«Жванецкий шел со своим знаменитым портфелем, в кепке, в сером пальто, которое уже давно было мало ему. На шее серый старый в катышках шарф. На лице — странная улыбка: «Кира, меня весь день колотит, я все время лежал. Вообще-то это авантюра!»
В следующем марте исполнилось бы 90 лет Михаилу Жванецкому — легендарному российскому сатирику, до уровня которого так в следующем поколении писателей этого жанра больше никто и не поднялся. Бесконечно популярный в своем творчестве, каким он был в реальной жизни? На этот вопрос сегодня отвечает знаменитая телеведущая Кира Александровна Прошутинская, которая на протяжении всей своей жизни ведет дневники, куда в режиме реального времени записывает свои впечатления о знаменитостях, с которыми ее связывает долгая дружба. «Михаил Михайлович был человеком чрезвычайно скромным, стеснительным. Не имеющим близких друзей, своей компании», — вспоминает она. «Я все делал правильно. Я шел своей дорогой. Может быть, это тропинка, но я ее прокладывал сам», — этим афоризмом Михаил Михайлович говорит о себе главное. А другое, многое — в воспоминаниях Киры Прошутинской.
«В том, как он говорил, не было знакомой мне желчи, раздражения — только тихая жалобная констатация факта, — так описывает телеведущая съемки первой программы Жванецкого «Дежурный по стране». — Я взяла его за руку — она была ледяная. Ему помогли снять пальто, он пошел вперед, потом вспомнил, что не снял кепку, обернулся: «Вот видите, что со мной!»
Сели за стол. Я познакомила его с хозяином. Тот вежливо спросил: «Кофе? Чай? Выпить что-нибудь?» Жванецкий: «Капучино, если можно. И 25 граммов коньяка. Хорошего, французского! Знаете, в армянском есть что-то такое, что мой организм не принимает».
— Кира Александровна, как вы познакомились с Михаилом Михайловичем?
— Он хотел, чтобы ему сделали нормальную программу. Ему предложили несколько компаний, а он немножко уже знал нас (Киру Прошутинскую и ее бывшего супруга Анатолия Малкина, вместе они в свое время создали телекомпанию ATV. — Авт.). И он заинтересовался. И название для его программы «Дежурный по стране» Толя придумал. Михаил Михайлович, человек чрезвычайно скромный и стеснительный, сомневался: «Толя, ну какой я дежурный по стране!» Однако программу люди смотрели даже не столько из-за того, что он читал, сколько из-за того, как после отвечал на зрительские вопросы. И это было настолько мудро, настолько честно!
«Мудрость плюс молодость — гений. Мудрость минус молодость — одиночество».
М.М.Жванецкий.
Из дневника Киры Прошутинской
26 февраля 1996 года
Недели две назад был в АТВ Жванецкий с Олегом Сташкевичем (литературный секретарь и близкий друг сатирика. — Авт.). Приехал на эфир «Времечка» и захотел остаться поужинать в ресторане. Он очень волновался перед эфиром, попросил принести ему чашку кофе и рюмку коньяка. В отдельном кабинете сидеть не захотел — пришел в аппаратную. Сидел в темноте, пил кофе, ходил вокруг.
Вошел в студию на реплику, о которой его заранее предупредили. Все слушали его, хохотали. Лева Новоженов нервничал, смущался, не зная, о чем его спросить. Поскольку был День св. Валентина, он спросил о любви, и вдруг М.М. серьезно и сентиментально сказал, что, пожалуй, только сейчас впервые понял, что такое любовь.
Потом все пошли в наш ресторан. Жванецкий: «Все, кого я знаю, стали жить лучше, а кто стал жить хуже, того я и раньше не знал». Он был разговорчив, возбужден, вытащил из портфеля коротенький новый рассказ и прочитал его. Вдруг начал рассказывать про Явлинского: «Не дай бог, если он придет к власти! Этот человек болен жаждой власти! Год назад мы сидели у меня на Тверской, пили часов до трех ночи. Он говорил только о том, как получить власть. Потом я хотел его проводить, но Гриша сказал, что его ждет машина. Я спросил: «Этот человек (шофер. — Авт.) всю ночь просидел в машине?» Он: «Да, а что?» Не дай бог! Не дай бог!»
