Продавал я чаще всего сам, все больше расширяя зону деятельности и добираясь уже до многочисленных предприятий и управлений автомобильного завода. В одной конторе больше двух раз старался не появляться: наша задача была снять пенки, а за два раза происходило по существу полное насыщение. Иногда мы уезжали в Москву вместе, тогда я оставлял машину на автостоянке у вокзала, чтобы, приехав с грузом, сразу в нее сесть. А иногда мы ночевали в машине все трое, и утром я отправлял ребят в Москву на самолете.
С помощниками я все же выигрывал время, и мои сто сорок процентов тикали теперь каждые два с половиной дня, как часы. Деньги росли будто сами, всё было накатано и отработано. Но мне всё равно не было покоя, всё равно казалось, что оборот проворачивается слишком медленно, что он слишком растянут, что с пацанами я лишь облегчил себе работу физически, а время доставки сократил очень незначительно — а время не ждет, конъюнктура может измениться, а денег еще слишком мало, мало, мало… И тому подобное…
Вот я лежу на склоне дня один на бережку Жигулевского водохранилища, помешиваю готовящуюся на костре в пустой консервной банке кашу и посматриваю на загорающих в отдалении девушек без лифчиков. За спиной у меня мой «запорожец», в его багажнике — товара на пару уже более серьезных машин. Светит солнце, тепло, вода искрится, белеют паруса яхт вдали…
И мне бы отнестись ко всему этому как к приключению… И радоваться бы тому, что лежу с кучей денег на берегу, что отдыхаю на Жигулевском море как автотурист, что доходы растут сами собой и завтра будет худо-бедно больше, чем вчера, —
Может быть, это наследственное — и алчность, и прижимистость, и серьезность? Мой прадед по материнской линии Яков Дмитриевич Верхов был купцом в городе Новониколаевске, имел капитал во
Вот купаются девушки в Жигулевском водохранилище без лифчиков… Ну и шут с ними…
…Провожу свободные два дня в ожидании рабочего понедельника в лесу за Тольятти — далеко от города, на живописной поляне, в пору самого цветения, без комаров, в сухом бору. Вдали виден плавными волнами простирающийся ковер сосновых макушек, то тут, то там прорываемый кудрявыми верхушками берез, светлыми холмиками возвышающимися над ровными просторами соснового моря. Пахнет раскаленной на солнце корой, хвоей, птицы поют
Давно хотел попробовать ответить на естественно созревший и не раз уже возникавший в уме вопрос: как может считающий себя интеллигентным человек заниматься подобным делом?.. Лезть со своими сумками через ноги пассажиров на облюбованную вторую, а то и третью, полку — поскольку все кругом занято, а билетов, кроме как в общий вагон, в кассе уже на неделю вперед нет? Являть собой знакомый всем тип «мешочника»?! Мало того, потом еще торговать — искать место, вступать с людьми в
Попробую ответить хоть приблизительно. Есть
Но в моем случае вся драматичность ситуации заключалась в том, что игры не получилось. Лучше даже сказать, я заигрался. Я отнесся к делу слишком серьезно. Я не рассчитал сил, не я уже владел ситуацией, а она мной. Я даже уже не рефлектировал. Не до того было. Я просто сходил с ума от жадности. Ребят своих гонял нещадно, ругался с ними, доказывая, что это наше дело — мое. Стал раздражительный, въедливый, желчный, потерял аппетит, меня стали преследовать экзистенциальные страхи, апатия, состояние полного упадка сил…
И тем не менее, от страсти своей я все же наконец освободился. Как всегда, выручила меня, вытащила, спасла скука. Моя скука — всегда появляющаяся исподволь, незаметно, но постепенно забирающая в руки все права. И однажды мне вдруг до осточертения, до физического отвращения, до тошноты надоело все то, к чему я еще только неделю назад был так привязан. Неожиданно всё стало скучно. Вдруг после четырех месяцев интенсивнейшей работы, когда даже не хватало времени на сон, все мысли были только о деньгах, а деньги текли по накатанному пути, мне всё опротивело. Противно стало считать прибыли, противно ездить, надоел Тольятти, надоел тюль, торговля, морды, поезда, покупающие женщины… Видеть ничего я не хотел.
А дело было отлажено, и надо было бы продолжать, я ведь мог лишиться больших сумм, которые доставались сейчас без особых умственных затрат и напряжений, — только крути потихоньку и крути. Я отдавал себе отчет в том, что уходить на покой нельзя, что возобновить будет невозможно — ситуация изменится, спрос понизится, цена упадет. И прадедовское чутье меня не обманывало — в этом я был прав, как во многих вопросах и до и потом. Не зря я гонял и ребят и себя, не зря не знал отдыха, не зря спешил, не зря опасался конкурентов. Они появились уже на втором месяце работы, причем породили мы их сами. Однажды хорошо одетый молодой человек на «Жигулях» — девятке, тоже торговавший, как выяснилось потом, по вестибюлям контор детскими вещами, заглянул на автопредприятие номер один, чтобы договориться с начальством о завтрашней торговле, и увидел нас, увидел столпотворение, производимое нашим материалом. Продавая, отмеривая и считая деньги, я боковым зрением охотника отметил и его появление, и то, как он уединился с моим племянником, предлагая, как потом я узнал, скупать у нас товар оптом. А племянник лишнее наболтал, и уже на следующей неделе на заводе «Химпрепараты» нас ожидала встреча с длинноногими продавщицами, наряду с детскими распашонками этого парня торговавшими и нашим тюлем.
Нет, не зря я спешил до конца использовать ситуацию, не зря принялся срочно искать другой дефицитный товар.
Алексей Михеев
