20 июля 1926 года, после пленума ЦК, ушел из жизни создатель системы госбезопасности Феликс Дзержинский. Система уничтожила бы и своего создателя, если бы он прожил подольше.
Рос милый мальчик с тонкими чертами лица, натура открытая и благородная. Из хорошей дворянской семьи. Очень любил своих братьев и сестер. И вдруг этот милый мальчик превращается в руководителя спецслужбы, наводящей страх на страну.
Может быть, прав француз Гюстав Флобер, сказавший, что "в каждом революционере прячется жандарм"? Сидя в Орловском централе, молодой Дзержинский признался: "Я почел бы за величайшую честь для себя быть жандармом революции".
Нет имени страшнее моего
15 апреля 1919 года, уже в роли председателя ВЧК, наводившей страх на всю Россию, Дзержинский писал сестре:
"Я остался таким же, каким и был, хотя для многих нет имени страшнее моего. И я чувствую, что ты не можешь примириться с мыслью, что я — это я, и не можешь меня понять, зная меня в прошлом... Ты видишь лишь то, что доходит до тебя, быть может, в сгущенных красках. Ты свидетель и жертва молоха войны, а теперь разрухи. Из-под твоих ног ускользает почва, на которой ты жила. Я же — вечный скиталец — нахожусь в гуще перемен и создания новой жизни. Ты обращаешься своей мыслью и душой к прошлому. Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания..."
Это письмо-оправдание. Руководитель карательного ведомства пытался объяснить сестре, почему он так жесток. Не просто поныть, как идеалист и романтик, ненавидевший жандармов, провокаторов, фабрикацию дел, неоправданно суровые приговоры, пытки, тюрьмы, смертную казнь, как такой человек мог стать председателем ВЧК?
Перед эшафотом
Учился в гимназии, но бросил. Работу искать не стал. Вступил в социал-демократический кружок, потом в партию. До 1917 года ничем, кроме революционной деятельности, не занимался. С того момента, как в 17 лет пришел в революционную деятельность, на свободе почти не был. 6 лет провел на каторге и пять в ссылке. Иногда в кандалах. Иногда в одиночке. Иногда в лазарете. Жандармы предлагали ему свободу в обмен на сотрудничество. Отказывался. Готов был к худшему. Явно не отрекся бы от своей веры и перед эшафотом.
"Как я хотел бы, чтобы меня никто не любил,— писал экзальтированный юноша сестре,— чтобы моя гибель ни в ком не вызвала боли; тогда я мог бы полностью распоряжаться самим собой".
Его единомышленников пороли розгами, приговаривали к смертной казни и вешали. Они умирали от туберкулеза или в порыве отчаяния кончали жизнь самоубийством. Разве мог он об этом забыть? Или простить палачей?
"В ночной тиши я отчетливо слышу, как пилят, обтесывают доски,— записывал он в дневнике 7 мая 1908-го.— Это готовят виселицу, мелькает в голове. Я ложусь, натягиваю одеяло на голову. Это уже не помогает. Сегодня кто-нибудь будет повешен. Он знает об этом. К нему приходят, набрасываются на него, вяжут, затыкают ему рот, чтобы не кричал. А может быть, он не сопротивляется, позволяет связать себе руки и надеть рубаху смерти. И ведут его и смотрят, как его хватает палач, смотрят на его предсмертные судороги и, может быть, циническими словами провожают его, когда зарывают труп, как зарывают падаль".
Став главой ведомства госбезопасности, полагал, что нет оснований быть снисходительным к тем, кто держал его и других революционеров на каторге. Тем более в годы Гражданской войны. Но он сделал и следующий шаг: в борьбе не на жизнь, а на смерть не считал себя связанным какими-то нормами морали.
Не правосудие, а уничтожение врагов
22 ноября 1917 года глава советского правительства Ленин подписал декрет N 1, который отменял все старые законы и разгонял старый суд. Готовили его под руководством латышского революционера Петра Стучки, который окончил юридический факультет Петербургского университета и до первого ареста работал помощником присяжного поверенного.
"Наш проект декрета,— вспоминал Стучка,— встретил во Владимире Ильиче восторженного сторонника. Суть декрета заключалась в двух положениях: 1) разогнать старый суд и 2) отменить все старые законы".
Заодно отменили институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру. Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом и переносном смысле. Нормы права не имеют значения. Нарком просвещения Анатолий Луначарский, один из немногих просвещенных лидеров большевиков, констатировал: "Законы Конституции не распространяются на ЦК". Большевистская власть не правосудие осуществляет, а устраняет политических врагов.
