Когда я жил в Голливуде, напротив моего окна росла пальма. На верхушке ее, как на трибуне, периодически появлялась белка и, зорко оглядев окрестности маленькими глазками, стремительно улетучивалась. Через
Все явственней проступали его очертания сквозь марево калифорнийской жары, все меньше удивляла меня его парадоксальность, хотя совсем не реагировать на нее я все еще не мог. Так, катаясь однажды верхом в Гриффит-парке, я наслаждался одиночеством и полным отрывом от цивилизации, давая волю своему воображению, услужливо перенесшему меня в восемнадцатый век, как вдруг был совершенно поражен видом несущегося мне навстречу всадника, который, мчась во весь опор, одновременно оживленно обсуждал
Я привыкал к новым правилам игры и отвыкал от старых, однако чем дальше в историю удалялась от меня моя прошлая жизнь, тел большую потребность чувствовал я поведать хотя бы о некоторых происходивших со мной событиях, ибо в них как в зеркале отражались гримасы прежней системы. К тому же со временем многое забывается, память покрывается коррозией, искажающей подлинность случившегося, а есть вещи, которые, по моему убеждению, надо помнить.
Именно поэтому в один прекрасный голливудский вечер я и постарался вспомнить события почти пятнадцатилетней давности. Кинематографисты редко меряют свою жизнь прожитыми годами — как правило, снятыми фильмами. Никто из нас не скажет — «это было в
Фильмы «Приключения Петрова и Васечкина. Обыкновенные и невероятные» и «Каникулы Петрова и Васечкина. Обыкновенные и невероятные» я снимал на Одесской киностудии по заказу Гостелерадио СССР. Это довольно важная информация для понимания происходившего. Дело в том, что фильмы в ту пору, а было это в 1983 году, полновластно принадлежали одной из двух монополий — либо Госкино, либо Гостелерадио, независимо от того, на какой студии они снимались. Фильмы, делавшиеся по заказу Гостелерадио, вся страна возила сдавать в московское телевизионное объединение «Экран» директором которого был тогда довольно беззлобный, но подневольный и весьма боязливый человек Борис Михайлович Хессин. Именно он и давал окончательную оценку представленной картине — оценку, от которой зависели как экранная судьба фильма, так и гонорары его создателей.
Позволю себе напомнить читателю: фильмы о которых идет речь, были,
«Экран», куда режиссеры на разных этапах работы над фильмами обязаны были представлять отснятый материал для утверждения, а точнее — для цензуры, почувствовав опасность, зревшую в моих картинах, делал мне бесконечные поправки, настаивая на досъемках, пересъемках и переозвучивании уже отснятых сцен. Со многим я вынужден был соглашаться, пытаясь спасти главное — сами фильмы. Так, например, в номере «Танго», которое исполнял Васечкин, категорически было предложено убрать слово «красный», в противном случае весь номер должен был пойти «под ножницы». В результате в куплете «…пойми, я сердцем чист, враньем по горло сыт, в душе я активист и красный следопыт!» Васечкин стал петь «… и даже следопыт!»
Впрочем, долгую историю затяжной борьбы за строчки, за куплеты, сцены и даже порою музыкальные фразы я здесь опущу — не об этом речь. Я перейду сразу к тому моменту, когда «Экран» принимал решение о судьбе уже полностью готовых картин. Я перейду сразу к тому моменту, когда «Экран» принимал решение о судьбе уже полностью готовых картин. К этому времени мой первый сериал — «Приключения…» уже больше года лежал без движения. «Каникулы…», похоже, ожидала та же судьба.
После просмотра разъяренный директор «Экрана» Хессин стукнул кулаком по столу и объявил буквально следующее: «Эти фильмы в эфир никогда не выйдут! Это не пионерская музыка и не пионерская (!) пластика! Этого мы на экраны никогда, вы слышите, товарищ Алеников, НИКОГДА пропагандировать не будем! Это не советские фильмы. Это
При этом справедливости ради я должен заметить, что ко мне лично директор «Экрана» относился с безусловной симпатией, проскальзывавшей даже во время гневных отповедей, обрушивавшихся на меня. Он как бы пытался дать понять, что самому ему фильмы безусловно нравятся, но он, к сожалению, находясь на этом посту, вынужден играть в принятые игры.