М.М. рассказывал и о новой повести К. Опплевался: «Он пишет примерно так: «Она спала, и груди ее спали, свесившись набок». Или: «Жена спала, вода капала из крана, я сварил крепкий-крепкий кофе», и потом — перечисление всех фирм от майки до галстука, которые на нем надеты. Это литература?» Сташкевич: «А зачем ты читал?» Жванецкий: «Это мой друг, я должен понять, как он работает, поэтому продирался через текст. Вообще-то все смещено теперь: пишут о фильме Х., шумят, а это бездарно, беспомощно. Что за время?»
На столе было много всего, но ел он мало. Понравилась Жванецкому только особо приготовленная картошка. Он с удивлением и нежностью говорил о ней. Я попросила зайти к нам Наташу, хозяйку ресторана. М.М. поблагодарил ее за картошку, а она, покраснев, сказала, что это единственное блюдо, которое готовили не в нашем ресторане. Он удивился, как мне показалось, расстроился, отодвинул тарелку.
Сидели долго, часов до двух ночи, Ж. спросил: «А могу я приходить сюда всегда, когда захочу? И — с женщинами?» Не поняли мы, серьезно он это говорил или нет, но гостеприимно, с готовностью подтверждали, что в любое время, в любой час, в любом составе…
«Профессионализм — это стабильность результата», — когда-то я процитировала М.М. его самого, мне хотелось, чтобы он понял, как действительно серьезно к нему относятся на ATV. Сколько слов ему говорят все и везде, а он выбирает только те, которые ему нужны…
— Кира, вы женщина 60-х, в которых все были влюблены, у вас почти довоенная доброжелательность, — сказал он.
Комплимент относительно возраста был для меня сомнительный, но М.М. был так искренен в желании говорить добрые слова…
Мы вышли на улицу. Сели с Толей в машину, поехали. Вдруг кто-то машет нам. В куртке, в шапке с опущенными ушами, я не сразу узнала М.М. Он стоял возле «Оки» Сташкевича, весело, с неким вызовом и укоризной махал нам (он на «Оке», а мы-то — на «Вольво»).
— Рабочие отношения быстро переросли в дружбу?
— Мы не дружили. Мы служили ему! Не прислуживали, а служили — совершенно искренне. Я никогда не задавала ни себе, ни другим вопроса: почему я перед записью его передачи быстро выкатывалась из своего кабинета, а он его занимал на это время. Или почему я должна принести ему кофе — мне это было в удовольствие!
— А сейчас вы не задаете себе вопроса: почему?
— Мы понимали разницу между ним и собой и амплитуду.
— У него совсем не было недостатков?
— Он был экономен. Но человеку его уровня таланта это легко можно простить.
«Богатство и слава вредны в молодости. Потом безвредны».
М.М.Жванецкий.
Из дневника Киры Прошутинской
10 января 1998 года
Новый год мы встретили спокойно и хорошо у Маргариты Александровны (М.А.Эскина — директор Дома актера по 2009 год. — Авт.) в Доме актера.
Когда я входила в здание, случайно наступила на подол длинной юбки и порвала ее. Пришлось в раздевалке оторвать клок и кое-как пришить.
Были в этот вечер Жванецкий, Виторган с Балтер, Гриша Горин, К.Маринина, В.Дударова и др.
Первый тост произнесла М.А. Потом Жванецкий. Он в истерике кричал, что мы даже не понимаем, что живем хорошо, что мы свободны. Потом, обращаясь к нам, кричал, что ТВ делает черное дело, все время говоря о плохом, давая только плохие новости. Потом улыбнулся там, смягчившись, утешил: «Это касается только информации».
12 апреля 2002 года
Сегодня съемки Жванецкого в «Дежурном по стране». Он капризничает, достает нас.
…М.М. ходил по площадке, с интересом рассматривал место съемки. «Это Куснировича кафе? Он такой толстый, и дает одежду?» — спросил Жванецкий. Я поняла, что Миша К., с которым М.М. не был знаком, уже чем-то заочно его обидел. Может быть, тем, что до сих пор не предложил ему бесплатно одеваться… А Жванецкий безумно любит подарки! Говорю это без осуждения и иронии — просто констатирую то, что всем известно. И пытаюсь понять, откуда это желание выглядеть обделенным, недополучившим. Наверное, это родом из детства и с того момента культивируемое в себе, доведенное до совершенства. Даже желание скромно одеваться, мне кажется, было осмысленным, входило в его имиджевую политику.
Но Жванецкий — гений! И не нам его судить…
«Отец говорил мне: «Не спеши, и все сбудется!» И вот сбылось: я уже не спешу».
