Записки мелкого предпринимателя, или Деньги

Или еще кто-то из нас говорит: «Тысячу разве мне на дело жалко? Зато холодильник в коптильне пустовать не будет:». Тут осекаешься, бросаешь взгляд в сторону компаньонов, но уже поздно, они тоже слышат:

Или гораздо позже, когда разговоры ведутся уже сумбурные и маловразумительные:

«А ты-то, позволительно спросить, где летом была, когда мы оба радикулит наживали?!» — И опять спохватываемся, замолкаем, переводим разговор на другую тему, в мирное русло. Но отчетливо уже становится видно, что под гладкой поверхностью реки имеются огромные подводные камни:

Дружба денежных людей претерпевает определенные изменения. На множестве живых примеров я в этом убедился. И вообще, есть ли дружба в этой среде, надо еще подумать. Дружба — она всегда фронтовая. Дружба людей со средствами — это терра инкогнита. Тут другие законы. С переходом от жизни на зарплату к жизни с большим количеством денег в людях меняются ценностные ориентиры. Какие-то другие вещи становятся главными. Меняются вообще мировоззрения людей.

И ведь это касается не только новых богатых, а и всех. Увлекшись игрой в рынок, с жадностью дорвавшись до запрещенного плода, мы как-то пропустили в своем увлечении момент того, что и вся остальная, посторонняя нашей игре, жизнь в стране претерпела изменения. Унесшись в новое захватывающее буржуазное плаванье, обратно домой, как теперь оказалось, мы уже не смогли вернуться. Страны, которую ради упоительной забавы мы оставляли в буре политических страстей, уже не было. Не было территориально, экономически, политически, этнографически, культурологически и т.д. Страна перестала быть домом. Пропало чувство защищенности, гнезда, отечества. Мы вдруг осознали себя в совсем другой эпохе и другом измерении. И носимся теперь из конца в конец незнакомой земли, как Вечный Жид, не находя себе нигде ни пристанища, ни отдохновения.

И не в окружающей жизни, а и в себе обнаруживаешь какие-то необратимые изменения: Если ты попробовал денежной жизни и привык к ней, то на всю остальную жизнь начинаешь смотреть как на что-то несущественное, как на пустяки, как на ребячество. Например, такие вот очерки уже не пишешь. А если пишешь, то для этого должен иметь какие-то основательные причины, веские доводы. Неудачи, например, разорение. Болезни, вынужденный покой. И прочее: Но никак не стабильность (я вот не знаю, стал бы ли писать все это, если бы не начал просыпаться ночью от тревоги из-за неуплаты долгов и налогов и только писанием себя и утихомиривал). Или если пишешь, стараешься писать книги, которые приносят тебе солидный доход, писать же очерки, стихи или научные трактаты в настоящее время может только ненормальный — неудачник, нищий, получатель пособия по безработице, обитатель ночлежки, человек не от мира сего:

Изменился стиль жизни. Пропал тип счастливого садовода, в свое время встречавшийся в стране в изобилии. Исчез образ счастливого бича-рыбака, все лето слонявшегося по берегу какой-нибудь большой реки: тут у него и костерок, и котелок, донки с колокольчиками, палаточка… Не вижу, не встречаю уже, и того типа охотника, жившего всю осень в камышах на озере Чаны, где у него вытоптан до песка квадрат бивака, установлена на крепких растяжках высокая, в рост человека, десятиместная палатка, в ней палатка поменьше для спального места, рукомойник, баллоны с газом, таган с паяльной лампой, на котором ведро с утиной похлебкой, мешок с крупами, связка лука, несколько сотен патронов, ящика два водки, кипа старых журналов и раскладной стол. Сам безвылазно, в тепло и холод, ходит по стану в валенках и ватных шатанах, на охоту выплывает иногда в раскладной лодке, на голове носит шапку и, сидя в парусиновом кресле у входа в палатку и глядя на серое небо над камышом, пьет чай. Где он сейчас? ау!..

Садовод в поте лица трудится на огороде ради пропитания, рыбак превратился в бомжа, а охотник зарабатывает на пушнине деньги. Всех охватил угар дела, необходимости борьбы за существование, погони за обогащением. Которое не приносит, кстати, ни покоя, ни удовлетворения. Только одну сумасшедшую издерганную жизнь.