Короче говоря, начался новый этап моей жизни. Я вступил в борьбу за выход моих фильмов в свет. Куда я только не писал, к кому только не обращался! Я пытался дать Хессину в руки своеобразные «охранительные грамоты», которые, в свою очередь, дали бы ему возможность оправдаться перед высшим начальством — руководством Гостелерадио. Документы эти призваны были подтвердить лояльность моих картин и героев. В «Экран» пошел поток писем и звонков.
Академия педагогических наук объясняла, что никакого криминала в «Петрове и Васечкине» не видит. Институт художественного воспитания АН СССР общим собранием принимал решение, что фильмы даже полезно показать подрастающему поколению, ибо, разговаривая с ним на его языке, они, безусловно, с успехом преподадут ему ряд важных нравственных уроков… Дмитрий Кабалевский давал заключение, что музыка Островской имеет полное право на существование. Сергей Михалков примерно то же самое объяснял «Экрану» по поводу моих стихов, служивших текстами к песням. Пытались защитить картины Наталья Сац и Анатолий Алексин.
Я мог бы продолжать и продолжать этот список, тем более что с огромной благодарностью вспоминаю всех людей, пытавшихся мне помочь. Увы, все оказалось бесполезно. Время было смутное, куда повернет недавно пришедший к власти Андропов, было не совсем ясно, и Гостелерадио совершенно не хотело рисковать, выпуская мои фильмы на общесоюзный канал.
Тем не менее я не сдавался, и однажды меня вызвали к считавшемуся всесильным первому заместителю председателя Гостелерадио СССР Энверу Мамедову. Войдя в огромный кабинет, я не сразу обнаружил его хозяина.
— Ну, чего встал? — раздался голос, и только тут выяснилось, что Мамедов в вольготной позе возлежит на ковре, разглядывая меня снизу.
— Ты чего ко мне с торбой пришел? — спросил первый зам, кивая на висевшую на моем плече сумку. — Ты больше с торбой ко мне не приходи, оставляй в приемной!
Наступила пауза. Я, признаться, был совершенно не подготовлен к подобной встрече и судорожно пытался решить, что мне делать, как реагировать на это хамское «ты», да и вообще — оставаться ли на ногах или сесть, а если сесть, то куда… В конце концов так же молча я стал опускаться на знаменитый ковер, (помните «вызывают на ковер»), но тут Мамедову
Водрузившись над столом, первый заместитель посмотрел на меня мутным взором и поманил к себе пальцем. Я приблизился, вспоминая ходившие по «Экрану» слухи о том, что всесильный зам употребляет наркотики и вообще не чужд никаким иным земным радостям. Периодически на студиях запускались фильмы вне всяких утвержденных планов, или на уже утвержденные неожиданно отпускались дополнительные деньги, или внезапно на главную роль без всяких художественных советов назначалась та или иная актриса, и все это имело одно объяснение — личные взаимоотношения замминистра с прекрасными представительницами киноискусства. Впрочем, в этом плане, я признаться, не вижу большой разницы между Гостелерадио и Голливудом.
Короче говоря, я подошел, давая Мамедову возможность рассмотреть меня более внимательно. Видимо,
— Ты чего воняешь? — спросил он меня, откинувшись на спинку кресла. Мне показалось, что я ослышался.
— Не понял, — произнес я.
— Я говорю, ты чего эту вонь распустил? — повторил Мамедов, тыкая длинным пальцем в бумаги, разложенные у него на столе, в которых я сразу признал собственноручные обращения в разные инстанции с целью спасения моих картин.
— Ты чего, думаешь, тебе это поможет? Во! — И первый заместитель председателя сложил у меня перед носом выразительную фигуру из трех пальцев. — Ты бы, вместо того чтобы этим говном заниматься, лучше думал, чего снимаешь! Кончай эту вонь
Я так и не узнал, чем собирался пригрозить мне Мамедов, потому что в это время речь всесильного зама прервал телефонный звонок.
Телефонов у него на столе было штук восемь. На этот раз звонила «вертушка». Мамедов
— Да, конечно, — забормотал он в трубку, — безусловно. Я так и предполагал.
При этом он ожесточенно замахал на меня свободной рукой, давая понять, что аудиенция окончена.