М.М.Жванецкий.
17 апреля 2002 года
Что-то я приболела. Сижу дома. И продолжаю про «Дежурного по стране».
Вдруг возле нас непонятным образом возник Олег Добродеев. (Выглядел он замечательно. Свежий, подтянутый, с запахом хорошего парфюма.) «Увидел вас из окна Кремля и решил забежать», — улыбаясь Жванецкому, сказал он. И быстро исчез.
Мих. Мих. взял свой истрепанный портфель, отошел в сторону, положил его на столик, вынул из него свои рукописные рассказы. Какое-то время читал. Потом стал быстро и мощно прыгать на корточках на одном месте. Я обалдела от неожиданности! Проделал он это, ей-богу, раз сорок! При этом не задохнулся, не устал и был почти молодым. Как зачарованная я смотрела на него. Потом подняла голову и увидела лицо «хозяина» кафе: брови у него въехали в лоб, а глаза широко открылись. Значит, и его можно в этой жизни чем-то удивить.
Темнело. Стекался приглашенный люд на площадку возле кафе: Глаголева, Ясин, Кнышев, Скороходов, Белявский, Житинкин. И много неизвестных мне людей со светлыми хорошими лицами.
Жванецкий так и не снял свой серый в катышках шарф. С ним он вышел к публике. И начал читать.
Как же хорош он был! Но такое количество интеллектуального текста на единицу времени было трудно переварить! Мы то замирали, то хохотали, пытаясь запомнить хоть что-то для будущих пересказов.
…15 апреля позвонили от Пугачевой и пригласили на ее день рождения в «Кристалл», казино, фактически построенное на месте дома Аллы, на нашей Крестьянке. Мы не пошли.
А вечером позвонила Ирэн Федорова (вдова знаменитого офтальмолога). Сказала, что была у Аллы. И там был Жванецкий. Гости заговорили о передаче, которая должна была идти вечером. Он сказал, что так переволновался, что смотреть не будет в эфире. Ирэн: «Я спросила его: Миша, зачем мне жить без Славы? И знаешь, что он мне ответил? «Надо жить, чтобы не умереть». Потрясающе! Там в вашей передаче он кому-то из толпы тоже это сказал. Замечательная передача, ни на что не похожая! Но, думаю, вам ее не разрешат делать».
Жванецкий нам не позвонил. Позвонил Малкину в восторге Сташкевич. Сказал, что Миша смотреть не стал, т.к. психовал, а Наташе (супруга Жванецкого. — Авт.) очень понравилось. «Почему-то Олег попросил поблагодарить тебя. Он считает, что это твоя заслуга», — улыбнулся Толя. Не всегда мой муж любит признавать, что иногда и я бываю главной.
— Чем так подкупал Жванецкий в реальной жизни?
— Честностью! Он не умел врать абсолютно: ни в малом, ни в большом. Он мог промолчать, мог испугаться и сказать: «Я боюсь!» Но чтобы соврать — никогда.
— Он нервничал перед выступлениями?
— Так, что это передавалось всем.
— У него были комплексы?
— Да!
— Неуверенность в себе?
— Да!
— Он был обидчивым?
— Еще каким обидчивым!
«Кстати, в море остаются следы от катера, от парохода. Как в душах, как в умах. Как всюду, где нам кажется, что они исчезли...»
М.М.Жванецкий.
Из дневника Киры Прошутинской
1 марта 2004 года
В пятницу записывали очередного «Дежурного по стране». Жванецкий был не в форме. Две главные темы — отставка правительства и трагедия в Трансваале — его не очень интересовали. Он отделался дежурными фразами и попросил: «Давайте перейдем к 8 Марта! К женщинам, страсти, любви!» Я подумала: а может, и у него страх говорить правду? А неправду говорить ему всегда стыдно, невозможно… У М.М. была только одна горькая фраза: «Во всем этом есть фальшь. Это неприятно. Это все равно, что мы с вами, Андрей (Максимов), сидим, а кто-то вошел и сказал: «Я отправляю вас в отставку. А мы сидим все равно».
Вечером я слышала, как Толя с кем-то ругался: «Это издевательство! «Агентство» в ночь поставили, теперь Жванецкого тоже в ночь. Может, проще закрыть?»
Жванецкого поставили в эфир на 0.40. Я спросила Толю: «Неужели ты не понимаешь, что перед выборами они боятся? Они Жванецкого, как эротику, «спрятали»!
