Записки мелкого предпринимателя, или Деньги

Поскольку единственный прямой поезд из Москвы приходил в Тольятти только к вечеру, я был вынужден проводить в городе ночь, обремененный тюками товара. На вокзале, пристанище всех бичей и туристов, я оставаться не рисковал, а ночевал в палатке на берегу Жигулевского водохранилища. Рюкзак и сумку с товаром прятал, тщательно маскируя, в лесу, для чего использовал весь свой охотничий опыт (боже ж мой, на что тратишь накопленные за столько лет благородные навыки бивачной жизни!!!). И рано утречком, достав из укромного места свою поклажу, я садился на конечной остановке в троллейбус, который и вез меня до какого-нибудь заводоуправления , конторы СМУ или исследовательского института — где, естественно, работало много женщин. Город на предприятия был богат… Я только входил в вестибюль, за проходную не углублялся, договаривался либо с профкомом, либо просто с вахтером, чтобы мне выделили какой-нибудь столик, раскатывал по нему, пуская волной, образец. И просил включить свет…

И среди женщин конторы начинался переполох.

Что-что, а красивая ткань — это все-таки достижение Востока. Это своя культура, история, традиции, свои таинства. В те годы ни одна женщина не могла устоять перед видом ткани для гардин, которую начали поставлять нам сирийцы. И когда она лежала, сверкая люрексом, на столе или, собранная буфами, была вывешена на стену, она действовала прямо на женское подсознание, затрагивала какие-то тайные струны, и любая из проходящих мимо просто не могла не подойти к моему столику, так что уже через полчаса в вестибюле собирался решительно весь женский персонал учреждения.

И нельзя сказать, что такого материала не было в магазинах. Он был — особенно в магазинах коммерческих. Стоил, правда, в два раза дороже, чем в Москве (в то время как у меня наценка была всего процентов пятьдесят-сорок). Но главное было даже не это, главное заключалось в самом эстетическом воздействие материала в казенном институтском фойе или сером конторском вестибюле на женское воображение. Женщины просто немели от восторга.

Ну и еще, конечно, срабатывал эффект заразительности: одна, вторая, третья — а потом покупали уже все. И пусть не давали два месяца получку, для меня они находили-таки деньги: занимали, перезанимали, ездили в обед домой за деньгами и все равно покупали у меня тюль — выстраиваясь в очередь. Представить только, отдавали каждая по ползарплаты и еще выстраивались в очередь!..

Отторговывался я за два-три часа и сразу же уезжал домой в Москву, чтобы через три дня вернуться с новой партией. Капитал мой рос в геометрической прогрессии. Мое воображение рисовало уже пять тысяч процентов дохода в месяц. Это была фантастическая цифра, но основания для нее все же были: реализация шла очень легко. Одну только улицу Промышленную я обрабатывал в несколько приездов, потому что на ней одной была уйма предприятий, заводы следовали один за другим. Я неистовствовал, просто сатанел от жадности, не давая себе ни сна ни отдыха и не обращая внимания ни на что, кроме прибыли. Я всегда самонадеянно считал, что знаю, откуда что идет, и привык рассматривать страсти, если они не связаны с полом непосредственно, как сублимацию либидо. Но тут я терялся. Ни одна другая страсть, ни одно увлечение не захватывало меня так сильно. Тут все было по-другому. И я уже не понимал, чему приписать такое: специфике мира денег или тому, что уже начал выходить из этого возраста.

И хотя я замечал, что женщины, исходя чувственной истомой к моему материалу, испытывали нежность заодно и ко мне, я ни разу не взглянул ни на одну из них с особым вниманием. И хотя они привычно кокетничали, интересовались у меня, откуда тюль и какой расцветки висит у меня у самого дома, какой рисунок предпочтителен мне и кто я такой и как называется моя деятельность, и хотя подчас среди них бывали очень привлекательные, и хотя я тоже отвечал им, тоже шутил с ними, разговаривал, тем не менее остатками ума, не задействованными в коммерции, я отмечал, что женские прелести меня совершенно перестали интересовать. Сами женщины, потолкавшись у моего столика, делали шутливый вывод: «Это наши новые купцы. Они уже не влюбляются, у них все заменяют деньги…». Женщины смеялись. Но в их словах была абсолютная правда.