Я вышел из кабинета злой как собака. Диалог, как говорится, не состоялся. Письма, отправленные мною в отдел культуры ЦК, вернулись, как это частенько бывало в советской бюрократической машине, в ту же инстанцию, мнение которой я оспаривал. Я решил, что у меня остался единственный шанс — попытаться поговорить с самим министром, то бишь председателем Гостелерадио СССР Сергеем Георгиевичем Лапиным, который одним движением пальца мог решить как судьбу моих фильмов, так и мою собственную. Дело в том, что с двумя фильмами на полке у меня практически не было никаких шансов получить новую работу, тем более что в штате я нигде никогда не состоял.
На следующий день я позвонил самому министру, то бишь председателю Гостелерадио СССР Сергею Георгиевичу Лапину. К моему удивлению меня тут же соединили. Я решил, что это хороший знак.
— Слушаю вас — раздался в трубке вполне вежливо звучащий голос. Я поздоровался, представился.
— И что же вас тревожит, Владимир Михайлович? — приветливо поинтересовался министр.
— Меня тревожит то, что мои фильмы решено не выпускать на экран, — обрадовался я. — Понимаете, Сергей Георгиевич, это все же два с половиной года работы большой группы людей, я уже не говорю о государственных деньгах, выброшенных на ветер…
-Прекрасно вас понимаю, — сочувственно прервал меня Лапин. — Напомните, о каких, собственно, фильмах идет речь?
Я напомнил.
— Да, да, конечно, — с энтузиазмом отреагировал председатель, — Но помилуйте, Владимир Михайлович, дорогой мой, как же мы можем выпустить эти фильмы?
— А почему же нет? — насторожился я.
— Да
Я опешил. Чего угодно я мог ожидать, но только не такого удара ниже пояса. От него у меня не было заготовлено никакой защиты.
— Но как же так, Сергей Георгиевич, — слабо попробовал оправдаться я. — Фильмы получили целый ряд наград на международных кинофестивалях… Вот только что главный приз на фестивале в Испании… Все-таки международное признание…
— Нам, дорогой мой, Запад не указ! — резко прерывал мои излияния Лапин. — Тем хуже для них и для вас!
— Почему? — робко поинтересовался я.
— Потому что я вам очччень не советую ориентироваться на западные мнения! — отрезал министр, — кто, кстати, отправлял картины на кинофестивали?
— Одесская киностудия, — ответствовал я.
— Ну, с Одесской студией мы разберемся, неожиданно смягчился Сергей Георгиевич, — а вы, голубчик, если уж сняли плохие фильмы, так, по крайней мере, имейте мужество отвечать за них. А на Запад нам тут кивать нечего! У нас своя голова на плечах.
— А вы их видели? — спросил я упавшим голосом.
— Ну, конечно! — обрадовался Лапин, — разумеется, видел. Ужасные фильмы. Просто очень плохие! У вас, Владимир Михайлович, простите, есть какая-нибудь другая профессия?
— Нет, — несколько раздраженно ответил я.
— А жаль, очень жаль, — огорчился министр. — Я бы вам искренне посоветовал переменить профессию. Вам, простите, голубчик, сколько лет?
— Тридцать пять! — растерялся я.
— Ну вот, еще не поздно! — обнадежил меня Лапин. — Подумайте об этом. И уж, во всяком случае, не связывайте свои творческие планы с Гостелерадио. У нас с вами вряд ли что получится в будущем. Ну, всего вам доброго, голубчик! Спасибо за звонок! — ласково попрощался он.
Я долго и тупо смотрел на гудящую трубку, прежде чем положил ее на аппарат. Мне понадобилось, наверное, минут пятнадцать, что бы совладать с охватившим меня отчаянием и опять начать рассуждать. Я повторил про себя наш телефонный разговор. Слово в слово. И чем больше я повторял лапинские фразы, тем большее сомнение они у меня вызывали. Если уж ему так не понравились мои фильмы, почему он не привел ни одного конкретного довода, почему не объяснил, чем именно они так плохи?!
Необходимо было срочно разрешить эти сомнения. Я снова набрал номер председателя Комитета. Трубку снял тот же референт, который соединил меня с Лапиным.
— Это опять режиссер Алеников, — сказал я. — Я хотел уточнить у вас, когда именно Сергей Георгиевич смотрел мои фильмы «Приключения Петрова и Васечкина…» и «Каникулы Петрова и Васечкина»? Руководство Одесской студии просило меня узнать… Для них важно, какие именно это были числа…
— Одну минуточку, я проверю, — сказал референт.
Я ждал с замиранием сердца.
