Свою бесхитростность и полную правдивость я почувствовала еще в детском саду. Помню, что осознавала это как отличие от других детей. Не анализировала, а ощущала, что отличаюсь к лучшему: вокруг было много глупостей и мелких злодейств, мне не свойственных. И однажды осенило: я вообще лучше всех. Открытие не обрадовало и не огорчило – в детстве постоянно обнаруживаешь важное, это было не важнее прочего, и я ни с кем не поделилась.
В начальной школе мне выписали газету «Пионерская правда». Я ее всю прочитывала.
Детям почему-то нравится смотреть карикатуры. Взрослым, впрочем, тоже. Но меня сынок Кирюша удивлял тем, что в 6 лет, едва научился читать, с удовольствием смотрел политические карикатуры в «Крокодиле» и читал к ним подписи, хотя, конечно, смысла понимать не мог.
Был такой политический карикатурист Лисогорский. Менее известный, чем Кукрыниксы или Борис Ефимов (брат убиенного Сталиным знаменитого журналиста Кольцова), но тоже много печатался. Помимо «Крокодила» он подрабатывал в «Пионерке» (и я впоследствии этим же подрабатывала: гонорары текли постоянной тонкой струйкой, поддерживая между гонорарами за книжные иллюстрации. За каждую картинку выписывали 3-5, а то и 6 рублей – зависело от размера. Обидно было, когда слетал текст с моей иллюстрацией – обычное в газете дело - тогда за уже принятую к печати картинку ничего не получала. Но газета выходила раза два-три в неделю и все равно в гонорарный день что-то набегало).
Так вот, Лисогорский однажды нарисовал в «Пионерке» карикатуры на детей, обладающих разными пороками и к ним были небольшие пояснительные тексты. Видимо там был обычный набор: лентяй, неряха, тот, кто пользуется шпаргалками… Я запомнила только одну картинку: мальчик с сильно загнутым кверху носом. Это был зазнайка. В подписи объяснялось, что зазнайка думает, будто он лучше всех.
Таким образом, я узнала, что заблуждалась относительно себя - как все зазнайки. Но и это меня не расстроило. Скорее наоборот – порадовалась, что на глаза попалась картинка, разъяснившая моё внутреннее недоразумение.
Сережа мне рассказывал, что у него тоже было нечто похожее. Когда умер Сталин, у него возникло ощущение, будто несмотря на всенародное горе, никто не может понять всю важность и глубину произошедшего. Только он – в полной мере, хотя и без всеобщей истерики. И возникло ощущение, что придется ему в чем-то заменить Сталина, не потому, что сравнивал себя с ним, а потому, что он единственный, кто правильно понимает масштаб потери.
Но и Сережа ни с кем не делился этими соображениями. Бог миловал. Только со мной и только через 30 лет.
Приложение:
а я смерть Сталина очень хотела переживать как люди, то есть трагически. Но не чувствовала горя и вообще ничего не чувствовала. И скрывала это ото всех, думая, что в моей психической конструкции какой-то серьезный порок.
Впоследствии папа рассказал, что скрывал другое: радость. И когда он 5 марта 1953 года встретил у нас в Собиновском переулке милую женщину, которую встречал уже не однажды, то на радостях наконец поздоровался с ней, чего ему давно хотелось – так с незнакомыми людьми иногда бывает в народные праздники типа Нового года.
Так мы и помалкивали тогда, кто о чем.
Но я не только завидовала тем, кто плакал, я считала: кто плачет – тот хороший (я-то оказалась плохой, но скрывала). Как-то дворовая знакомая, девочка Тата ругала своих соседей по квартире, повторяя слова взрослых. Я засомневалась – так ли плохи эти соседи (я их, конечно, знала, тогда все всех знали, как в деревне). И задала Тате свой тест-вопрос: «Они плакали, когда умер Сталин?». На что Тата не моргнув глазом наврала: «Наоборот, радовались, что теперь их власть, татарская». Помню, что тогда я смутно засомневалась, хотя еще не научилась толком понимать, когда врут. Кстати, через несколько лет, не забыв ее реплику, поняла, что Тата спутала национальности. Не были соседи татарами.
Еще продолжение:
Тата жила с мамой и бабушкой - очень распространенная послевоенная семейная схема. И её соседи - лжетатары, были лжетатарками - ни одного мужчины не имелось ни в их семье, ни вообще в Татиной коммуналке.