Если тут и присутствовала сублимация, то эта страсть впитывала всю энергию либидо целиком, без остатка. Причем эта энергия не давала ни экстаза, ни прозрения, ни умиления, оставляя только одержимость и иссушенность. Комплекс Гобсека…

Все это было очень ново, происходило какое-то постепенное вовлечение в совершенно неизвестную завораживающую сферу — сухую и безжизненную, как песок пустыни. Эта страсть умертвляла всё. И ладно бы страсть, великая страсть с большой буквы. Но ее ведь и великой не назовешь. В ней не было ни возвышенности, ни поэзии. Ни романтики, ни упоения, лишь ровный, всепроницающий, равномерно распространяющийся и захватывающий тебя всего жар. Я долго думал на эту тему и пришел к выводу, что тут не во мне дело, не в моей личности, не в моем возрасте. В гобсековской страсти, в деньгах, романтики не может быть вообще. Даже когда мы говорим о романтическом золоте Клондайка, мы все-таки подразумеваем романтику не в самом золоте, не в самих деньгах, а, напротив, в отсутствии их, в пути достижения, в трудностях, в игре, в которой борются за приз, пан или пропал… Обладание же деньгами содержит в основе и порождает эмоции совсем иного рода:

С места продажи я исчезал всегда незаметно. Рюкзак — в сумку. Посмотреть, нет ли за тобой глаз и быстро забраться в проходящий мимо троллейбус. Завершение операции тоже должно быть проведено серьезно. Можно даже еще раз троллейбус поменять — как в детективных фильмах. Но вот когда ты уже полностью почувствуешь оторванность от места действа, тогда действительно наступает облегчение. Операция завершилась. Можешь поднять голову, посмотреть на небо, вдохнуть полной грудью, сходить в столовую, в кино, наконец. Но поскромнее, не зарываться. Можешь, если уж не вытерпишь, сморит тебя любопытство, даже уединиться в лесу и посчитать деньги…

Но сытая удовлетворенность скоро проходит и все начинается сызнова.

За один приезд оборотная сумма увеличивалась почти в полтора раза. Поскольку товар был очень легкий и привезти его, даже на поезде, можно было немереное количество, получаемая выручка без ограничения вкладывалась в новую партию, и каждая новая вкладываемая сумма была в полтора раза больше, чем предыдущая. В этом направлении был полный простор. Другое дело, что очень много времени тратилось на дорогу, учитывая еще, что продавалось привезенное в считанные часы. Я пытался сократить время в пути, но поезд ходил крайне неудобно и минимальный цикл все равно получался трехдневным — еще и выходные выпадали. И потом я же не железный, ездить туда обратно на такое большое расстояние было и физически очень тяжело.

Поэтому с наступлением летних отпусков, решив полностью посвятить себя делу, я отправил свое семейство отдыхать и выписал из Новосибирска двух болтающихся на каникулах племянников. Теперь всё вроде бы получалось достаточно стройно. Мы все так же «косили» под туристов. Я перегнал в Тольятти свой «запорожец» и жил в нем. Ребята подвозили материал, купленный в указанных мной московских магазинах. Для этой цели использовались рюкзаки и байдарочные пеналы (последние очень удобны, тюля в них входит по нескольку намотанных одна на другую штук). Я встречал племянников на вокзале в Тольятти и отправлял с деньгами обратно, предварительно научив, как вести себя в поезде: в тамбур не выходить, есть только у себя в вагоне, пива не пить, в скандалах не участвовать и спать, держа сумку с деньгами под головой. И никогда, никогда в криминальных ситуациях на защиту денег не вставать и в борьбу не вступать.

Алексей Михеев