Тут мнительному и уязвленному Малкину стало легче — он понял, что на сей раз это не дискриминация АТВ, а страх перед выборами.
— Вы сказали, что у Жванецкого были комплексы. Откуда? Его любили женщины?
— Откуда комплексы, я не знаю. Женщины его, наверное, любили. Когда мы собирались — а это были необязательные контакты, компании, — он был не очень разговорчивый. Настоящие писатели, они не такие разговорчивые, как в своих произведениях.
— Он бывал душой компании?
— Я редко видела его в каком-то кураже, в радости, в свободе. Это было несколько раз — он был блистателен! Но я не помню, чтобы у него было много друзей, и он не много разговаривал, больше как-то молчал со всеми. С Олегом Сташкевичем — вот это вот была дружба!
— Жванецкий признавал какие-то свои недостатки?
— Говорил, что он «чудовищно завистлив».
«Разбогатевшие люди нас раздражать не должны. Только на их фоне мы чувствуем себя честными и порядочными, если это еще кому-нибудь нужно».
М.М.Жванецкий.
Из дневника Киры Прошутинской
10 мая 2005 года
Пасху мы праздновали на даче. Были у нас мама, Андрей с детьми и их мамами, Маргарита с Сашей и Саньком, Ирэн Федорова, дядя Юра, Жванецкие с сыном Митей, Сташкевич, Латынины, Градский, молодежь из АТВ. Всего человек 25.
Я, как всегда, варила накануне Пасху, мама пекла куличи.
Толя пригласил Жванецкого накануне, поэтому не была готова (морально) к его приезду. До этого он у нас никогда не был, несколько раз намекал, что обижается из-за того, что мы его не приглашаем.
За эти годы мы с Толей во время долгой совместной работы уже хорошо узнали Мих. Мих. Он был стопроцентным эгоцентриком, болезненно мнительным и по-детски обидчивым. Он отдавал нам должное как профессионалам, как людям (по его словам), сделавшим для него первую в жизни адекватную программу, но при этом ощущалось, что мы ему скорее необходимость, чем близкие люди. Но мы не обижались, искренне восхищались им, принимали со всеми его недостатками, понимая, что он — гений. Но та теплота моя, которую он когда-то назвал «довоенной», к сожалению, ушла.
Я боялась его приезда еще и из-за того, что Михаил Михайлович был чрезвычайно капризен. И никогда нельзя было угадать, что может испортить ему настроение — не так приготовленная котлета в нашем ресторанчике или вопрос зрителя о его зарплате. Но опять же — мне ли судить этого уникального человека?
Я волновалась, но, к счастью, Жванецкий приехал в позитиве. Увидел дом и обрадовался. Дело в том, что он всегда говорил, что чудовищно завистлив. А у нас все было «по-скромному». Мы шли с ним и с его Наташей по дому, он с удовольствием все рассматривал, вдруг сказал: «Смотри, Наташа, как все уютно! Зачем мы построили этот огромный каменный дом? Почему ты не можешь так же сделать в нашем доме?»
Наташа молчала — она привыкла к нему, знала его и, по-моему, полностью принимала-мирилась. Она жила с М.М. уже 16 лет. Я помню, как в самом начале их романа увидела ее, потрясающе красивую и молодую. Наташа милая, легкая, без фанаберии и ощущения значимости, которая присутствует у многих дур-жен талантливых людей. Их Митя — красивый, с огромными голубыми глазами и двумя длинными, как у зайцев, передними зубами. Ему уже 9 лет, но он с увлечением играл с нашей Дашей, у которой зубов пока становилось все меньше.
Сели за стол. Было спокойно, не натужно. Я редко видела Ж. таким замечательно расслабленным. Он сам захотел произнести тост. Сказал, что все меньше и меньше мест осталось, где он не встречает знакомые лица. Сказал о нашем доме: «Я так и думал, что у вас должен быть дом таким! Я видел дворцы, богатство, но этот дом — лучший».
Может, он так и не думал, но был рад, что завидовать нашему дому ему не пришлось.
Потом М.М. и Сташкевич сели с моим дядей Юрой (Юрий Борисович Соловьев — основатель советского дизайна и первый председатель Союза дизайнеров СССР. — Авт.). Мой родственник им что-то рассказывал из своей богатой событиями жизни, а Жванецкий с огромным интересом, какого я у него никогда не видела, слушал. И все время дядьку о чем-то расспрашивал. Потом, уже в конце, сказал мне: «Какая светлая память, какая порода! Это примиряет меня с годами — еще можно пожить!»