— Тут
— Вы уверены? — Я еле сдерживал свою ярость.
— Ну, конечно, — подтвердил референт. — Я лично отвечаю за все просмотры. Этих фильмов мы ни разу не заказывали.
Я поблагодарил и положил трубку. Теперь я буквально задыхался от ярости. «Тварь! — шептал я. — Сукин сын! Гад ползучий!»
Сам того не ведая, коварный министр своей подлостью просто развязал мне руки. Теперь я был готов к любым, самым отчаянным шагам.
С ЦК партии, как читатель уже знает, у меня ничего не вышло. Оставался только один вариант. Я стал усиленно думать, как мне добраться лично до Андропова.
Впрочем, думал я не долго. Мне сразу припомнилось, что
— Понимаете, Ирина Юрьевна, — горячился я, — это детские музыкальные картины, фактически новый жанр для нашего кино. Нам, кинематографистам, было бы так важно, чтобы журнал откликнулся на эти работы…
— Я понимаю, уклончиво говорила Андропова, — но дело в том, что кино у нас занимается другой сотрудник.
— Я бы очень просил, чтобы фильмы посмотрели именно вы! — вдохновенно убеждал я. — Я очень доверяю вашему мнению.
— Вы что, читали мои статьи? — поинтересовалась Андропова.
— Разумеется! — ни на секунду не задумавшись, соврал я. — Постоянно слежу за ними! И знаю, какой у вас тонкий вкус!
— Но у меня совершенно нет времени! — сопротивлялась Андропова.
— Мы можем это сделать в любое время! — настаивал я. — Даже в выходные. Поймите, это прелестные детские фильмы! У вас, кстати, есть дети?
— Есть, — Андропова вздохнула.
— Ну вот и прекрасно! — просиял я. — Возьмите детей, доставьте им удовольствие. Я закажу зал на студии, машину, чтобы вас привезти, отвезти…
— Машина у меня есть… — скромно заметила Андропова.
— Тем более! — не сдавался я. — Можно даже привезти фильмы вам на дачу, показать, чтобы вам было удобно. Дача ведь у вас, наверное, тоже есть?
— И дача есть, — опять вздохнула Ирина Юрьевна. — Но ведь мое мнение ничего не решает.
— А ничего и не нужно решать! — упрашивал я. — Просто посмотрите. Больше ничего.
Так мы играли в эту игру минут сорок. Помните — «да» и «нет» не говорите, белый, черный, не берите? Оба мы прекрасно знали, о чем идет речь, но в открытую не было сказано ни слова. Наконец она сдалась. Мы договорились, что я закажу на студии зал на послезавтра, на четверг, и перезвоню ей, чтобы подтвердить.
Я искренне поблагодарил Ирину Юрьевну и с легким сердцем отправился домой. Ехал я не спеша, тщательно обдумывая свой следующий шаг.
Из дома я позвонил в «Экран», в приемную Хессина, и уверенным голосом попросил секретаршу зарезервировать на четверг директорский просмотровый зал.
— А вы согласовали с Борисом Михайловичем? — удивилась секретарша.
— Я не думаю, что у него будут возражения, — небрежно сказал я. — Этот просмотр устраивается для семьи Андроповых. Они приедут смотреть мои фильмы.
— Ах, вот как! — секретарша задохнулась.
Я положил трубку, еле сдерживая смех.
Ровно через десять минут раздался звонок. Звонил Хессин.
— Я правильно понял, — осторожно приступил он к разговору, — у вас в четверг намечается
— Совершенно верно, Борис Михайлович, — спокойно ответил я. — Семья Андроповых приедет смотреть «Петрова и Васечкина»…
Он помолчал.
— А можно узнать, как… каким именно… — начал он.
— Конечно, — усмехнувшись про себя, прервал я директора. — Я их пригласил. Лично.
—
— Всего доброго, Борис Михайлович, — вежливо попрощался я и положил трубку.
Однако час моего торжества еще не наступил. Он пришел на следующее утро вместе с ранним телефонным звонком.
— Владимир Михайлович? — любезно осведомился мужской голос.
— Да, это я, — сказал я, волнуясь, ибо почувствовал, что сейчас решается моя судьба.
— Сейчас с вами будет говорить Стелла Ивановна Жданова, — церемонно произнес голос. — Соединяю.