Учредили революционные трибуналы. Они руководствовались революционным чутьем и социалистическим правосознанием. Если председатель трибунала считал, что перед ним преступник, значит, так и есть. В написанном Стучкой "Руководстве для устройства революционных трибуналов" говорилось: "Трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка".
Воспитание нового человека
Дзержинский заложил основы кадровой политики в ведомстве госбезопасности, назвав главным качеством не профессионализм, а преданность. Феликс Эдмундович объяснял управляющему делами ВЧК Генриху Ягоде:
"Если приходится выбирать между, безусловно, нашим человеком, но не особенно способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас, в ЧК, необходимо оставить первого".
ВЧК превратилась в инструмент тотального контроля и подавления. Беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить. Более того, жестокость оправдывалась и поощрялась.
Николай Бухарин, который считался самым либеральным из большевистских руководителей, писал в 1920 году:
"Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи".
В определенном смысле Николай Иванович был прав. Беззаконие, массовый террор, ужасы Гражданской войны — вот через какие испытания прошли советские люди. И все это не могло не сказаться на психике и представлениях о жизни.
"Будешь чистоплюем, морду набью"
Феликс Эдмундович твердо был уверен, что уж он-то, прошедший через тюрьмы и ссылки, справедлив и зря никого не накажет. Но Дзержинский легко привык к тому, что вправе лишать людей жизни. 2 августа 1921 года, уже после окончания Гражданской войны, приказал начальнику Всеукраинской ЧК Василию Манцеву:
"Необходимо арестованных петлюровцев-заговорщиков возможно скорее и больше уничтожить. Надо их расстрелять. Процессами не стоит увлекаться. Время уйдет, и они будут для контрреволюции спасены. Поднимутся разговоры об амнистии и так далее. Прошу вас вопрос этот решить до вашего отпуска".
Иначе говоря, приказал казнить людей без суда и следствия. Причем тех, кого могли амнистировать... Он присвоил себе право казнить и миловать и позволил другим чекистам выносить смертные приговоры, он создал систему полной несправедливости.
В начале 1922 года Дзержинского командировали в Сибирь выколачивать хлеб из крестьян. Хлебозаготовки, а в реальности ограбление крестьян, проводились самым варварским образом. С крестьянами, не желавшими отдавать хлеб задаром, обращались как с преступниками. А Дзержинский был недоволен слабонервными помощниками:
"Красная Армия, видящая, как сажают раздетых в подвал и в снег, как выгоняют из домов, как забирают все, разложилась. Необходимо прислать сюда товарищей, бывших в голодных местах, чтобы они рассказали красноармейцам ужасы голода, чтобы в их душах померкли ужасы продналога в Сибири и поняли, что так надо было поступать".
Наследники Дзержинского приспосабливались к любому повороту партийной линии: кого надо, того и расстреливали. А ведь сознавали, что совершают пусть и санкционированное, но преступление. Избивали по ночам, когда технических работников в здании не было. Вслух об избиениях, пытках и расстрелах не говорили. Пользовались эвфемизмами.
"Сколько размножилось безжалостных людей, выполняющих тяжкие государственные обязанности по Чека, Фиску, коллективизации мужиков и т.п.,— записал в дневнике Михаил Пришвин.— Разве думать только, что все это молодежь, поживет, посмотрит и помягчеет..."
Не помягчели.
Сталин распекал очередного руководителя госбезопасности:
— Ты что, белоручкой хочешь быть? Не выйдет. Забыл, что Ленин дал указание расстрелять Каплан? Хотите быть более гуманными, чем был Ленин? А Дзержинский приказал выбросить в окно Савинкова. У Дзержинского были для этой цели специальные люди — латыши, которые выполняли такие поручения. Дзержинский — не чета вам, но он не избегал черновой работы, а вы, как официанты, в белых перчатках работаете. Если хотите быть чекистами, снимайте перчатки. Чекистская работа — это мужицкая, а не барская работа.
И добавил:
— Будешь чистоплюем, морду набью.
