Станислав Любшин снимался в фильмах, ставших советской классикой, — «Щит и меч» Басова, «Застава Ильича» Хуциева, «Пять вечеров» Михалкова, «Тема» Панфилова. Он редко дает интервью, журналистов не очень жалует, хотя его жена — наша коллега. На шумных мероприятиях вы его не встретите. Хотите увидеть — приходите на спектакли в МХТ. Снимается он избирательно, пусть в сериалах, но не проходных, а таких, как «Раскол» Николая Досталя. И сам мечтает снять фильм.
Мы встретились в Санкт-Петербурге на XI Международном фестивале «В кругу семьи», где Станислав Любшин возглавлял жюри, проявившее отменный вкус, наградив фильм из Словакии «Ева Нова». Опять-таки про семью и героиню-актрису, оставшуюся одинокой после многих лет громкой славы.
«У меня были сапоги 45-го размера на подковах, доставшиеся от двоюродного брата»
— Почему вы так прикипели к фестивалю «В кругу семьи»? Никуда почти не ездите, а тут не в первый раз мы с вами встречаемся.
— Да потому что тема, которую он затрагивает, сама по себе потрясающая. Что сейчас в нашей жизни важно? Какими будут люди, какое поколение придет и куда двинется молодежь после всех тех событий, которые произошли за последнее время. Я посмотрел на фестивале картину «Я — учитель» Сергея Мокрицкого. Как же все узнаваемо. Воспитание ребенка — такая сложная тема! Кто его родители? Кто рядом с ним? Как он воспринимает страну, в которой живет? Понимает ли, что это его родина? Вопрос в другом — насколько все это интересно нынешнему зрителю?
— Вы все еще верите, что через кино можно достучаться до сердец?
- Верю. Особенно в детей, потому что они — искренние. Их помыслы чисты. Собаки и дети — самые естественные существа. Ребенок чувствует правду и фальшь. Если ты работаешь честно, то это в его душу попадает. Он ощущает все не рационально, а сердечком.
Сошлюсь на свой опыт. Когда я учился в шестом классе, мне за пионерскую работу дали билет на спектакль. Так я впервые попал в театр. Это был Московский театр транспорта, ставший потом Театром имени Гоголя.
Я надел сапоги 45-го размера на подковах, доставшиеся от двоюродного брата. А моя нога тогда была 33-го размера. Смотрю сказку. Со сцены рассказывают: пойдешь прямо — плохо, налево — еще хуже, направо — и вовсе ужас. Я многого не мог объяснить, но чувствовал себя странно. Меня коробило от фальши.
Представьте, что композитор Шостакович приходит в ресторан, а там играют его музыку. Как бы он слушал свои сочинения в подобном исполнении? Так и ребенок воспринимает. Меня словно подбросило с седьмого ряда. Я встал и пошел через огромный зал, гремя подковами. Публика повернулась и смотрела, как уходит ребенок. Возвращаясь домой, пытался анализировать. Потом только понял, что актеры были искусственны, выступали как клоуны, полагая, что все дети должны смеяться. А они не смеются, когда чувствуют неправду.
— Но интерес-то к театру не пропал — вот что удивительно.
- Но по билетам за хорошую общественную работу я больше не ходил. Однажды во Дворце пионеров, там, где теперь метро «Проспект Мира», со мной что-то произошло.
Актеры Малого театра давали детям утренник. Приехали Вера Пашенная, Евдокия Турчанинова, Варвара Рыжова. Мы не знали, кто это. Но в 12 часов дня, когда они вышли перед нами, мы встали и дружно их поприветствовали. Актрисы надели платочки и на наших глазах превратились в старушек. Я был потрясен, вцепился в стул. Как же так, ведь они только что были совсем другими.
Был и еще один важный поход в театр. В Большой. У моего друга была возможность туда достать билеты. Так я попал впервые в оперу, на «Евгения Онегина». Пел Лемешев. Я был потрясен. Когда на сцене убивали Ленского, заплакал.
— Сколько лет вам было?
- Лет 12. Когда пел Иван Семенович Козловский и его Ленского убивали, он падал на пол. Бум! А в зале никто не плакал. Он был очень техничный артист, а в Лемешеве присутствовала магия. Как он чувствовал, про что поет! Я шесть или семь раз ходил на «Онегина» и все время плакал.
И последнее, что меня погубило, — это «Три сестры» во МХАТе. Ангелина Степанова, стоя спиной к зрительному залу, произнесла «В Москву!» с такой правдивой интонацией. Столько в этом чувствовалось боли и тоски! Я был не таким уж и развитым зрителем, но к тому времени повзрослел, учился в кислородно-сварочном техникуме. После «Трех сестер» начал активно в самодеятельности заниматься. Извините, что так много и нескромно о себе рассказываю.
— Нынешние режиссеры должны вас побаиваться. Они наверняка не знают, что с вами делать.
— Они как раз знают, что делать. Когда гениального дирижера Юрия Темирканова спросили, как он относится к теперешним оперным режиссерам, он произнес потрясающую фразу: «У них есть замысел, но они забывают, что у Моцарта тоже был замысел». Вот это и определяет многое в сегодняшнем оперном и драматическом искусстве. У Моцарта был замысел, как и у Достоевского, Чехова, Толстого. А режиссеры используют эти великие имена, погружая их персонажей в собственные замыслы.