Здесь я должен пояснить читателю, что Стелла Ивановна Жданова была заместителем Лапина, отвечавшим за продукцию «Экрана». Я прозвал ее про себя «каменная баба», после того как несколько раз наблюдал, с каким каменным лицом она шествовала по коридорам студии.
Мое личное с ней знакомство, если, конечно, его можно считать таковым, было ограничено сдачей моего предыдущего фильма «Жил-был настройщик». Хессин, будучи не в силах принять однозначного решения по оценке картины, переадресовал его вышестоящему начальству. Таким образом, в назначенный день я оказался в личном просмотровом зале Ждановой на десятом этаже останкинского здания. Она вошла с небольшой свитой и, устроившись в кресле, наконец обратила на меня внимание, ухитрившись при этом не то что не поздороваться, но даже и не взглянуть в мою сторону.
— Кто это? — осведомилась она у одного из спутников.
— Это режиссер-постановщик фильма, — услужливо сообщили ей. — Алеников.
— Пусть он ждет в коридоре! — объявила каменная баба, так и не удосужившись повернуться ко мне.
Меня вежливо, но настойчиво попросили выйти. Полтора часа я маялся в коридоре, пока наконец двери зала не распахнулись. Жданова величественно проплыла мимо,
— Картина принята, вполголоса сочувственно произнес он. — Хорошая картина. Поздравляю вас! — и бросился догонять свою хозяйку.
Впоследствии то ли Жданова, то ли Лапин отправили картину на международный кинофестиваль в Швейцарию, однако представлять ее был, разумеется, послан не я, а
Короче говоря, звонила эта самая всемогущая Стелла Жданова.
— Здравствуйте, Владимир Михайлович! — любезно поздоровалась она.
— Здрасьте! — выдавил я из себя. От каменной бабы я не ждал ничего хорошего.
— Я слышала, у вас там
— Проблемы? — возмутился я. — У меня никаких проблем. Разве что фильмы лежат на полке, а так все в полном порядке, спасибо.
— А кто вам, собственно, сказал, что они на полке? — как бы удивилась каменная баба. — Обе ваши картины представлены оценочной комиссией на первую категорию, категория эта утверждена, и на следующей неделе, если не ошибаюсь, они планируются к выходу в эфир по первой всесоюзной программе.
Такой моментальной реакции Гостелерадио на мои действия я, признаться, никак не ожидал. Я просто опешил.
— Вот как? Я не знал. — Это было все, что мне удалось из себя выдавить.
— Именно так, — спокойно подтвердила каменная баба. — Я думаю, что в сегодняшних газетах уже есть программа будущей недели. Можете удостовериться. Что-нибудь еще вас беспокоит?
— Нет, — буркнул я, не успевая опомниться от этой очередной новости. — Больше ничего.
— В таком случае, Владимир Михайлович, разрешите пожелать вам творческих успехов. Всего вам самого доброго!
В трубке запищало.
Я бросился к почтовому ящику. Газета «Правда» черным по белому сообщала о премьере моих фильмов. По первой программе. В хорошее субботнее и воскресное время. С утренними повторами на следующий день.
Я бы, наверное, заплакал, если бы снова не зазвонил телефон.
— Владимир Михайлович? — спросил интеллигентный женский голос. — Это вас беспокоит Андропова. Я хочу вам сказать, что, к сожалению, в четверг я никак не смогу приехать. У нас назначено экстренное редакционное совещание.
— Спасибо вам, Ирина Юрьевна, — сказал я, проглотив комок в горле и окончательно приходя в себя. — Уже не надо. Все в порядке.
— Рада за вас, — искренне обрадовалась Андропова. — Поздравляю. Желаю удачи!
Вот, собственно, и вся история. К слову сказать, журнал «Музыкальная жизнь» был одним из первых, откликнувшихся на появление «Петрова и Васечкина».
Для «Экрана» же в последствии, в 1986 году, я снял еще одну картину — «Нужные люди». Попав под горбачевское постановление по борьбе с пьянством (действие фильма во многом происходило в ресторане), она подверглась столь решительным переделкам и сокращениям, что в результате вместо снятого двухсерийного фильма на экраны был выпущен односерийный. Мои письма в высокие инстанции в очередной раз остались без ответа. Я в буквальном смысле физически заболел от всего этого. У меня больше не было сил на бесплодную борьбу. Цена, которую я всякий раз платил всякий раз за счастье заниматься любимой профессией, оказалась для меня слишком высока. Я решил, что отношения мои с советским кино на этом заканчиваются, и стал всерьез размышлять об отъезде. Однако осуществиться моим планам было не суждено. Горбачевские перемены все больше сказывались на нашем тогдашнем существовании. Первыми среди творческой интеллигенции эти перемены почувствовали кинематографисты. Так, в частности, люди, доселе годами не замечавшие меня, вдруг стали любезно улыбаться мне при встрече. А однажды раздался звонок, заставивший меня буквально подпрыгнуть.