Вахтовый метод
Тоталитарное государство не только уничтожает, но и развращает. Служба в ГУЛАГе и на Лубянке обеспечивала привилегированный образ жизни. В этой системе служили примерно миллион человек, вместе с семьями это несколько миллионов. На несколько заключенных — конвоир, на несколько десятков — уже подразделение охраны, а еще надзиратели, лагерное начальство, оперативно-чекистская часть, центральный аппарат главного управления лагерей, ГУЛАГа. А если еще учесть огромный партийный и государственный аппарат и их семьи, которые тоже жили неплохо, пока другие сидели?
Страдания людей не находили ни малейшего отклика у правящего класса. Крупные партийные чиновники преспокойно обрекали сограждан на тяжкие испытания. Руководители страны, чиновничество, чекисты, как показывает анализ поступавших к ним документов, были прекрасно осведомлены о масштабах голода, о страданиях людей. Но нет ни одного документа, в котором хозяева страны сожалели бы о смерти миллионов сограждан. В них начисто отсутствовали простые человеческие чувства.
Страшноватая практика работы чекистов при Сталине строилась на вахтовом методе. Формировалась команда, которая выполняла свою часть работы. На это время они получали все — материальные блага, звания, должности, ордена, почет, славу, право общения с вождем. Ценные вещи, конфискованные у арестованных, передавались в спецмагазины, где продавались сотрудникам Наркомата внутренних дел. Когда они свою задачу выполняли, команду уничтожали...
На Лубянку приходили новые люди. Наступала очередь следующей бригады, ей доставались все блага. Молодые люди, не получившие образования, совершали головокружительные карьеры. Принцип "кто был ничем, тот станет всем" реализовывался на практике. Люди назначались на высокие посты, оставаясь малограмотными. Сталин нужных ему людей выдвигал и окружал заботой. Когда надобность в них миновала, без сожаления отказывался от их услуг. Часто за этим следовал расстрел.
Если приходится выбирать между, безусловно, нашим человеком, но не особенно способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас, в ЧК, необходимо оставить первого
В какой-то степени могущественный министр или генерал был всего лишь одним из винтиков этой гигантской системы, которая существовала как бы сама по себе. Но он же и подкручивал, налаживал и заводил весь этот механизм, который мог работать только потому, что многие тысячи сотрудников госбезопасности и еще большее число добровольных помощников сознательно выбрали себе эту службу и гордились ею.
Они начинали испытывать страх от созданной ими машины уничтожения, когда сами становились ее жертвами. Жена первого заместителя наркома внутренних дел (при Ежове) Михаила Фриновского рассказывала: "Муж возвращался с работы очень поздно. Говорил, что тяжелое дело. Ночью не мог спать, выходил в сад и всю ночь гулял. Говорил: меня ждет та же участь". И не ошибся. Его расстреляли — вслед за наркомом.
Его бы самого расстреляли
Созданная Дзержинским машина была доведена почти до совершенства. Она уничтожала и своих создателей. Воспитанники Феликса Эдмундовича передавали воспитанную им аморальность из поколения в поколение.
Сталин Дзержинского не любил. 1 июня 1937 года на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны вдруг рассказал:
— Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист и весь ГПУ хотел поднять на защиту Троцкого.
Слова вождя стали приказом к действию!
Арестованного замнаркома внутренних дел Казахстана Михаила Шрейдера обвинили в работе на польскую разведку. Допрашивавший его начальник следственного отдела Ивановского управления НКВД сказал:
— А мы располагаем данными, что к вашей организации приложил руку и Дзержинский. Ленин и Сталин были им обмануты. Сейчас мы располагаем такими материалами.
Шрейдер был потрясен его словами. В кабинет зашел начальник областного управления НКВД, который многозначительно подтвердил:
— Еще год назад и я бы не поверил относительно Дзержинского. Но сейчас мы в этом уже убедились. Я лично слышал об этом из уст Берии. Да будет вам известно, что вся родня Дзержинского арестована и все они дали показания.
Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов скажет потом на допросе (это когда уже его будут допрашивать, а не он):
— Я начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК, в их руках была советская разведка.
9 августа 1937 года политбюро утвердило приказ НКВД "О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ (Польской организации войсковой)". Вот в эту мифическую организацию вписали и бывшего казахстанского замнаркома, который на допросе узнал, что идет по одному делу с Дзержинским.
Нарком внутренних дел Ежов приказал арестовать политэмигрантов, бежавших в СССР, то есть польских коммунистов, друзей России, единомышленников Дзержинского. Если бы Феликс Эдмундович дожил до Николая Ивановича, его бы тоже расстреляли. Чьи бы портреты тогда красовались в кабинетах чекистов?
Леонид Млечин
