Я никогда не мечтала побывать в Америке. Для меня она всегда была чем-то таким же недостижимым, как Луна. Но иногда в жизни происходит то, о чем и не мечтаешь. Этим летом меня пригласили поучаствовать в программе «Открытый мир», организующей двухнедельные поездки в Штаты для представителей буквально всех профессий. Я ездила в Айову, Чикаго и Нью-Йорк вместе с группой российских писателей. Цель этих поездок — познакомиться с коллегами в Америке и наладить неформальные связи, не зависящие от политической конъюнктуры. По мысли организаторов, простым людям гораздо легче договориться между собой, чем президентам и министрам.
Попав в другую страну, хочется прежде всего понять, что стоит за нашей явной, явленной несхожестью. Прочитать знаки и приметы чужой жизни как весть об ином отношении к миру и человеку. Чтобы перемещение в пространстве стало возможностью сместить привычный угол зрения и из этих новых координат взглянуть вокруг и внутрь себя. Чем сильней и ярче внешние впечатления, тем труднее и интереснее проникнуть вглубь и попытаться что-то понять о сознании, отра%ADзившемся в них.
Первое столкновение с американской мыслью о человеке происходит еще в самолете. В салоне работает телевизор. Но при желании его можно не смотреть. У каждого кресла есть наушники: хочешь — надевай и следи за сюжетом, не хочешь — занимайся своими делами. Кто-то заранее продумал ситуацию и предусмотрел разные варианты поведения, в том числе и твой. С непривычки это трогает до слез: кажется, будто кто-то незнакомый позаботился о тебе.
Самолет приземляется. Тех, кому трудно передвигаться самостоятельно, встречают сотрудники аэропорта с инвалидными колясками и доставляют прямо к такси. Специальные автомобили развозят по огромному аэропорту пенсионеров. Увидев это, понимаешь, почему здесь в ходу выражение «люди с особыми потребностями», а не «с ограниченными возможностями».
Эти два впечатления (телевизор и коляски) как-то незаметно связываются в одно. Разве не каждый из нас — человек с особыми потребностями? И может, с осознания этой простой вещи и начинается свобода — жизнь, построенная так, чтобы каждый мог быть самим собой, никому не мешая.
В Америке с первых же минут ощущаешь свободу — физически. Как пространство, простор, место для шага в сторону.
Свобода здесь естественна и незаметна, как дыхание. Это дает огромное разнообразие человеческих типов. В Нью-Йорке хочется сесть на улице и смотреть, как кино, людские лица. Язык не повернется назвать будничную городскую толпу «безликой». Она похожа на карнавал всех культур и народов мира. Здесь и женщины в чалмах, и колоритные африканцы в белых, до пят, холщовых рубахах, и подростки в ботинках разных цветов, и солидный офисный клерк с малиновым ирокезом, и сумасшедший, стенографирующий, глядя вверх, слышные только ему небесные голоса.
Американская свобода включает в себя даже свободу не быть американцем, не знать языка, жить, не замечая страны, которая вокруг. Этой свободой пользуются обитатели Брайтон Бич и Чайна Тауна — районов Нью-Йорка, где даже полиция вынуждена учить соответственно русский и китайский языки.
В Америке легко быть художником, ученым, писателем. Не надо постоянно доказывать, что ты тоже занимаешься делом. Хочешь изучать малоизвестного русского поэта XVIII века, писать книжки об НЛО или выставлять в музее современного искусства многозначительные груды жеваного железа? Пожалуйста, получай грант — и твори, что хочешь. Другой вопрос, что это может быть совершенно ненужным, излишним, ничего не меняющим в мире занятием, но такими вопросами американцы не задаются. Хочет человек, и этого достаточно.
Удовлетворение желаний возведено в Америке в абсолют, для постороннего взгляда подчас диковатый. Студенты сидят на лекциях обязательно с бутылкой воды и какой-нибудь едой. На вопрос «зачем?» — изумляются: «Как же! А если мне захочется пить или есть?» Потерпеть до перемены — это для них совершенно непонятно. Желания нужно удовлетворять немедленно. Терпеть — вредно. И все вокруг работает на реализацию самых разных потребностей человека — от физиологических до духовных.
Отсутствие зазора между «хочу» и «на!» не оставляет времени подумать, наполняет жизнь человека массой лишних вещей и событий, без которых спокойно можно было бы обойтись. И зачастую время тратится на сиюминутные прихоти, а не на что-то важное. Но объяснить это американцам — невозможно. Удовлетворение желаний — разве это не важно, удивятся они.