«Маршал Жуков в орденах и габардиновом костюме пришел на показ «Заставы Ильича»
— А вы только на фестивале смотрите кино или интересуетесь им постоянно?
— Это моя жизнь. Ирина, моя жена, которую вы прекрасно знаете, посмотрела все новые фильмы на «Кинотавре». А я их чуть позже увижу. Сам я дважды снимал кино, правда, давно («Три года» по Чехову совместно с Дмитрием Долининым, «Позови меня в даль светлую» совместно с Германом Лавровым по Шукшину. —С.Х.). И третий фильм бы сделал, но ушли из жизни оператор Павел Лебешев, актеры Евгений Евстигнеев и Олег Янковский. Я хотел с ними работать. Деньги нам давал эмигрант российского происхождения из Австралии. Но все затянулось. Теперь буду унижаться, просить денег на новый фильм.
— Опять за экранизацию возьметесь?
— Да, это будет фильм по Чехову. Но говорить конкретнее не стану. Я — суеверный. Это повесть, не пьеса, камерное произведение. Я сам хотел бы сыграть.
— Вдруг мы вам чем-то поможем. Один состоятельный и благородный человек, прочитав в нашей газете статью про Марлена Хуциева, который не мог из-за безденежья закончить фильм, откликнулся.
— Повезло Марлену Мартыновичу. Мне министр культуры сказал, что поможет. Но государственных денег не хватит. Наступил критический момент, когда уже надо решиться на поиски продюсера. Можно я вам расскажу про Марлена Мартыновича?
— Как же он вас ценит!
- Это уникальный человек и удивительный художник. Что он пережил с «Заставой Ильича»! Газеты про него писали такие гадости: мы не видели фильм, но он антисоветский. Картина лежала на полке, и все то, что Марлен открыл — настроенческое, чеховское, — пошло гулять по другим фильмам.
Когда показывают хронику тех лет, я вижу, что все это из нашего фильма. Художественная картина стала документом времени.
Когда показ «Заставы Ильича» закончился, я увидел, что режиссер Леонид Луков («Два бойца», «Большая жизнь». — С.Х.), сидевший за нами, — без орденов и медалей. А ведь они были на его груди перед просмотром. В ресторане, где мы отмечали выход фильма, Марлен поговорил с ним, и Луков почему-то ушел. Мы спрашиваем: «Что случилось?» Оказывается, Луков сказал: «Марлен, извините, я понял, что всю жизнь врал». Таким потрясением стал для него наш фильм. А сколько Луков сам страдал! Как Сталин его громил. После вскрытия выяснилось, что у Лукова чуть ли не четыре инфаркта было.
— А вы ведь у него должны были сниматься?
- В картине «Верьте мне, люди» на студии им. Горького. Луков предлагал мне роль человека, сбежавшего из лагеря. А я то ли был занят, то ли чего-то побоялся. В итоге снимался Кирилл Лавров.
А в истории вокруг «Заставы Ильича» мы ничего не понимали. Молодые были. Почему все хвалили и вдруг начали ругать? Причем одни и те же люди.
Очень известный режиссер сказал: «Марлен, посмотри, каких ты подонков показал. Почему они на Красной площади перед Мавзолеем танцуют и кривляются?» Все говорилось под стенограмму, которая шла потом в ЦК. Такое началось! Обнаружили идеологические ошибки, приезжали одна за другой комиссии. Мы ходили на все обсуждения. Я лично хотел узнать, что плохого мы сделали.
Прошло открытое партийное собрание. Вся киностудия Горького должна была осудить фильм. Григорий Чухрай записался семнадцатым на выступление. Первым вышел режиссер Андриевский, сказал, что запуск такого сценария — это ошибка студии, куда только партия смотрела, это антисоветский фильм.
Мы стоим с Колей Губенко и ничего не понимаем. Чухрай не выдержал, выскочил без очереди и произнес: «Как вы смеете так говорить? Мою картину «Баллада о солдате» тоже называли антисоветской. Меня обвиняли в том, что показал солдата, а не генерала. Как это так? Зачем солдат отдал мыло? Он что же, не будет неделю мыться? Наша армия, значит, вшивая?». Своей речью Чухрай сломал ход собрания. Больше никто не выступал.
— У вас ведь на картине племянница маршала Жукова работала?
- Маргарита Пилихина была оператором «Заставы Ильича». Мы дружили с ней, я бывал у нее в гостях. Ее муж был авиационный конструктор. На стене у них висел огромный портрет Жукова.
У Маргариты характер был мужской. Смелая она была, снимала встречные поезда. А какое между ними расстояние? Я однажды оказался между составами — ветром сбивало с ног. А она на грузовик «ЗИС» ложилась с камерой и работала. Привязывали ее, чтобы не слетела.
На одном из показов «Заставы Ильича» Рита с кем-то появилась уже в темноте. Потом только я увидел, что это маршал Жуков — в орденах, габардиновом костюме. Он стал защищать фильм. Я поинтересовался, почему он пришел. И Марлен сказал, что Рита — его племянница.
Жуков был серьезной фигурой, но никаких ошибок в нашем фильме не обнаружил, ругал матом всех, кто их нашел. Сколько мы все пережили тогда. А одна критикесса пришла ко мне недавно и сказала, что посмотрела «Заставу Ильича» и ничего в ней не увидела. У меня от ее слов сердце замерло. Как с ней после этого разговаривать? Она же ничего не понимает, и при этом критик. Как я только в тот вечер сыграл спектакль!