Между тем продолжали накапливаться маленькие замешенные на самолюбии недоразумения. И каждый из нас все чаще подумывал: Ведь эта тысяча долларов в день могла доставаться одному. Ведь и в одиночку все это можно было сделать:

И финал был до смешного элементарен. Поводом послужил момент моего так называемого непослушания. Большинством голосов (из нас троих) было запрещено мне расширение, но разве мне можно расширяться запретить! Я все равно это делал. И был исключен из состава учредителей тем же большинством голосов — за «махинации». В этом вопросе Надия с Колей проявили удивительное согласие. Вопрос был решен одним махом (наука другим: в уставе четко должна быть разработана процедура раздела, чтобы исключить возможный произвол и бесправие).

— Ребята, но ведь так просто такие серьезные вещи не решаются, — попытался возразить  я.

— Нет, больше тебя в нашей фирме не будет, — стойко заявили компаньоны.

— Но ведь я не наемный работник. Меня нельзя просто так уволить, я — учредитель.

— По уставу все решается большинством голосов. Первоначальный взнос тебе вернем.

— Ну а налаженное производство? А основные фонды, увеличенные за счет уже полученной прибыли? А доход?..

Но для себя они уже все решили.

— Раньше надо было думать.

— Что — раньше?..

И в итоге я даже первоначального взноса полностью не получил, поскольку выдан он был в рублях, без учета инфляции, а она за период нашей совместной деятельности составила без малого триста процентов.

И мои стабильные тысячи долларов растаяли как дым:

С тех пор прошло два года.

За это время у меня не стало уже и «тойоты». На нее весной в бурную оттепель рухнул снег с крыши, после чего восстанавливать ее было уже бессмысленно.

Я вернулся к своим всегдашним занятиям. Кое-что написал, в частности вот этот очерк. Стал спокойнее жить. По крайней мере, иногда с удивлением вспоминаю свои бурные страсти, кипение в общем котле все и вся захватывающего деланья денег. Как не спал по ночам, худел, обделял семейство деньгами, лишь бы «капитал» взрастить: Совершенное умопомрачение:

И вокруг люди стали жить спокойнее. Народ привык к новым трудностям, к новыми мифам, к новой власти, как всегда привыкает к любым деяниям «верхов», приноравливается. И, несмотря на то, что зарплату не получает, смотришь, мужики уже на охоту едут, а то и просто на солнышке лежат. Снова Пушкина читают, и даже детей снова стали заводить. Жизнь входит в обычную колею.

Все мои родственники тоже как-то определились. Братья-инженеры трудятся, как всегда, за свои гроши на производстве, правда, работая уже не на государство, а на каких-то собственников. Сергей, бывший комсомольский работник, опять ушел наверх, работает в представительстве или в консульстве. Соседка в Москве, как была одинокая мать своего ребенка, так ею и осталась, ничего у нее не убавилось, ни прибавилось. Правда, я с ней полностью рассчитался. Я так полагаю. В благодарность за дарованную однажды идею я ей занял огромную, по ее возможностям, сумму, из которой она, неудачно провернув свою «операцию», смогла вернуть только три четверти. Остальные деньги я ей простил. Хоть тут меня не мучает совесть.

Валера женился. Нашел, как и мечтал, молодую, двадцатидвухлетнюю. Очень доволен, похоже, что скоро будет отцом. Он тоже стал спокойнее. Не так жаден. Начал дарить своей жене цветы:

Марина, бывшая его жена, также вышла замуж. За гражданина Соединенных Штатов. И уехала в Чикаго.

У Надии с Колей дела сейчас идут не особенно удачно. Конкуренты заели, цена на продукцию упала. Едва сводят концы с концами и набирают денег, чтобы платить аренду. Мы снова дружим, часто встречаемся, ходим семействами друг к другу в гости.

Организовал кое-какое свое маленькое производство. И хотя «тойоты» у меня действительно уже нет, но есть старенькая, подержання BMW. И производство уже единоличное. И уж тут мне никто не помешает расширяться.

Алексей Михеев