он с ним общаться или нет; доверяет он ему или нет. Психолог должен как можно чаще быть на виду, чтобы осужденные видели, чтобы оценивали поступки, в отношении других осужденных, персонала.
Основная проблема в том, что должно быть доверие к конкретному психологу от конкретного заключенного. Но о каком доверии может идти речь в местах лишения свободы или следственных изоляторах, когда у человека достаточно специфическая ситуация, стресс. Это очень сложная в эмоциональном, и психологическом, и во всех аспектах ситуация. Необходимо время. Человек должен другого человека узнать, в том числе психолога. Я знал профессионалов разного уровня. И тех, которым осужденные мужики, которые по 20-25 лет сидели, плакали. Представляете, чего это стоит. Здесь есть это доверие. Он понимает, что дальше этого кабинета никуда не уйдет ничего.
Профучет
Психологи говорят, что работа с теми, кто стоит на профучетах, проводится дополнительно. На практике никто ничего дополнительно не проводит. Максимум могут в журнал написать, что провели. Это (постановка на профучет — МЗ) налагает на осужденного, заключенного ряд неудобств. Если его поставить на «склонный к самоубийству или членовредительству», он будет ходить и отмечаться каждые два часа в дежурку. Чтобы этот человек всегда был на виду, его положат спать поближе к выходу, где за ним можно наблюдать. И кровать где-то у окошечка, вдали отряда он уже не может выбрать.
Психолог может увидеть склонность к суициду. Что в этой связи ему делать? Рассказывать администрации, сохраняя жизнь этому человеку? А если расскажет, ведь понятно будет, по какой причине его поставили на профучет: после беседы с психологом. И он будет вынужден каждые два часа бегать отмечаться, что усугубит его и без того не сладкую жизнь. Это может отразиться, как по тому же Стаховцеву. Когда он якобы пытался два раза самоубийством жизнь закончить, это оценили как нарушение режима содержания. Он даже в ШИЗО отсидел 10 суток. Это разве нормально? Это не нарушение режима, это не может считаться нарушением, это выбор человека. Как поступить психологу — очень сложный выбор.
Некоторые на профучет ставят, чтобы себя подстраховать. Да, может у него были попытки в детстве, может от несчастной любви, может в переходный период что-то не сложилось. Определенным образом это говорит, что деструктивное поведение возможно. Но нужно же отследить, понаблюдать за этим человеком. Человек может очень хорошо адаптироваться, и единожды когда-то в жизни совершив такой поступок, потом больше никогда не будет.
В огромном количестве их ставят на профучет, но я ни разу не видел, чтобы с профучета снимали. Особенно по инициативе психологов. Просто администрация считает — лучше подстраховаться, лучше пусть он стоит на профучете до конца отсидки.
Ресоциализация
Ни о какой ресоциализации вообще речи не идет у нас в стране. Ни о какой помощи людям, освобождающимся из мест лишения свободы. Существуют какие-то разрозненные НКО, может быть аффилированные с государственными структурами, гранты отрабатывают. У нас несколько есть в Казани, я общаюсь с ними. Но мне кажется, это все самодеятельность. Все должно быть продумано и профессионально поставлено. Этим должно заниматься государство.
У нас ресоциализация не происходит и в местах лишения свободы. Человека помещают туда, чтобы он исправлялся. Условно так скажем. В уголовно-исполнительном кодексе заявлено, что должны как-то исправлять этих людей, которые требуют этого исправления и хотят, как мне кажется. Никого насильно исправить невозможно. Но таких приоритетов нет. Они только заявляются государством, а на самом деле внутри этого не происходит. Совершенно другие задачи: обеспечение режима, поддержание его и такая вот кара. Человек должен отбывать там какое-то время, не имея возможности ни самому измениться, если у него желание есть, ни получить специальной профессиональной помощи в этом изменении.
Тюремщикам тоже нужна помощь
Если лаборатория существует, начальник лаборатории оба направления ведет — и осужденных, и сотрудников. Если больше трех человек или три человека, выделяется один психолог, который в большей степени нацелен на работу с сотрудниками учреждения, а другие занимаются осужденными.
Есть плановое, что необходимо сделать. Тогда психолог собирает и усилием воли своей, без желания самого сотрудника, проводит диагностику, коррекцию какую-то. Но цена этой диагностической работе, если человека заставляют проходить какие-то тесты и личностные опросники? Это одна фикция.
Психолог в том объеме, в котором он сейчас осуществляет свою деятельность в отношении сотрудников учреждения, не должен столько делать. Сотрудники свободные люди, за свои деньги могут оказывать себе профессиональную помощь в кабинетах психологических при клиниках. Для чего делать это психологу, когда столько осужденных и ими надо заниматься?
Понятно, что профессия сложная, требует особого состояния и контроля над этим состоянием. Вот здесь можно психологу контролировать психическое состояние персонала, смотреть, как он выполняет свои обязанности, не устал ли он от своей работы, нужен ли ему отпуск дополнительный. И то, что он как-то неадекватно себя ведет в отношении спецконтингента. Может, грубит им, применяет физическую силу неадекватную. В этом психолог мог бы содействовать администрации, говорить, что человека нужно перевести на другую работу, не связанную с отношениями с осужденными. Контроль за психическим состоянием, в том числе за аутодеструктивным поведением: не секрет, что у нас сотрудники точно так же вешаются, как осужденные.
Пенитенциарист-психолог обязан рассказывать: как вести себя с осужденными, периоды адаптации, специфика работы с этой категорией лиц. Это сфера психологов, как сотрудник должен себя вести. Особенно молодежь. У них нет ни малейшего представления. Это очень сложная работа — всю жизнь общаться с людьми, которые в такой жизненной ситуации находятся. У них огромное количество проблем, и психологических, и физических. Людей надо этому учить. Кто должен учить: учебные центры первоначальной подготовки. Я всегда говорил своим психологам: «Если вы не научите, научит старший пропускной какой-нибудь, который возьмет и стукнет по балде осужденного; покажет: вот так надо успокаивать». И на всю жизнь у него пример такой останется.
Но система так устроена: очень сложно существовать белой вороной, которая будет правильно общаться с осужденными, не применять физическую силу, убеждать их, не орать на них, уважая их достоинство и личность, обращаясь к ним на «вы», как это требует уголовно-исполнительный кодекс и все их приказы. Поставить себя в такую позицию к общей массе под силу далеко не каждому сотруднику. Тем более молодому сотруднику, который только в коллектив входит, в очень сложный коллектив, неоднозначный, со своими стереотипами поведенческими, от которых иной раз диву даешься. Это задача психологов. Особенно своим поведением они должны это демонстрировать постоянно.
Сотрудники очень специфически относятся к осужденным. Это я мягко говорю. Они сами себе не дают вести себя как люди по отношению к ним (осужденным — МЗ), они системная функция. Сколько я с сотрудниками ни говорил, это основная проблема. Форма, в которую они одеты, — та функция, которую они выполняют очень четко и ограниченно, не проявляя никаких человеческих форм своего поведения. Вот этой коррекции не хватает — именно переключения с функциональности в человеческую личность. Представлять человеческую личность в системе было бы самым быстрым и эффективным методом коррекционного воздействия на осужденного.
Как показывает практика, для них (сотрудников — МЗ) одна из форм, которую они достаточно часто применяют, это насилие в отношении осужденного. Ну как взрослого мужика в чем-то убедить? Тем более если кроме мордобоя ты ему не можешь ничего предложить. Либо не хотят просто тратить время свое драгоценное и искать способы. Это не востребовано системой.
Анна Козкина