Кому-то такая организация жизни позволяет идти вперед семимильными шагами, не тратя силы на досадные мелочи. Человек другого склада, погружаясь в комфорт, незаметно растворяется в нем, теряет способность двигаться, расти и мыслить. Однажды американские подростки, узнав, что мы из России, спросили, помним ли мы Вторую мировую войну? Когда мы ответили, что помним даже войну Севера и Юга, совсем не удивились.
Отсутствие зазора между желанием и его исполнением дает американцу иллюзию, что он — творец своей судьбы. Американская речь не признает пассивного залога. Здесь никогда не скажут «мне повезло», но всегда — «я добился». Это распространяется и на то, чего по определению нельзя добиваться, что может только случиться. Или не случиться.
В результате утрачивается тонкое и самое важное измерение бытия, где человек не властвует над жизнью, но открывается тому, что с ним происходит, что его превосходит. Чудо, дар, созерцание — все это вынесено за скобки типичного американского сознания. Что значит талант, если писать книги учат почти в каждом университете? Что такое вдохновение, когда можно просто овладеть набором профессиональных приемов?
Лишенные созерцательного залога, американцы исключительно деятельны, активны. Здесь легко отождествляют человека и его занятие. Быть собой — это и значит делать свое дело. Поэтому заниматься нелюбимым делом считается чем-то ненормальным. Почувствовав, что работа перестала приносить удовольствие, американец не боится все бросить и начать с нуля, причем в любом возрасте.
В Айове мы познакомились с колоритной темнокожей красавицей по имени Киша. До 42 лет она работала в сфере высоких технологий, жила в Чикаго, а потом вдруг решила, что ей надо стать писателем. Переехала из мегаполиса в маленький городок, поступила на литературные курсы, начала писать рассказы.
Кстати, еще одна особенность американской жизни — это отсутствие привязанности к месту обитания. Американцы легко перемещаются из штата в штат, из города в город, следуя своей индивидуальной траектории, и вовсе не стремятся во что бы то ни стало жить в столицах.
Однако активная жизненная позиция, девиз которой «всё в твоих руках», дает и побочный эффект. При столкновении с чем-то неподвластным человеку американец абсолютно теряется. Не от малодушия или изнеженности. Просто это не вписывается в его картину мира.
Было любопытно наблюдать за поведением наших американских знакомых в лесу, куда мы однажды поехали гулять. Это был прирученный безопасный лес, в котором не осталось почти ничего от дикой природы, — с проложенными дорожками и скамейками в живописных местах. Но едва мы вошли в него, как стало смеркаться, и наши спутники начали нервно шутить. Буквально на глазах шутки переросли в неподдельный страх и бегство из леса. В сгущающейся темноте затерялись знаки человеческого присутствия — скамейки и указатели, — лес будто вышел из-под контроля (излюбленный сюжет американских фильмов ужаса), свободно зашумел деревьями. И стал очевидно больше нас, а американское сознание не принимает ничего, превосходящего человека.
Отношения с природой здесь строятся по принципу жесткого подчинения ее человеку. Нет, американцы не загрязняют и не разрушают окружающую среду, потому что плохая экология — это некомфортно, но усиленно ее культивируют, чтобы даже трава росла не сама, а по воле человека. Природа в Америке строго дозирована, благоустроена и втиснута в определенные людьми рамки. Как Центральный парк в Нью-Йорке, со всех сторон окруженный небоскребами.
Кстати, небоскребы строят здесь вовсе не от недостатка места, как в маленькой Японии. Американский небоскреб — это доказательство человеческого могущества, яростное соревнование с природой, стремление «переогромить» ее, противопоставить горам и водопадам творение рук человеческих. В нью-йоркском метро расклеены плакаты, где все гигантское в природе измерено с помощью городских реалий: Великий Каньон — это столько-то Эмпайр-стейт-билдингов, поставленных друг на друга, Тихий океан — столько-то Манхеттенов.
Америка бесконечно позитивна, активна, оптимистична. И — несмотря на свою техническую «продвинутость» — старомодна, словно замешкалась где-то в девятнадцатом столетии. Бодрое самоутверждение, гордая вера в себя, отрицание того, что в мире существуют силы, превосходящие человека, — сейчас такое мировосприятие кажется наивным, да и попросту невозможным. Но им живет и дышит огромная страна.
Наталья Ключарева