Дяде моему — 85, маме — 86. Они по-молодому пикируются, вспоминая молодость, и недолюбливают друг друга.
Все шло нормально до тех пор, как я не предложила всем съездить к Градскому.
Жванецкий вернулся с перевернутым лицом: «Ну ладно, телемагнаты, но он!.. Ведь он такой же артист, как я… Почему у него такой дом? Наташа, поедем домой скорее!»
Олег Сташкевич с Наташей переглянулись, привычно оценили ситуацию. Наташа (тихо): «Не надо было нам ехать, Олег, как чувствовала! Так все было хорошо!» Олег: «Ну, ты же знаешь, что Миша сейчас все переживет, поймет, что это кич, и через день успокоится».
Они собрались и быстро уехали на своем микроавтобусе.
Вечером позвонил Олег: «Кирочка, солнышко! Как хорошо у вас было! Ведь у нас с Мишей нет компании. Может быть, только в Одессе. А у вас — есть! Спасибо, что пригласили!»
— У Жванецкого не было своей компании? А вашу он считал достойной его?
— Наверное, у него была не то что компания, а скорее землячество одесситов и киевлян. Но наша компания его устраивала... Когда прошло время, уже не было Михаила Михайловича, Олег звонит мне как-то вечером: «Кирюш, давай соберем нашу компанию!» А я ему отвечаю: «Уже нет нашей компании... Нет Пьецухов, нет Градского, нет Петренко, нет Ирэн Федоровой...»
— Да, это грустно...
— Это очень грустно... Сашка Градский всегда говорил: «Слушай, действительно ведь собираемся мы — цвет нации!» И это было так хорошо! И никто не выпендривался, ничего не говорил про себя... А когда приезжали наши АТVшники молодые, тоже было хорошо — органично. Все были вместе, это была компания, в которой не надо было завидовать, что-то изображать. Как-то все было естественно в тот момент времени.
«Легче разговаривать с пятью, у которых все есть, чем с одним, у которого ни черта нет».
М.М.Жванецкий.
Из дневника Киры Прошутинской
10 сентября 2005 года
После передачи накрыли стол у Толи, как всегда. За столом сидели со Жванецким, Сташкевичем и Сергеем Соловьевым. Соловьев сказал, что расстался с Эрнстом и выкупил «Анну Каренину»: «Понял, что тихо начинаю сходить с ума, — говорил он. — Все время думаю: а что Костя скажет? Понравится ему эпизод или нет? И т.д. А он меня все время учил! И я плюнул. Поехал в родной Ханты-Мансийск, разжился деньгами и выкупил половину картины, которую уже отснял. И так хорошо мне стало!»
Это он все мне рассказывал до прихода Жванецкого, который оставался в студии раздавать автографы зрителям.
Потом сели за стол традиционный: картошечка, селедочка, котлетки с гречневой кашей и водочка со слезой.
Градус застольного общения становился все выше. Жванецкий почему-то заговорил об «Анне Карениной»: «Раньше я был Вронским, сейчас я — Каренин. Я его так понимаю! Он мне так близок!» «А Анна?» — спросила я. М.М. замолчал, подумал. «Не знаю», — ответил он честно. Соловьев (с воодушевлением): «Анна — это разбухшая человеческая совесть! Она страдает из-за метаний между совестью и свободой. Это ее трагедия. Она выбрала свободу, но совесть не отпускает ее! Вообще, это самое удивительное произведение Толстого. Он просто сошел с ума, когда купил полное собрание сочинений Пушкина и прочитал в нем 26 строк, которые начинались так: «На дачу к баронессе N съезжались гости». 26 строк, которые измучили его! Миша, а ты знаешь, что написал Бунин после того, как прочитал этот роман? «Хорошая история, но безобразно написана! Если будет время, нужно переписать ее по-человечески!»
Соловьев жутковато захохотал. Жванецкий слушал его внимательно и спокойно-оценивающе.
Они рассказывали, как могут часами общаться друг с другом: «Но разговор только тогда хорош, когда он бессмысленен, только тогда возникает правда». Ну, и дальше в том же духе.
Мы с Толей, открыв рот, слушали Сергея Александровича. Как отдельный моноспектакль, как абсолютно гениального рассказчика. Хотела сразу записать. Но все времени не было…
Татьяна Федоткина