Звонили из литературно-драматической редакции Центрального телевидения. Моя жизнь снова пересеклась с Гостелерадио.
— Мы здесь нашли вашу заявку пятилетней давности на экранизацию «Одесских рассказов» Бабеля, — вежливо сказали мне. — Мы готовы начать работу над фильмом. Не хотите ли приехать заключить договор?
Какой там отъезд! Речь шла о долгожданной работе, о которой можно было только мечтать. Вместе с замечательным поэтом и писателем Асаром Эппелем мы в считанные дни написали сценарий. Мы решили, что в основу фильма ляжет уже сочиненный Асаром вместе с композитором Александром Журбиным мюзикл «Закат», осованный на одноименной бабелевской пьесе.
Сценарий был сдан намного раньше срока и принят без поправок.
Я начал готовиться к запуску. Потекли томительные месяцы ожидания, один, второй, четвертый, шестой… Не выдержав, я однажды отправился на телевидение и чуть ли не с силой ворвался в кабинет главного редактора литдрамы (литературно-драматической редакции, заказавшей фильм).
— Вы можете сказать, в чем дело? — решительно потребовал я объяснений. — Вы же сами звонили, торопили, а теперь сценарий уже полгода лежит без движения!
Редактор — белесый, невзрачный, вполне еще молодой человек, фамилию которого я навсегда выбросил из своей памяти, — плотно закрыл двойные двери кабинета и только потом, окончательно убедившись, что нас никто не слышит, доверительно обратился ко мне.
— Мы не сомневаемся, Володя, что вы сделаете хороший фильм, — сказал он, — мы знаем, что вы талантливый человек. Но войдите в наше положение. Разрешите дать вам один совет. Измените национальность ваших героев, и мы завтра же вас запустим в производство.
Я с интересом разглядывал бесцветные глазки своего собеседника. Меня уже ничто не удивляло.
— Это не мои герои, — помедлив, сказал я. — Это герои Исаака Бабеля. Кем же вы хотите, что бы Мендель Крик, его дети Беня, Левка, Двойра и все остальные персонажи были по национальности?
Редактор задумался. Лицо его при этом радостно осветилось от удовольствия, что я понял и разделил его заботы.
— Они ведь живут на Молдаванке, — наконец нашел он. — Пусть и будут молдаване.
Это было уже слишком. Не прощаясь, я вышел из кабинета, с тем чтобы больше никогда не переступить порог телевидения.
Был 1988 год.
Фильм «Биндюжник и Король» я снял в следующем году на киностудии имени Горького на деньги ВПТО «Видеофильм». Он был с успехом на разных международных кинофестивалях и в конце концов привел меня в Голливуд, поскольку был приглашен Лос-Анджелесским фестивалем. Впрочем, это уже совсем другая история.
Что же касается Петрова и Васечкина, то за прошедшие годы их имена стали нарицательными. Бесчисленные истории, которые я в свое время сочинял про них еще для киножурнала «Ералаш», постепенно оказались все востребованы. Вышли в свет пластинки, мультфильмы, рассказы, спектакли. В 1993 году Российское телевидение отметило десятилетие появления моих героев на экране специальной передачей. Наконец вышла целая книга об их приключениях, которую вы, читатель, сейчас держите в руках. Так есть ли смысл, спрашивается, помнить былое? Убежден, что самый непосредственный. Только вспоминая подробно тот жуткий карикатурный мир, в котором мы существовали, можно всерьез оценить нашу сегодняшнюю жизнь. Не в том смысле, что, мол, было плохо, а стало хорошо, а в том, что, играя порой не по правилам, мы все же всегда прекрасно понимали правила игры, и это давало нам шансы на выигрыш. А правила игры хоть и похожи, но везде разные. И сколько же должно пройти времени, чтобы мы изучили их настолько, что бы наконец научиться выигрывать и у нас, в России?
Владимир Алеников
Голливуд-Москва
